Читаем без скачивания Бал-маскарад - Магда Сабо

Уж не заболела ли она?

Кристи закрыла тетрадку и уставилась на бабушку. Бабушка сидела к ней спиной, но, очевидно почувствовав ее взгляд, обернулась, покраснела, словно виноватая, и быстро вскинула руки: почти нанизанные бисерные нити спутались. У Кристи вдруг похолодели пальцы (однажды так было на уроке химии, когда колба разлетелась над огнем и она думала, что учитель Бюргер ранен): по желтоватому, сухонькому лицу бабушки катились слезы.

Бабушка никогда не плакала.

Ни в беде, ни в горе, ни в минуты волнения – разве что на могиле Жужи. Она была не такая, как директриса, которая, расчувствовавшись, всякий раз пускала слезу, – той, например, достаточно было увидеть процессию восьмиклассников или услышать, как хор поет что-нибудь очень уж красивое. Бабушка никогда не плакала. Она говорила, что все слезы выплакала еще в сорок пятом…

И Кристи стояла и смотрела. Слезы и бисеринки поблескивали одинаково. Бабушка вытащила платок, коробочка покачнулась у нее на коленях, перевернулась, и бисер раскатился по ковру.

Хорошо, что сейчас можно опуститься на пол и искать бисер под пианино, под горкой – везде. За это время она придумает, что делать, когда бабушка плачет. Но когда все было собрано, бабушка уже зацепляла кончик снизки; слез не было и в помине, лицо казалось спокойным, как всегда, и даже веселым, таким же, как прямой взгляд ее карих глаз. Если бы не скомканный носовой платок, Кристи могла бы подумать, что все это привиделось ей во сне.

Возле кресла стояла скамеечка, маленькая скамеечка орехового дерева с гобеленовой картинкой, которую Жужа вышила еще в детстве. Когда Жужа ходила в школу, на уроках рукоделия учили вязать и вышивать. А они на практических занятиях в мастерских проводят электричество да ремонтируют водопроводные краны – это все-таки гораздо интереснее, чем вышивать гобеленовые картинки. И все-таки Кристи любила эту скамеечку не из-за картинки, а из-за Жужи; она села на вышивку, которая изображала белую кошку, игравшую с двумя мотками ниток, и положила голову бабушке на колени.

Жаль, что бабушка у нее тоже неразговорчивая. Теперь надо выжидать, пока она сама расскажет, что случилось, или оставить все как есть, не допытываться. Если у человека столько секретов, пока он еще ребенок, так сколько же их должно быть у взрослого! Иногда и бабушка становится немой.

«Беседовать с немым бессмысленно», – сказала тетя Луиза странно высоким голосом, что служило верным признаком раздражения, когда тетя Ева после того самого воспитательского часа тщетно старалась заставить ее, Кристи, заговорить. Директриса только смотрела на нее и качала головой, а бабушка молчала, холодно, враждебно глядя на тетю Еву.: «Какое вам до нее дело, – говорило лицо бабушки, – я знаю, что с девочкой, но вам ни за что не скажу, об этом мы и дома-то говорим очень редко, у нас ведь тоже есть свои семейные тайны. Уж я-то ее не выдам, сколько бы вы ни поставили ей по поведению».

«Вот-вот, – сказала тетя Луиза, и это уже относилось к тете Еве. – Вот она, Кристина Борош, ученица восьмого класса, чудо современной педагогики…»

Ей тогда стало очень горько и обидно, потому что тетя Луиза совсем случайно оказалась при этом разговоре, никто и не звал ее – она случайно заглянула в учительскую да и осталась там. «И это как раз в год окончания школы…» – сказала тетя Луиза бабушке, сверкнув глазами, а Кристи в это время думала: хоть бы уж отпустили домой! В окне бился шмель, наверное последний в нынешнем году: ведь стоял уж октябрь, и шмель все бился, бился крылышками о стекло, отчаянно и упрямо, все хотел вырваться, совсем как она. «Почему ты не слушаешь, Кристи? – спросила тетя Ева, потом посмотрела на бабушку и сказала, но не сердито, а скорее печально: – Вот видите, она даже не слушает нас, не хочет и разговаривать…»

Да, бывает, что нелегко заговорить. Очевидно, и в мире взрослых тоже так.

Как это странно. Засмейся бабушка, и можно бы спокойно спросить: «Чему ты смеешься, бабушка?» Но она не смеялась. Она плакала.

В эту минуту слезы бабушки занимали ее чуть ли не больше, чем предстоящий бал, а это много значило, потому что вот уже несколько недель подряд восьмиклассницы жили одним лишь маскарадом и учились, думая только о нем. Они безупречно готовились даже к тем урокам, которыми обычно пренебрегали, безо всякого напоминания покидали класс после звонка, чтобы можно было хорошенько проветрить помещение, и дежурным не приходилось надрываться. Уроки готовили все, более того, по собственной инициативе помогали отстающим, потому что тетя Ева сказала: никакого бала не будет, если в классе появится хоть одна плохая отметка. И плохих отметок не было. Вот уже шесть недель, как даже тетя Луиза не может ни к кому придраться, а ведь про нее не скажешь, что она нетребовательна, к тому же ей ненавистна самая мысль о маскараде, а особенно то, что на бал придут не только девочки, но и мальчики. Мальчики и девочки вместе! Ужас!

«И что это за февраль такой! – думала Кристи, глядя на портрет в серебряной рамке, стоявший на пианино. – Ой, Жужа, что это за февраль, если бы ты знала! Папа так изменился, что ты бы его и не узнала. Он стал совсем молодой, у него другие движения, глаза, улыбка, – папа смеется. Представляешь, Жужа, папа умеет смеяться!

Ох, какая же я глупая! Да ведь ты же когда-то знала именно такого папу, мой прежний папа показался бы тебе странным и незнакомым. Когда ты знала его, он был еще молодым и веселым. Но с тех пор, как я его знаю, все эти пятнадцать лет, папа никогда не был в хорошем настроении, вот только теперь. Ты ведь понимаешь, что я имею в виду, – я только выразить как следует не могу. Представляешь, наш дом становится таким, как у других людей. Жужа, папа живет!

Может, сегодня все уладится. Я все улажу.

И бабушка тоже другая. В ней появилось что-то девичье. С тех пор как она стала невестой, она всякий раз краснеет, когда получает от почтальона письма дяди Бенце, прямо вспыхивает вся и вскрывает конверт только на кухне – там хоть можно сослаться на жару. А вчера, например, спрятала лицо в портьере, ты знаешь в какой, в той голубой, что у стеклянной двери, – не хотела, чтобы мы ее видели; она словно боится, что по ее лицу можно прочесть ее мысли. А вот я знаю, о чем думает бабушка, и знаю, о чем думает папа, но о чем я думаю, этого не знает никто.

Бабушка плакала только что. У нас теперь все так странно. Сейчас мы идем на бал, – ты и я. Бабушка обещала подколоть в мои волосы твои косички, те, что ты носила девочкой, и, когда я буду танцевать, получится так, словно и ты танцуешь. Если твои косы будут со мной, я не побоюсь сказать тете Еве то, что нужно ей сказать.

Жужа, ты любила играть в шарики?

Я сейчас живу, как в детстве, когда я, совсем еще малышка, выходила на лестничную клетку и по скату, где спускают обычно детские коляски, бросала стеклянные шарики, а потом серьезно-пресерьезно следила, какой куда покатится. Вот и сейчас я пускаю шарики, Жужа, но уже с гораздо большей высоты, и мне так важно знать, попадут ли они в цель.

Ты знаешь, какая я была несчастная, невыразимо, беспросветно несчастная. В этом году все стало иначе. Мне столько нужно сделать, столько у меня таких вот шариков, что даже времени не хватает на все. Ты рада?»

– Сегодня я не пойду с тобой, – сказала бабушка.

Кристи, сидевшая на скамеечке, подняла голову, да так и замерла, уставившись на бабушку. Вообще бабушка не очень любила провожать, но делала это всякий раз, когда чувствовала, что своим присутствием придает Кристи спокойствие, уверенность в себе. И потом разве ей не интересно посмотреть, как Кристи, одетая цыганочкой, будет кружиться с другими ряжеными? Устала, наверное. А может, и вправду плохо себя чувствует? Она ведь плакала даже… Кошмар! А между тем костюм уже готов. Ох, как красиво!

– Одевайся, не то опоздаешь!

Блузку соорудили из нарядного белого, девичьего еще, фартука бабушки. У шеи блузка стягивалась красным шнуром, рукавчики были короткие, фонариками; поверх блузки – сверкающие, в пять рядов, бусы из жемчуга. К ниспадающей тысячами складок пестрой кашмировой юбке очень шли одолженные у соседки туфельки на каблуках-шпильках. Но больше всего Кристи нравилась ее прическа: никто не сказал бы сейчас, что у нее нет кос, так ловко подколола бабушка к кудрям Кристины толстые черные косы Жужи. Ее никто не узнает! У нее всегда были короткие волосы, с тех пор как ее знали здесь, и туфель на высоких каблуках она никогда еще не надевала – до чего же они неудобные, того и гляди упадешь в них. Сейчас она сантиметров на восемь выше ростом… Очень трудно незаметно сунуть в карман юбки письмо Жужи, но это удалось. Бабушка ничего не заметила.

Бабушка примерила и маску, на секунду приложив ее к лицу Кристи. От этого она сразу повзрослела, теперь Кристи выглядела старше своего возраста: вместо девчонки-восьмиклассницы из зеркала улыбалась стройная молодая девушка.