Читаем без скачивания Голодный гоблин - Джон Карр

Крикнув «Войдите!», он прошел в гостиную, на пороге застыл мальчик-посыльный в мундирчике с двумя рядами сияющих пуговиц, и было видно, что он с трудом сдерживает сильное волнение.

– Мистер Фарелл, сэр? Вас хочет видеть джентльмен, сэр. В малом зале.

– Без сомнения, мистер Сигрейв. Я жду его.

– Нет, сэр. У него другое имя.

И тут мальчишка принял вид заговорщика. Даже произношение у него полностью изменилось.

– То есть это не тот, кого вы ждете, да? Тут что-то серьезное, сэр! Это п'лиис!

– Полиция?

– Ну, не то что настоящая полиция или синемундирники, нет. Это новый комиссар, сэр. Сам полковник Хендерсон! Его все швейцары знают. Сэр!..

– Все в порядке, сынок. Власти меня не разыскивают, и арест мне не угрожает. Я знаком с полковником Хендерсоном, он дружил с моим покойным отцом. Хотя... как он здесь оказался или откуда он узнал?..

Но мальчишка уже улетучился.

Когда Кит спустился вниз, дедовские часы в холле пробили полчаса. Несколько человек двинулись в направлении обеденного зала. При входе в малый зал рядом с главными дверями Кит и обнаружил своего неожиданного гостя.

Полковник Эдмунд Хендерсон, ранее служивший в Королевском инженерном полку, унаследовал должность комиссара столичной полиции от старого аристократа сэра Ричарда Мейна. Полковник Хендерсон знал преступный мир. Тринадцать лет он возглавлял руководство поселения каторжников в Австралии и еще шесть лет был директором тюрем в здешнем министерстве внутренних дел. Он обладал здравым смыслом и, что не менее важно, чувством такта и умением понимать собеседника. Хотя его подтянутую фигуру не облегал военный мундир, черные усы, тронутые сединой, и густые бакенбарды неизбежно вызывали воспоминания о воинской дисциплине.

Придерживая под мышкой шелковый цилиндр, он шагнул навстречу, чтобы обменяться рукопожатием.

– Прошу прощения, Кит, – начал он. – Я должен возвращаться в Уайтхолл, на этом посту столько административной работы, что буквально руки опускаются. Но я не мог удержаться от искушения лично приветствовать тебя.

– Мне очень приятно, полковник Хендерсон. По тем отзывам, что доходили до нас по другую сторону океана, вы за этот год проделали огромную работу, расширили и укрепили уголовный отдел, а главное – смогли вызвать симпатию к людям в форме.

– Так говорят. А знаешь, как это у меня получилось? Я разрешил им носить бороды и усы, на что король Мейн никогда не шел. Чем не повод для популярности, а? Тем не менее этого нельзя сказать об обществе в целом или о прессе, или о так называемых бульварных изданиях. Они не могут принять нас как своих защитников, как мы ни стараемся ими быть. После сорока лет они все еще думают или пытаются думать, что мы можем превратиться в армию подавления, особенно если ее возглавляет военный человек. И пока мне не приходит в голову, как мы все это сможем изменить. Но как ты поживаешь, мальчик мой? Рад отметить, что выглядишь ты здоровым и счастливым. И наверно, превратился в настоящего американца, как твой дядя Кит до тебя.

– Не уверен в этом, сэр. Но поскольку вы второй человек за вечер, который сказал мне это...

Полковник Хендерсон посмотрел на него:

– Заметь, я сказал «наверно». Если как следует разобраться, ты никогда им не станешь. Ты ирландец, Кит. Ирландский джентльмен, ирландский протестант, Фарелл из графства Даун, ты принадлежишь к британцам, одержавшим победу. А Тринити-колледж в Дублине? Кое-кто из нас надеялся, что ты пойдешь по стопам отца и займешься юриспруденцией. Но увы! Должен был появиться Лондон и журналистика; и теперь, когда родители скончались, твое имя обрело известность по ту сторону океана в Новом Свете. Как барристер[2] и как человек, Кит, твой отец обладал всеми достоинствами, кроме одного – он никогда не умел зарабатывать деньги. А ты умеешь?

– Не очень хорошо, но стараюсь. В Америке на первых порах дела шли довольно непросто... и становилось все хуже. Как раз перед началом Гражданской войны лондонский «Клэрион» попросил меня представлять издание на месте...

– Конечно, конечно!

– Любому, кто считает, что оставаться нейтральным легче легкого, еще предстоит многое усвоить. Когда Билли Рассел из «Тайме» всего лишь написал правду о том, что армия Союза очертя голову рванулась к Манассасу, его практически выставили из Вашингтона, хотя к тому времени он был сторонником северян. Да и мне не очень доверяли: считалось, что я сочувствую южанам. К концу войны ни одна из газет северян не пригласила меня на работу; и было лишь несколько газет южан, которые еще держались на плаву. Но это табу не могло длиться долго. Я подробно освещал для нью-йоркского «Баннера» процедуру попыток импичмента Эндрю Джонсона, и, кроме того, за спиной у меня оставался «Клэрион». Я работал на несколько журналов, написал мелодраму, которую Джон Огастин Дали с огромным успехом поставил на Пятой авеню. Затем...

– Тебе никак улыбнулась судьба?

– Именно так, сэр. Ирландский джентльмен, которого вы уже упомянули, дядя, в чью честь я и был назван, отменно, хотя и не по-джентльменски, вел свой строительный бизнес в Бруклине. Дядя Кит никогда не был женат. Он не оставил по себе наследников, законных или незаконнорожденных, и, за исключением некоторых подарков, я унаследовал все его состояние.

– А ты не женат, мальчик мой? Может, помолвлен? Или у тебя есть какая-то... американская подружка?

Кит задумался.

– Нет, сэр. Единственный серьезный эпизод такого рода был слишком скоротечен, чтобы считать его связью; мне остается лишь желать, чтобы таковая возникла. Девушка, о которой идет речь, англичанка... безукоризненная, как изображение Британии на монете. Знаю, вы извините меня, если я не буду вдаваться в подробности.

– Естественно, я так и сделаю. – Полковник Хендерсон встал, по всей видимости собираясь вернуться к своим заботам. – Я хотел пригласить тебя к обеду, но сегодня из-за дел мне придется обойтись без него. Разве что перекушу в пабе. Ты, конечно, найдешь себе компанию?

– Надеюсь. Как любезно с вашей стороны, полковник, что вы заглянули повидаться со мной. При вашей занятости и вашем усердии, с которым вы проводите нововведения в Скотленд-Ярде, просто чудо, что у вас нашлось время. Неужто уголовный отдел сообщил вам, что я здесь?

– Ну, это было ему не под силу, – хмыкнул полковник. – На прошлой неделе я встретил Нигела Сигрейва; он и рассказал мне. Кстати, ты видел Нигела?

– Еще нет, но я жду его. Он должен появиться.

– Отлично! Поскольку сегодня с обедом не получилось, Кит, ты сможешь завтра выбраться на ленч?

– Конечно, смогу. Большое спасибо. Когда и где?

– В клубе «Младший Атенеум», скажем, между двенадцатью и половиной первого. Он, как ты, наверно, помнишь, на Даун-стрит в районе Пикадилли. Говоря об уголовном отделе... – озабоченно добавил полковник. – Я обдумывал некую смутную идею... которая, может, и не очень глубока. Есть член клуба «Младший Атенеум», с которым тебе было бы интересно встретиться. Поскольку ты написал мелодраму, я в этом не сомневаюсь. Есть только одна проблема: она в том, что у нас нет никаких проблем. А теперь, черт побери, я должен бежать! Значит, до завтра – и хорошего тебе вечера.

Расправив плечи и решительным жестом водрузив на голову шелковый цилиндр, полковник Хендерсон в сопровождении Кита направился к парадным дверям, в которых они столкнулись с Нигелом Сигрейвом, входившим в отель.

Для человека, который сравнительно недавно был на грани смерти от лихорадки и истощения, Нигел довольно быстро обрел свою привычную форму. Крепкий и здоровый, с копной светло-каштановых волос и густыми усами, он отлично выглядел, хотя и несколько прихрамывал. Но какая-то тревожная мысль явно омрачала его настроение. Сомнение, нерешительность... что это могло быть?

Нигел раскланялся с полковником Хендерсоном, когда тот проходил мимо него; затем схватил Кита за руку и буквально втащил за собой в малый зал.

– Прости, старина! – выпалил он. – Я дважды и трижды чертовски виноват, но ничего не мог сделать.

– Чего ты не мог сделать?

– Сегодня вечером празднество не состоится. Мы с Мюриэль должны отбыть на природу и вернемся только в воскресенье вечером. Поезд отходит в 7.30 с вокзала Чаринг-Кросс, Мюриэль уже ждет в кебе. Все было обговорено уже несколько недель назад, но я забыл. Начисто забыл! А с родителями Мюриэль необходимо обращаться так, словно они в прямом родстве со Святым семейством, – так что мне было не выкрутиться. Кит, черт бы меня побрал, как мне заслужить у тебя прощение?

– Тем, что все забудешь.

– То есть?

– Нигел, ради бога! Неужели ты кипишь, как примус, лишь потому, что мы не сможем немедленно осмотреть твой новый дом, а затем, когда я осмотрю его сверху донизу, сесть и выпить, как в старые добрые времена?

Нигел швырнул шляпу и перчатки на стол и расстегнул пальто. Хотя рядом никого не было, он понизил голос: