Читаем без скачивания Услужливый человек - Джером Джером

Он мне сказал, что у водопроводного общества нет никакой почвы под ногами, и по его настоянию я тут же сел и написал директору общества оскорбительное письмо.

Секретарь ответил мне, что, в виду занятого мною положения, им придется рассматривать этот вопрос, как тяжебное дело, и высказал предположение, что мои поверенные не преминут взять на себя защиту моих интересов.

Когда я показал это письмо Попльтону, он пришел в восторг.

— Представьте всё это мне, — сказал он, засовывая письмо в карман. — Я уж проучу их.

Я предоставил все дело ему. В мое оправдание могу только сказать, что в это время я был поглощен писанием так называемой комической драмы, и весь здравый смысл, которым я еще обладал, вероятно, ушел в эту работу.

Решение мирового судьи несколько охладило мой пыл, но лишь воспламенило его рвение. «Мировые судьи», заявил он, «старые, ничего не понимающие тупицы. Это дело должно пойти на рассмотрение коронного судьи».

Коронный судья был добрый старичок. Он нашел, что в виду недостаточно ясной редакции контракта он не может целиком присудить обществу весь иск, так что я отделался в общем немногим меньше пятидесяти фунтов стерлингов — включая сюда и первоначальные 14 шиллингов, 10 пенсов.

После этого наша дружба пошла на убыль; но так как мы жили в одном и том же отдаленном предместье Лондона, мне частенько приходилось встречаться с Попльтоном, а еще больше слышать о нем.

Особенно отличался он в обществе, на всякого рода пикниках, вечерниках и т. д.; и при этом, чем добродушнее и любвеобильнее он был настроен, тем больше следовало опасаться его. Ни один человек не тратил больше сил на увеселение других и не порождал такого всеобщего уныния и отчаяния.

Зайдя как-то на Рождестве к одному моему приятелю, я увидел следующую картину: человек четырнадцать, пятнадцать пожилых дам и джентльменов торжественно шагали вокруг стульев, выставленных в ряд посередине гостиной, между тем как Попльтон играл на рояле. Время от времени он внезапно останавливался, и все тяжело опускались на ближайшие сидения, — все, кроме одного, который потихоньку ускользал из комнаты, сопровождаемый завистливыми взглядами остальных. Я стал у дверей, наблюдая эту интересную сценку, когда ко мне подошел удравший из гостиной игрок.

Я осведомился у него, что должна означать сия церемония.

— Лучше не спрашивайте, — мрачно ответил он. — Одна из проклятых глупостей Попльтона. — И злобно прибавил: — А после нам еще предстоит играть в фанты.

Горничная всё еще поджидала удобной минутки, чтобы доложить обо мне. Я дал ей шиллинг, чтобы она не делала этого, и поспешил улизнуть.

После сытного обеда он был в состоянии предложить импровизированный бал и тут же заставлял вас скатывать ковры или передвигать вместе с ним рояль через всю комнату.

Он знал столько общественных игр, что смело мог бы учредить собственное маленькое чистилище. В ту минуту, когда вы как раз увлечены интересным разговором или сидите в приятном tete-a-tete с хорошенькой женщиной, он налетает на вас, как снег на голову: «Идите скорей, мы играем в „литературный протокол“. И, притащив вас к столу, даст бумагу, карандаш и велит вам описать вашу любимую литературную героиню — и будет следить за тем, чтобы вы это исполнили.

Он никогда не щадил своих сил. Это он всегда добровольно провожал, пожилых дам на вокзал, — никогда не покидая их до последней минуты, пока благополучно не усадит… не в тот поезд. Это он вызывался играть с детьми в „диких зверей“, пугая их до такой степени, что ночью с ними делались судороги.

Несколько дело шло о добрых намерениях, он был самый добрый человек на свете. Он никогда не навещал больных, не взяв с собой какого-нибудь лакомства, специально рассчитанное на то, чтобы ухудшить их болезнь. Он устраивал на собственный счет морские прогулки для людей, склонных к морской болезни, и, по-видимому, смотрел затем на их муки, как на неблагодарность.

Он любил руководить свадьбами. Однажды он устроил так, кто невеста явилась в церковь за три четверти часа до жениха, что привело к неприятностям в день, долженствующий быть исключительно днем радости. А в другой раз забыл пригласить священника. Но он всегда с готовностью признавал свои промахи,

На похоронах он тоже был на высоте своего призвания, указывая убитым горем родственникам, как хорошо для всех, что покойник умер, и выражал благочестивую надежду, что и они скоро последуют за ним.

Но величайшей радостью его жизни было вмешиваться в домашние ссоры. Ни одна ссора на много миль кругом не обходилась без него. Являлся он обыкновенно в качестве посредника, а кончал в качестве главного свидетеля истца или истицы.

Будь он журналистом или политиком, его удивительное умение заниматься чужими делами, наверное, снискало бы ему уважение сограждан. Ошибка его заключалась в том, что он применял свои способности на практике.

1897