Читаем без скачивания По дорожкам битого стекла. Private Hell - Крис Вормвуд

Макс больше любил ночные автобусы, чем города. Там на жёстком сиденье, обитом дешёвым винилом, он чувствовал себя вне времени. Можно было ощущать себя сущностью, живущей целую вечность за этими цветастыми шторами с запахом резины, воображая себя артистом бродячего цирка, заблудившимся в путях вечных гастролей. Когда не было денег, он путешествовал автостопом, но это давалось ему с трудом. Ненависть к красношеим водителям КАМазов жила в нём всегда. Но жизнь казалась просто немыслимой без проплывающей линии горизонта за окном.

Ночь дарила галлюцинации на трезвую голову. Слабее, чем от кислоты или других веществ, но в то же время, неумолимо приятных. Это как, когда болеешь в детстве и смотришь часами на белый потолок, затянутый маревом темноты. Если смотреть на него долго, то тьма источает жёлтые искры, позднее они рождают в себе таинственные картины.

***

Герман шёл на звук, на эту странную песню в царстве бетонных домов. Незнакомый низкий голос резонировал от стен. В нём была сила. И нельзя было различить слов этой песни или звона гитарных струн. Эта музыка, которая вроде бы есть, но её нет. Если забыться и включить разум, то чарующие звуки потустороннего мира рассыплется на обломки несвязных аккордов. Эта песня похожа на призыв. Она идёт не от ума, а от сердца. Это было оскорбительно для его идеального слуха. Очаровательная какофония, порнография звука.

Герман вошёл в арку. В этом узком не очень московском дворе музыка стала ещё громче. От этого можно сойти с ума.

Там в свете лунного фонаря сидел кто-то. Терзая струны гитары, он продолжал свою песню. Незнакомец наконец-то заметил, что не один. Его глаза распахнулись, словно он вышел из транса. Музыка смолкла, но всё ещё дребезжали стёкла.

– Ты кто? – спросил Герман, но в тот же миг, это вопрос показался ему глупым.

– Я Тот, – ответил уличный музыкант. – Это как Тот или Этот, а может быть не Тот. Короче, зови меня Максом.

Его мимика и интонации успели в краткий миг перейти от растерянного испуга до дружелюбной заинтересованности. У Макса оказалось неожиданно крепкое рукопожатие.

Герман присел рядом, поздно вспомнив про недавний дождь.

– Ты откуда? – спросил у него Ворон.

– Я оттуда, где ещё светит солнце.

– Я ненавижу солнце, оно щиплет мне глаза.

– Там это не больно.

Они закурили, провожая белый дым в чёрную ночь. Герман морщился от запаха этих дешёвых сигарет, но что ещё можно было ожидать от такого человека как Макс. «Если отпустить его сейчас, то это будет просто ещё один странный человек, которого я видел всего раз в жизни».

– Я знаю тут за углом один бар, просто бухло уже не продают… – начал Герман.

– Чувак, у меня же нет денег.

– Деньги – просто бумага, поэтому я угощаю, – сказал он.

Макс встал, отряхивая свои джинсы, на которых уж не было живого места от дырок и заплаток. Он выглядел довольно странно. В своей явно не по размеру армейской куртке, испещрённой различными надписями вроде «Реализуй свои преступления». Вместо пояса он использовал нечто похожее на пулемётную ленту.

Герман разглядывал его лицо. Макс выглядел мило, но был совсем не в его вкусе. Длинные светлые волосы до плеч. Аккуратный нос и широкие скулы. Какой-то слишком светлый взгляд, в котором ещё светятся искры наивности.

Она направились к одному бару на Китай-Городе, который казался Герану самым антуражным местом во всей Москве. Он походил на сомнительные заведения из американских фильмов восьмидесятых. Яркие вывески с рекламой элитного пива, плакаты с полуголыми женщинами, абажуры, по форме напоминающие маковые цветы и пустующий пилон. Беззвучный телевизор транслировал музыкальный канал, а из колонок доносилась песня Cockney Rebel – «Sebastian». Герман сразу узнал этот трэк. Было время, когда он интересовался британским глэм-роком.

– Одни меня звали Себастиан, другие – просто козёл, – произнёс Макс полушёпотом.

– Чего?

– Да так, просто кое-что другое напомнило.

Ночь за окном расцветала новыми красками с каждым новым глотком виски. Все ярче мерцали огоньки клуба. Герман любил пить чистый «Джек», Макс же предпочитал «Вайт Хорс» с колой.

Их разговор тёк в странное русло созерцательности мира. Пожалуй, его можно было бы даже нарисовать. Галлюциногенные ночи Москвы очень этому способствовали. Герман и Макс были не слишком похожи, столь же незначительными были их кардинальные отличия. И с каждым словом зарождалось это чувство, что их встреча не случайна.

– Клепаешь свою фальшивую Америку из этикеток «Джек Дениэлса»? – усмехнулся Макс,

– Какая разница? Внутри нас Россия. Её не вытравить даже отборнейшим забугорным пойлом. Она как вирус. И если ты родился в ней, то ты болен. Дар? Проклятье? Просто данность, – ответил Герман.

Они заказали ещё.

– Зачем ты приехал в Москву? – спросил вдруг Герман. – Я живу здесь с рождения. Но всё равно не понимаю, что хорошего можно тут поймать.

– Это как крик в горле, что может зарождаться слишком долго раскалённым комом внутри. Это так всегда, когда ты понимаешь, что если ты не сделаешь что-то то, ты умрёшь. Это как обязанность перед богом, простое желание выразить себя. Мне нечего было ловить в моём городе.

Герман покосился на гитару в старом чёрном чехле.

– Ты ведь именно по этой причине здесь.

– Ты догадлив.

– Пойдём на набережную, я хочу, чтоб ты сыграл мне ещё.

Расплатившись, они вышли в ночь, только теперь их было двое – одна разделённая надвое тень. Пройдя её немного, они оказались на пустой деревянной пристани.

– Почему именно здесь? – спросил Макс, доставая гитару.

– Просто слушай аккомпанемент волн.

Старая акустика – «Colombo», шедевр китайской мебельной фабрики нестройно пела под пальцами. Но в этот раз что-то было не так. Его песня не звучала тем же тёмным волшебством, что и час назад. Герман уже жалел о своём решении, пока Макс не начал петь. В его слегка хрипловатом голосе смешивалось отчаянье и очарование. Редкое сочетание. Его песня – трогательно грязная баллада и о смерти:

«Отрицая любовь порочную,Я дарил себе мертвецам.Я желал увидеть воочиюТех, кто дарит запах цветам».

Но ничто не становилось в сравнении с красотой его голоса, глубокого и сочного. Германа поразил его диапазон.

– Чёрт, я хочу тебя, – произнёс Ворон, затягиваясь сигаретой.

– Что ты сказал? – Макс с недоверием повёл бровь, надеясь, что он ослышался.

– Хочу тебя в свою группу.

– Я с радостью. А что вы играете?

– Я ещё не знаю. Но ты понимаешь, с тобой мы сможем свернуть горы? Поиметь весь мир! – Герман по-дружески обнял Макса за плечи. – Немножко колдовства, и всё получится.

– Что ты подразумеваешь под колдовством?

– Сам не знаю, просто вырвалось.

– Если так задуматься, то музыка – это тоже магия. Как мне кажется, единственная магия, что ещё действует в этом мире.

Они ещё с минуту просидели молча, глядя на волны реки с именем города. Она несла в себе спутанный поток мыслей этих двоих и отражение общей мечты.

– После такого я обязан угостить тебя травой, – сказал Герман.

– Странно, я не думал, что ты дуешь.

– Дую, и много чего ещё.

– Пойдём, я тут не далеко живу.

– Пойдём.

Макс никогда не отказывался от бесплатных веществ, да и вообще от всего бесплатного.

По пути Макс понял, что немного нетрезв, так как его начало слегка пошатывать, но, в целом, разум оставался чистым. Дом в самом центре, красивый и старинный, но с насквозь прогнившим нутром подъезда, как и со всеми зданиями позапрошлого века.

– Осторожно. У меня сумасшедшая лестница, – сказал Герман, вцепляясь пальцами в перила.

В квартире пахло благовониями и сигаретами. Из двери одной из комнат тянулась полоска света. Игра песня «The Doors» – Soul Kitchen. Макс задрал голову вверх, созерцая необычайно высокие потолки.

– Пойдём в кухню.

Здесь было просторно. Сквозь огромное окно светила луна, отбрасывая свет на плиты из фальшивого мрамора. Макс сел на прожжённый множеством окурков диван. Когда у кого-то дома стильный бардак, сразу видно, что имеешь дело с настоящим человеком, а не вшивым лицемером.

Герман достал откуда-то маленькую серебряную шкатулку с гербом.

– В ней мой дед хранил кокаин, – сказал он вкрадчивым голосом.

Макс успел разглядеть на шкатулке герб Третьего Рейха.

– Так кем был твой дед? – спросил он, ухмыляясь.

– Комендантом концлагеря. А бабушка была еврейкой. Там они и познакомились.

Макс не знал верить или нет этой истории, но ему показалось, что расспрашивать дальше будет просто невежливо.

Герман достал машинку для самокруток и принялся крутить косяки, мешая траву с ароматным табаком.

– Пошли в комнату, – сказал он, когда с изготовлением косяков было закончено. – У меня там звёзды на потолке, будет интересно залипать.