Читаем без скачивания Цвет крови - Деклан Хьюз

Все, у меня уже заболела голова. Левое веко подрагивало на манер готовой перегореть электрической лампочки. Я снова положил руку на дверную ручку и открыл дверь, не сводя взгляда с Денниса Финнегана, растянувшего губы в гримасе прощания. В свете голой лампочки, висящей прямо над ним, его большое лицо внезапно напомнило мне череп, распухший от воды и изуродованный.

— Мы с вами потолкуем еще, мистер Лоу, я не сомневаюсь, — утешил он меня.

Слова повисли в воздухе подобно эмблеме над черепом. Я сделал шаг назад, закрыл за собой дверь и спустился вниз.

Широкоплечий мужчина со светло-русыми волосами, в белом льняном халате стоял, близко наклонившись к светлой головке Аниты. Он что-то негромко урчал ей в ухо, она же отвечала ему легким, горловым смехом. Такой смех придает мужчине уверенность в своей удачливости, такой смех вам наверняка доводилось слышать в барах и на уличных углах поздно ночью. Когда кожаные каблуки моих черных ботинок коснулись кафельного пола холла, их головы отпрянули друг от друга, мужчина выпрямился в полный рост и повернулся ко мне. Примерно шесть футов три дюйма, фигура форварда в регби, кем он наверняка и являлся, и ухмылка на открытом лице.

— Мистер Говард, — сказал я, — я Эд Лоу. Мы говорили с вами по телефону.

Говард медленно кивнул и взглянул на часы.

— Вы опоздали, — заявил он, недовольно морща загорелый лоб и поднимая кустистые брови, частично прикрывавшие глаза.

— Ваш юрист решил, что ему надо поговорить со мной, — объяснил я.

— Финнеган снова здесь? — спросил Говард.

Он уставился на Аниту, она покраснела и быстро кивнула. Говард протянул мне мясистую руку.

— Что он хотел? — спросил он.

— Не знаю, — соврал я. — Не думаю, что он сам знает. Скорее всего хотел послушать звук собственного голоса.

— Очень похоже на Денниса, — согласился Говард кивая. Крупные плоскости его лица зашевелились, формируя улыбку. Затем он рассмеялся, неожиданно громко и резко, напомнив мне оживший мотор трактора. Так же внезапно, как возник, смех прекратился. Говард уставился вниз на белый и черный кафель и откашлялся. Поднял голову, наклонился над конторкой и похлопал Аниту по руке.

— Я буду в кабинете, Анита. Меня не беспокоить, — предупредил он, кивнул мне и отпер дверь, находившуюся на противоположной стороне холла, напротив приемной. Я последовал за ним. Когда я проходил мимо Аниты, она ласкала свое обручальное кольцо указательным и большим пальцами. В полумраке необработанные камни казались каплями артериальной крови.

— Миленькое кольцо, — заметил я. — И когда знаменательное событие?

— Это не обручальное кольцо, — возразила она. По акценту угадывалось, что она из Восточной Европы. Румянец расплывался по ее бледным щекам, как красное чернило по промокашке. — Это оберег. Талисман.

— От кого оберег? — спросил я.

Она пожала плечами:

— Ну, знаете. Кого-нибудь. Мне его сестра подарила.

Девушка попыталась улыбнуться, но ей это плохо удалось. Опустив глаза, начала перебирать бумаги на столе. Когда я открывал дверь в кабинет, я увидел, что она снова сунула левую руку в рот и присосалась к кольцу, как ребенок к пустышке.

Шейн Говард сидел за письменным столом темного дерева, освещенным настольной лампой с зеленым абажуром. Остальная часть продолговатой комнаты тонула в темноте: на окнах висели тяжелые бархатные шторы. На стенах размещались фотографии, посвященные регби, — Говард был запасным в национальной команде регбистов, когда я еще учился в школе, и одна фотография запечатлела его мощный прорыв сквозь разлетевшихся в стороны английских форвардов. Над белым мраморным камином висел портрет красивого седого мужчины в костюме из твида, со стетоскопом на шее. Табличка внизу на позолоченной раме поясняла, что это «доктор Джон Говард, 1915–1985». На всем лежал толстый слой пыли, обивка на мебели поношена, в воздухе пахнет застарелым сигарным дымом. Стол Говарда завален бумагами и фотографиями в рамках, грязными чашками и тарелками; среди них затерялись почти пустая бутылка виски и две переполненные пепельницы. Я сел у стола напротив него и быстро покачал головой, когда его рука указала на бутылку виски. Он кивнул, откашлялся, затем вытащил из ящика стола конверт, протянул его мне и сказал:

— Моя дочь.

Эмили Говард не исполнилось и девятнадцати. Маленькая и худенькая, бледный цвет лица, большие карие глаза обведены черными тенями, полные красные губы и короткие, торчащие в разные стороны волосы, выкрашенные в ярко-красный конфетный цвет, проколотые уши, нос и язык. На ее левом бедре красовалась татуировка в виде розы, ее соски тоже были проколоты, а лобковые волосы выбриты в форме маленького сердечка и выкрашены в красный цвет. Я смог все это разглядеть, потому что на фотографиях она была голой и совокуплялась с парнем и еще одной девушкой — по большей части обычным способом, но кое-где и весьма необычным: нигде больше не увидишь, кроме таких фотографий. У другой девушки верхнюю часть лица закрывала маска, а светлые волосы перевязаны шелковым шарфом. На парне были огромные очки и черная бейсбольная кепка, так что хорошо разглядеть можно было только Эмили. Я взглянул на ее отца. Его налитые кровью глаза приковала одна из фотографий на его столе: светловолосая девочка лет шести без передних зубов грызет яблоко.

Я снова взглянул на фотографии. Во время работы в Лос-Анджелесе по меньшей мере раз в месяц меня просили найти пропавшую девушку, и почти каждый раз оказывалось, что она занимается сексом перед камерой в Сан-Фернандо-Вэлли. Во всех этих фильмах на их лицах блуждала эта особенная улыбка, которая не доходила до их злых глаз; улыбка, говорившая кому-то «а пошел ты», обычно отцу, или отчиму, или дяде — какому-то мужчине, забравшему у нее все прежде, чем она поняла, что именно у нее отбирают. И они всегда говорили одно и то же: домой они не вернутся. И если позволять толпе малознакомых людей эякулировать тебе на лицо предпочтительнее, чем вернуться домой, можно себе представить, что это был за дом. В таких случаях я возвращался и сообщал клиенту, что она не хочет его видеть, и, как правило, давал ему пленку или журнал, чтобы он мог увидеть собственными глазами, что натворил. Но он очень редко мог что-то видеть. Иногда случалось, что он просил меня получить у нее автограф.

— Вы ее найдете? — спросил Говард.

Я взглянул на него. Он не подходил по типу, если вообще можно говорить о каком-то типе, да и порно было не того свойства. Эмили Говард выглядела отстраненной, даже ироничной, как будто хотела установить дистанцию между собой и тем, что она делала; но на некоторых фотографиях в ее глазах можно было разглядеть искорку, которая вполне могла оказаться злостью.

— Откуда у вас эти снимки? — спросил я.

— Их принесли. Кто именно, я не видел. Еще была записка.

Он подтолкнул ко мне листок белой бумаги с напечатанным текстом:

«Следующая остановка — Интернет, где задница вашей дочери останется навечно, если вы не отстегнете пятьдесят штук к середине четверга. Где и когда — сообщим позже».

— Тут не сказано, что ее держат против воли, — заметил я.

— Вы что, хотите сказать, что она с ними заодно? — возмутился Говард. — Да как вы смеете?

— Но такое возможно?

— Убирайтесь из моего дома.

Говард говорил громко, но в его голосе недоставало уверенности. Он схватился большими руками за край стола.

— У нее появились новые друзья или приятели, о которых вы не знали? Она последнее время не старалась скрыть, с кем встречается и куда идет?

Говард хлопнул ладонями по столу, разбросав в разные стороны бумаги и подняв облако пыли. Посмотрел в одну сторону, затем в другую, открывая и закрывая рот, как будто пребывал в такой ярости, что боялся заговорить или же не мог сам решить, на кого ему злиться. Затем он еще раз попытался рассмеяться, но попытка не удалась. Он тяжело дышал и моргал, стараясь сдержать нечто напоминавшее слезы.

— Может, будет лучше, если вы расскажете мне все сначала? — предложил я. — Когда ваши отношения с Эмили разладились?

Говард резко повернул голову ко мне, как будто я его в чем-то обвинил, выпятил подбородок, сжал губы, глаза засверкали — приготовился к драке; затем так же быстро запал иссяк, он охотно кивнул, громко вздохнул и начал говорить низким ровным голосом, звучавшим так, как будто предназначался для особых случаев.

— В этом все дело, — начал он. — Мы всегда были очень близки, все то время, когда она училась в школе, — лучшие друзья. Более того: мне кажется, она была папочкиной маленькой принцессой, вы понимаете? Так, во всяком случае, всегда утверждала ее мать. Но мы действительно стали настоящими друзьями. Всегда ездила со мной, чтобы посмотреть, как Сифилд играет в регби. Даже на выездные матчи. Я привозил ее домой после свиданий и из клубов, вроде как являлся ее личным водителем. Затем она поступила в университет и все это прекратилось. Казалось, за один день. Не хотела меня видеть. Сначала грубила, ехидничала, потом вообще перестала разговаривать. Она всегда носила длинные волосы, а тут появилась стриженая, с торчащими вверх блондинистыми волосами. Она разбила мое сердце. Вы только взгляните на нее.