Читаем без скачивания Этот сладкий запах психоза. Доктор Мукти и другие истории - Уилл Селф

Однако Ричарду не пришлось долго выдерживать наплыва людского внимания, ведь в обычном своем углу сидел Белл, а подле него — божественная, недоступная и от этого еще нестерпимей желанная Урсула Бентли. Пульс Ричарда учащенно забился — лысый тип в тренчкоте был забыт в тот же миг. Тодд Рейзер тоже был с ними, равно как и прочие прихлебатели. Прозрачные черные глаза Белла встретились с глазами Ричарда с расстояния десяти метров — с крошечного стеклянного горизонта, образованного краем бокала мартини, который держал в руках Белл. Белл поднял палец и постучал им ровнехонько по центру собственного лба. Это был фирменный жест Белла — во всяком случае, один из. Он означал: «Можешь приблизиться»… или, точнее: «Пожалуй, я снизойду до общения с тобой». Ричард поспешил к нему.

Разумеется, об одной группе посетителей клуба я не упомянул выше. О той самой, малозначительным членом которой и являлся Ричард. А именно: поденщиков от журналистики, ибо если и был raison d᾿être[2] клуба «Силинк», то лишь в генерировании темной и сырой атмосферы, столь плодотворной для грибницы полуночных сплетен. Словом, сырой погреб большого города.

Соотношение поденщиков от журналистики и прочих посетителей клуба составляло приблизительно один к одному. О нет, то не были журналисты с принципами или закаленные в боях репортеры. Никто и не думал о том, чтобы не так сильно нагибаться над барной стойкой, дабы ослабить давление на шрам от заряда шрапнели, настигшей его, когда он освещал Балканский кризис. Никто не кучковался в уголке, чтобы на полном серьезе изложить остальным, что она думает по поводу неокейнсианских тенденций в деятельности Министерства финансов (в частности, в новых ограничениях на выдачу займов в государственном секторе экономики). Абсолютно ничего похожего.

Поденщики от массмедиа, собиравшиеся в «Силинке» потрепаться в баре, потрескать в ресторане, «повтыкать» в телевизионной, попинать мяч в комнате для игры в настольный футбол и поплестись в сортир — занюхать щепотку «порошка», занимали совершенно иную нишу в пищевой цепи массовой культуры. Они промышляли передачей избитого, трансляцией банального и распространением никому не нужного. Они писали статьи о статьях, делали телепрограммы о телепрограммах и комментировали чужие высказывания. Они вращались в самых поверхностных, самых тонких и эфемерных слоях околокультурной рефлексии, постоянно разыгрывая диалоги общества с совестью, безусловно, имевшие резонанс — но не громче, чем от постукивания скрепкой по одноразовой тарелочке из фольги.

Как и многие, коротавшие вечера в этом баре за никчемными беседами, днем Ричард трудился в шахте по добыче слов открытым способом, выдавая на-гора вагонетки бессмысленных статеек. Номинальной его работой было сочинение заметок для колонки светской хроники и обзора разного рода премьер и новинок одного ежемесячного популярного журнала, посвященного обзору текущих и анонсу будущих событий в театральной, художественной, — то есть культурной жизни города; он подрабатывал — строчил совершенно лишенные темы тематические статьи в мужской модный журнал, расписывая преимущества прессов для глажки брюк, ароматерапии и скибординга.

Какова его роль во всем этом, он не знал — все было для него новым и неизведанным. Еще в прошлом году он работал в отделе новостей добротной старой газеты, испокон века издававшейся в старинном уютном городке на севере страны. У него была подружка, которая очень хотела родить ребенка, и квартирка, в которой, в свою очередь, хотелось установить перегородку.

И вдруг пара статеек, написанных им по собственной инициативе и отправленных наугад в несколько лондонских журналов, пришлись тем по вкусу. И снизошла волна похвалы на подошвы его ботинок, и понесла их вместе с обладателем к столу главного редактора, где поднялась и прихлынула к языку, который заявил, что он, Ричард, уходит с работы; после чего опустилась ниже, к мужскому достоинству, побудив оное покинуть уютные муслиновые недра вагины его подружки. И Ричард подался на юг — в географическом смысле.

Он нашел работу и снял квартирку в Хорнси. Мрачного вида конуру; она смотрелась тем мрачнее, чем больше претендовала на статус настоящего жилья. Все в ней казалось меньше обычного — кровать, стулья, газовая плита. Даже перемычки на дверях были сантиметров на пятнадцать ниже стандарта, и это значило, что, когда Ричарду случалось приходить домой поздно или в пьяном виде, или и то, и другое (как оно чаще всего и бывало), он то и дело ударялся головой о притолоку на пути из одной комнатенки в другую.

Словом, если с переездом на юг его жилплощадь уменьшилась, то социальные горизонты оставались неясны. Он поразился, насколько легко ему дались первые шаги — ожидал, что пробиваться придется с трудом, на каждом шагу сталкиваясь со снобизмом и всяческими подлянками. Но коллеги по журналистской поденщине неожиданно прониклись к нему расположением, точно новизной своей он олицетворял кого-то вроде Ариэля, очаровавшего их остров скуки. То, что он работал на севере страны, что ходил в частный детский сад, простота и безыскусность, с которой он рассказывал о родном доме и о родителях, казалось им странным и в то же время располагающим, и скоро его стали приглашать на бесчисленные вечеринки, где в узеньком, не шире бутылочного горлышка закутке у самодельного бара наливали болгарские вина — щедро, до краев.

После таких вечеринок — по случаю открытия того-то, запуска сего-то или просто банкетов для прессы — Ричард присоединялся к веренице гуляк. Они направлялись в клубы респектабельного лондонского Вест-Энда, и те из их числа, кому посчастливилось удостоиться членства, пропихивали вслед за собой и прочих в «Сохо-Хаус», к Фреду, и, разумеется, в «Силинк» — роскошный рай для посвященных, в эту мастерскую высокомерия.

На Ричарда клуб «Силинк» произвел неизгладимое впечатление. Здесь он встретил кинозвезд, поп-звезд и — что еще важнее — звезд своей собственной профессии, суперподенщиков от журналистики.

Дорогие девушки грациозно скользили по оранжевым коврам заведения; Ричард жадно пожирал их глазами. Он желал их; с прошлого года у него не было секса — если не считать пары торопливых соитий с непосредственной начальницей по журналу, успешной анорексичкой лет сорока, оказавшейся фетишисткой — любительницей перчаток. От третьего раза он уклонился, — после того как она предложила ему надеть кухонные прихватки перед началом процесса. О том, что это — чего он сильно опасался — не повлияло на их профессиональные отношения, не стоит и говорить. И до, и после этого она благополучно продолжала не обращать на него внимания.

Но девушки из «Силинка»! ААААААААААААООО! Как он их желал! Их блестящих волос и тонкой, как папиросная бумага, кожи! Жалобных голосков и пустых глаз! Всем им было присуще выражение тотального презрения — выученного в дорогих школах равнодушия. Они скользили по клубу, а Ричард пристально рассматривал кресты их тел, замечал каждое подергивание плечиком, каждый наклон головы, улавливая малейшие нюансы в их одежде и прическах.

Но самой желанной среди этих беззаботных дев, зовущих с тривиальных скал, была Урсула Бентли. Урсула писала для одного ежемесячного глянцевого журнала якобы дневник, где рассказывала о своих любовных похождениях. К величайшему смятению Ричарда, худшего чтива ему видеть не доводилось, но, так как это была она, он во многом шел на уступки — уступки размером со списание долгов странам Третьего мира. Он страстно желал ее. Ибо она была не просто красива — она была так неправдоподобно красива, точно бриллиант чистейшей воды, найденный в грязи возле китайской забегаловки, — что для глупенького Ричарда очищало его, себя и всю мерзость и летаргию, весь жалкий пафос, которым, как он чувствовал, был пропитан клуб «Силинк».

Так-то Белл и заполучил его, сделав Ричарда членом своей маленькой группки.

Ричард сел на предназначавшийся для него стул и привлек внимание одного из официантов — прекрасно зная, что из-за низкого статуса ждать выпивки ему придется минут -дцать. Белл был, по обыкновению, немногословен. Он сидел в центре, окруженный приспешниками, будто огромный паук в центре паутины; его окружали, окутывали тончайшие нити — нити слухов и сплетен, мнений и разногласий. И посреди всего этого восседал Белл, прислушиваясь, фиксируя и пережевывая информацию, чтобы в нужный момент отрыгнуть ее.

Ведь если кто и был в «Силинке» центром притяжения, «пупом», подлинным Вотреном[3], ведущим наверх из глубин корабль скандала, то это Белл. Белл, как и прочие, был поденщиком от журналистики — да-да, — но в то же время и гораздо больше, чем просто поденщиком. Он вел ежедневную синдицированную колонку[4] в «Мейл» и «Стэндарт» — колонку эту просматривали миллионов десять идеологически незрелых читателей. Еще он вел еженедельную телепрограмму — интервью со знаменитостями под названием «Кампанология»[5], — которую показывали в «прайм-тайм» в пятницу вечером, и пятнадцать миллионов зрителей смотрели ее в прямом эфире. А еще он вел интерактивное шоу в нейтральной зоне на «Ток Радио», которое, положим, выходило в эфир между двумя и четырьмя часами воскресного утра (хотя записывалось шестью часами раньше), но тем не менее умудрялось достичь ушей около четырехсот заблудших душ.