Читаем без скачивания Новый Мир ( № 4 2012) - Новый Мир Новый Мир

твой плацкартник — кто не зэка?

опилки лузга

но ударных и струн симфония —

также ты — и Моне в окне

и гаремных трав благовоние

и сквозняк и лязг — также мне

и окно в огне

хор туннеля душит нас яростью

скорбью поит моста монолог

проволок

как античная сцена

                  на ярусы

видов —

                     свесившая потолок

sonorum

Сознанье родится не певчим но обреченным

на речь а она может стать певучей

подобно ручью когда журчаньем струи

сквозь демосфенову гальку он вымывает нечисть

мыслей нюансов нонсенсов умозаключений.

Сознанье прислушивается к певучести

и обретает певчесть.

Кровь — подбирает оно слова а слова напев —

кровь норовит играть под кожей небес

ладонь востока явственно розовоперста.

И ветру... орлу... пробует оно струны на звук,

ветру орлу — подтверждает — им нет закона

прибавляет: и сердцу девы. Они свободны.

Даже скука угрюмость и без причин тоска

bruit doux de la pluie par terre et sur les toits

свободны как слезы. На них нет закона.

А что сегодня иссяк на пение спрос затоварен склад

и булькает мятая влага в комнатных трубах

и арфисты подыгрывают конторским гроссбухам —

не может вышибить певчести из сознанья.

Потому что оно глотает чтоб не погаснуть — воздух

а воздух — он певчий. Он — тишина заготовленная на вечность

ни вспышки ни писка ни ноты

но звонким согласным его допотопного имени

доподлинно ведомо что сознание тихо

как оно тихо как оно тихо-тихо.

Ти и хо — весь его алфавит. В них-то и певчесть.

ignis dictus

скажи чего не говорил

чего само собой не говорил никто другой

чего не говорил никто

запомни что сказал перепиши в тетрадку

подумай но ни в коем случае не вслух

слова-то а? прецизионные почти технически

и собрались в единственную комбинацию

голосо-буквенная единица уникальная

я поэт

что правда знал и прежде

когда еще произносил что произнес уж до того

и что помимо было сказано меня

и что наверно кто только не говорил

пожалуй ты поэт

но не как те кто знал что я-поэт абсурд нелепость

что это как сказать я — ы или я — абракадабра

буквенно-голосовая дырка

ну ладно бы сказал

э да ты поэт или э да он поэт

о себе

                 сказавшем так ладно

складно прецизионно уникально

как никогда никто до этого

а вот брякнул

пусть только самому себе

и ни на миг не сомневаясь можешь сжечь тетрадку

как все какие прежде сжег

после чего — хоть как — молельно — игрово

скажи

произнеси огонь

и тем стяжи свяжи и обнажи

его —

огонь!

.......................

и больше ничего?

а что еще когда и вещество

он и стихия? не какой-то воздух

нанюхавшийся травки одолонь

взбивающий тюфяк колосьев остроостых

а сам не хлеб не печь и не земли

питательная мгла и жижа

тогда как даже вонь

костра горько-сырая и в пыли

драже окисленные ливнем извлекли

из жил пусть мертвый пусть речей бывало-тертых

но звук звук речи а не ай-люли

.....................................

осталось первородно твердых

слов и живуче призрачных и ближе

которых нет — один огонь

не пепелящий их вступающих во онь

оглодь огрызь обочь опричь ослонь

сам сам и рядом что-то никого: овый ова ово

все только он не видь не тронь

не слушай не вдыхай он шелкография он пенье

жар-птицы брат яр-конь

вот кто поэт и сам поэзия и их двоих местоименье

.................................................................

скажи огонь

Однокурсники

Березин Владимир Сергеевич родился в 1966 году. Закончил МГУ. Постоянный автор “Нового мира”. Живет в Москве.

Собираясь на встречу однокурсников, ты будто предпринимаешь путешествие. Мало того что ты отправляешься в прошлое, так и там, с этими, в общем-то, незнакомыми людьми ты будешь хвастаться путешествиями прошлыми и будущими, совать фотографии под нос своим друзьям — в доказательство того, что жизнь прожита не зря.

Некоторые люди только на то и тратят отпуск, чтобы похвастаться сувенирами или фотографиями.

Другие путешествуют для поправления здоровья, и раньше это было распространено: “— Мой рецепт юному Джекки — год путешествия по морю, — сказал Холмс, поднимаясь со стула”. Третьи путешествуют за казённый счёт, рассматривая туризм конференций и семинаров как приварок к зарплате.

Путешествие вообще хорошо сравнивать с сексом — и то и другое прекрасно, но им часто занимаются не по велению сердца, а от скуки или для того, чтобы хорошо выглядеть в чьих-то глазах. Вся человеческая жизнь пронизана разговорами о сексуальном, потому что секс — идеальный индикатор успеха. Если ты молод и здоров, если ты богат и хитёр (тут бы надо убежать в рассуждениях от наукообразия и от слова “гендер”) — то всё это доказывается, демонстрируется в сексуальной жизни. А не сходится один человек с другим в постельной схватке, не сочиняет животное о двух спинах — что-то тут не так: страшная болезнь, психологические проблемы или человек просто валяется под забором пьяный.

Кто захочет пьяного под забором? Кто хочет быть пьяным под забором?

Немногие, да.

Это как в старом анекдоте про еврейского сына, который экономил на телеграммах и кричал из поезда отцу, стоящему на платформе: “Папа, ты какаешь?” И был прав, потому что через утвердительный ответ узнавал не только о пищеварении, но и о благосостоянии. То же самое с туризмом. Много лет назад советский человек, что побывал за границей, демонстрировал это не только через воспоминания и даже не через купленные там вещи или отоваренные здесь чеки “Берёзки”. Это значило, что он был выездным, что он был абсолютно социализирован, он был успешен и как бы половой гигант в социальном смысле. И чем дальше его пускали: в Улан-Батор, Будапешт, Белград или Париж — всё что-то означало.

Сначала все ездили в Турцию, потом в Египет, затем на Кипр. Потом настала пора Европы, затем подвалила экзотика с непроизносимыми названиями. Сейчас в приличном обществе нельзя признаться в путешествии в Анталью: на тебя посмотрят как на неудачника, что делил описанное море с бухгалтершами из Торжка.

Меня всегда забавляли горделиво вывешенные карты Ойкумены, где красным закрашивали посещённые страны (при визите в Нью-Йорк автоматически краснела и Аляска). Но я-то меж тем рассуждаю сам с собой о том, какой тип перемещения по миру более честен внутри моей собственной системы координат.

Есть случай Канта, который вообще никуда не ездил, кроме как перемещался по Восточной Пруссии (хотя теперь там — то Польша, то Литва). Между прочим, этот домосед умудрился читать студентам географию как науку, и, по отзывам современников, довольно занимательно.

Но есть случай профессионального путешественника — какой-нибудь Амундсен, к примеру. Вот раздражает меня Амундсен? Вовсе нет. Конюхов, правда, отчего-то раздражает.

И чистое утверждение “я люблю путешествовать” — именно что отговорка. Но мы были склонны к психоанализу — мы, последовательно отвечая на вопрос “зачем?”, можем многое выяснить — как, например, в кабинете окулиста, по очереди закрывая то один, то другой глаз, выясняем степень близорукости.

А вдруг это род нервной тревоги, вид бегства от какой-то другой деятельности?