Читаем без скачивания Жизнь во сне по отрывному календарю - Елена Клепикова

Слушатели хохотали.

– Мика полгода со мной не разговаривал.

– Если бы ты зимой ногу не сломал, до сих пор бы не разговаривал.

Голоса перебивали друг друга, переплетались, наслаивались. «Испорченный телевизор, или нет, детекторный приёмник – сплошной шум, треск. Членораздельные слова не несут никакой смысловой нагрузки: пиф-паф, ой-ёй-ёй», – подумала Марта и спросила:

– Ты стрелять умеешь?

– В секции пять лет. Пулевая стрельба. И ещё плаванием занимаюсь, – горделиво отозвался Эрик.

– Хорошо. Успеваешь?

– Стараюсь.

За спиной послышалось пыхтение – между Мартой и Эриком втиснулось литое тело крупной собаки. Резко запахло мокрой шерстью.

– Ты где бегал, чучело? Рыбу ловил? На, на сухарика.

Пёс хрустел сухарём, счастливо улыбался, посвистывал горлом, всем видом своим выражал удовольствие, что его принимают, не гонят, угощают, разговаривают.

Костёр прогорал. Егерь обратился к Марте:

– Завтра рано вставать, идите в домик, пожалуйста. Спать надо. Коныр, проводи!

Собака с готовностью вскочила, замахала хвостом, склонив голову к плечу, посмотрела на женщину блестящими чёрными глазами, гавкнула тихонько «мол, что ты, не сомневайся, доведу в лучшем виде», развернулась и потихоньку потрусила в темноту.

Утром Марту и Эрика поставили на пустой номер. Камыши качались, шелестели метрах в ста от позиции у трухлявого поваленного дерева. Коныр маялся рядом. Снарядили «детский сад» лёгкими мелкашками, наказали никуда не ходить, звуков лишних не издавать, а лучше вообще сидеть на бревне и добросовестно ждать, когда за ними придут доблестные охотники.

Солнце поднималось к полудню. Где-то там, на востоке, неровно загрохотали выстрелы, зашлись лаем собаки. В камышах захрустело, зашумело. Ближе, ближе.

– Тётя Марта, смотрите!

Из камышей вылетел и замер огромный кабан.

«Подранок, – поняла Марта. Время растянулось, растянулось, застыло. – Сейчас нас не станет»:

– Эрик, бежим!

– Куда?!

Бежать было некуда и незачем. Одинаково отработанным движением они вскинули винтовки:

– Только в глаз, тётя Марта!

Тёмно-серый, с бурыми пятнами на щетине, вепрь, вереща, бросился вперёд, наперерез метнулся Коныр. Зверь принял собаку на клыки, мотнул головой, отбрасывая прочь. Этого мгновения хватило для выстрела. Два легких хлопка. Кабан упал – пули попали в цель. Из камышей выскочили собаки. Размахивая ружьями, выбежали запалённые охотники, заорали наперебой:

– Живые?!

– Ай, молодцы!

– От, какого завалили!

Взволнованные мужчины хлопали Эрика и Марту по плечам, обнимали, выкрикивали слова восхищения, осматривали колоссальную тушу, оценивали точность выстрелов.

– Зачем всё это, тётя Марта?

– Не знаю…

Какою мерою меритеКакой верой веритеВсякой вере – свою меруВсякой мере – ценуЦена меры и веры – жизньОко за окоЖизнь за жизньСмерть за смерть

Марта и Эрик стояли у дерева, на своем последнем рубеже.

Слёзы будут потом.

Муки творчества

(Сон третий: «Марта и «Сирень»)

Марта торопливо стучала по клавиатуре. Пальцы не успевали за мыслями – хотелось красиво завершить особо изящный период. Конференция через два дня – доклад вытанцовывался занятный. Не бесспорный, но вполне доказательный. «Красота, – подумала Марта. – Ай, да я! Ай, да чья-то там дочь! А вот мы сейчас цитатку из Кони». Хлопнула дверь. У стола материализовалась плотная фигура коллеги. Коллега преследовала Марту почти год. С завидной регулярностью заходила в кабинет и рассказывала, как любит свою подругу, как подруга любит сирень. Что у подруги в ноябре день рождения и хотелось бы подарить ей картину с сиренью. Иногда она заскакивала с вопросом:

– А что висит с сиренью в Третьяковской галерее?

– Работы Герасимова и Кончаловского.

Коллега убегала. На следующий день появлялась снова и с ехидцей замечала:

– А вот и нет! В Русском музее висит «Сирень» Коро!

– Да. В Русском – Коро, а в Третьяковке – Герасимов и Кончаловский.

– Моя подруга очень любит «Сирень» Коро.

– Софочка, у Вашей подруги хороший вкус.

– Мартиша, ну когда вы нарисуете мне картинку?

Марте хотелось послать её на… Арбат. Там этих «Сиреней» завались.

Самое страшное, что Марта знала эту подругу. Работали вместе – тоже коллега. Её уже полгода не было на работе – долгое трудное лечение. Рак. «Кама волевая женщина, борется, не унывает, а я не могу помочь ей такой мелочью – „Сирень“ Коро. Копия», – переживала Марта.

Год она не прикасалась к холсту. Кисти сиротливо стояли в горшочке на подоконнике – мёрзли даже летом. Пробовала делать карандашные наброски. Вместо букетов и веточек на одном листе получились сапёры. Лежат на песке, отдыхают под палящим солнцем, а за ними уходящая к горам пустыня, размеченная треугольными флажками с буквой «М». На втором: по острию косо подвешенного на волоске клинка шёл вверх босой ангел. Третий лист остался незавершённым – всё равно цветы не получились. Из этого вышли бы вполне недурственные монотипии, но Марта не могла взять кисть. Руки пусты и безучастны.

Вместо «Сирени» Марта предложила Софе другую работу. Ту, что висела в кабинете напротив рабочего стола. На холсте змеилась узкая улица старой Риги, очень светлая, с прозрачными косыми тенями, из-за домов вырывался ввысь шпиль собора, оранжево-золотой в лучах начинающегося заката, а над городом совершенно безумное, полное жизни, лазурное «испанское» небо.

– Ну что вы, Марта, в Прибалтике так не бывает, вот сирень…

«Сирень» Коро. Копия.

Чёрный альпинист

(Сон четвёртый: «Марта и горы»)

Марта ступала след в след – тропа ещё не была пробита, слежавшийся глубокий снег проминался неохотно. Группа из трёх человек ушла далеко вперёд, оставив Марту одну. За неё не волновались, пусть идёт, как идёт – маршрут знакомый, опасности нет, к стоянке догонит. Шумный Чимбулак с забитыми машинами автостоянками, развязными компаниями, приехавшими приобщиться к спорту, но почему-то оседавшими в гостиничном ресторане, целеустремлёнными лыжниками в ярких костюмах, гомонящими сноубордистами, разновозрастными детьми с санками, «тазиками» и пластиковыми «каталками», весёлыми собаками, остался внизу.

«Вот интересно, – думала Марта. – Как всё меняется. Раньше здесь спортивная база была, а теперь вон что отгрохали». На месте спортивной базы «Эдельвейс», идеально вписываясь в пейзаж, раскинулся современный уютный и бешено дорогой комплекс отдыха. Старая база и была именно базой, не претендуя ни на что большее: несколько вагончиков, тройка маленьких домиков с подслеповатыми окошками, дощатая будка туалета. Именно отсюда по Малому Алматинскому ущелью туристы и альпинисты, «чайники» и гости уходили кто на маршрут, кто просто погулять. В тихие восьмидесятые городское начальство привезло сюда летчика-космонавта, – фамилию Марта не вспомнила. – То ли Леонова, то ли Шаталова, а, может, и вовсе Берегового? Космонавт оглядел окрестности орлиным взором и молвил: «Что ж вы такими убогими строениями пейзаж портите». Начальство устыдилось – домики и вагончики разломали, и только деревянная будка какое-то время напоминала о том, что место это было обитаемо.

Однажды зимой, до памятного «космического» визита, тёплая компания студентов на каникулах решила навестить приятеля – студента-географа, отбывающего практику на станции Туюк-Су. Туюк-Су – научная станция «коктейль-солянка сборная» – там трудились метеорологи, гляциологи, сейсмологи вахтовым методом по две недели: две недели в горах, две недели в городе. Две недели в городе не выдерживал почти никто – люди отравленные горами, помывшись и повидав родных и близких, забивали рюкзаки картошкой, вареньем, копчёной рыбкой, возвращались наверх и дожидались смены в «Эдельвейсе». Марта не понимала такой жизни, но каждому своё.

До «Эдельвейса» студенты добрались без приключений, передохнули в гостеприимном домике, напились чаю. На вопрос: «Как дойти до станции Туюк-Су», окружающие махали руками: «Туда», а на вопрос: «Долго?», отвечали: «Как пойдёте». В конце концов, за банку вишнёвого варенья, студентов вызвался проводить один человек – незнакомый, но по виду бывалый.

– Студенты, – цедил Бывалый. – Доведу в лучшем виде. Вчера тут какие-то пришли, канистру пива принесли и спирту два литра. Голова боли-ит. Они утром ушли, а я здоровье поправлял. А мне на станцию надо.

Марта скептически смотрела на Бывалого: встрёпанный, синюшный, глаза как стоп-сигнал, перегаром разит – сосульки падают. Сказала шёпотом:

– Что-то не очень хочется с таким упырём идти.

– Другого всё равно нет, – также тихо ответил Алекс. – А до вечера надо на станции быть.

Студенты надели рюкзаки и вынырнули в зиму. Бывалый с места взял высокий темп, но алкоголь, слегка разбавленный кровью, давал о себе знать, и шёл он, мягко говоря, не прямо. Солнце клонилось к западу, удлинялись тени, на дороге впереди щупальцами зашевелились толстые белёсые нити, которые через несколько шагов превратились в плотный туман. С трудом, сквозь белую вату, различались мутные фигуры. Бывалый крикнул: