Читаем без скачивания Горький хлеб (Часть 6) - Валерий Замыслов

- Доброго здравия вам, дети мои, и ратной удачи. Злой ворог задумал лишить нас крова, осквернить наши храмы магометовой верой. Господь бог услышал наши молитвы. Он покарает неверных. Мужайтесь, православные! Сокрушите басурман во имя господа и веры православной!..

Царь говорил тихо. Его тонкий и слабый голос едва был слышен.

Иванка смотрел на помазанника божия и удивлялся. Уж больно неказист царь. Не в батюшку родился. Иван Васильевич был и телом дороден, и воин отменный. Отец не раз об этом рассказывал.

Болотникова дернул за рукав кафтана Тимоха Шалый, прошептал тихо:

- На нашего приказчика Калистрата обличьем схож. Гы-ы-ы...

- И впрямь, ребяты. Из-за конской головы одна шапка торчит. Мелковат государь наш, - вторил бывшему холопу Никита Кудеяр.

- Будя вам, мужики, - сердито прошипел на односельчан степенный чернобородый ратник. - Государь державными делами велик. И богомолец он первейший.

Когда Федор Иванович объехал весь полк, приземистый и широкогрудый воевода Тимофей Трубецкой зычно прокричал, обратившись лицом к воинам:

- Слава великому государю!

И передовой полк дружно отозвался:

- Слава! Слава! Слава!

А затем разноголосо понеслось:

- Долгих лет жизни государю!

- Разобьем поганых!

- Постоим за святую Русь!

Ночь. Тихая, звездная. Густой туман низко стелется над Москвой-рекой. Русская рать затаилась. Не разжигая костров, бодрствует, поджидая ордынцев.

Иванка прилег возле коня, прислушиваясь к выкрикам дозорных. Внезапно его плеча коснулась легкая рука.

Болотников обернулся и обрадованно воскликнул:

- Здорово, друже! Как сюда угодил? Не думал тебя здесь повстречать.

- Чего не чаешь, то скорее сбудется, - посмеиваясь, обнимал Иванку Афоня Шмоток. -Да токмо ты потише, парень. Кабы князь не услышал.

- Выходит, сбег с конюшни?

- Сбег, Иванка. Уж мне ли на дворе сидеть, когда басурмане под Москвой. Уж лучше в чистом поле помирать, чем в неведении томиться...

- Как разыскал меня? Экий ты проныра.

- Нелегко разыскать было. Как только к лагерю подошел - меня оружные люди остановили. Кто да что и почему по ночам шатаешься. Одним словом, не поверили мне и в ратный городок не впустили. А тут вскоре обоз к лагерю шел. Пушечные ядра везли. Одна телега в колдобине застряла. Помочь пришлось. Вытолкал телегу, а сам под рогожкой спрятался. Так на фитилях в стан и приехал. Обошлось, слава богу. Не приметили во тьме. Потом зачал о князе Телятевском спрашивать. Отбился-де, от своих, помогите, православные. Поди, часа три по стану блуждал, покуда тебя сыскал. Теперь вместе злого ворога бить будем.

- Эх, ты, ратник! - обнимая за плечи Афоню, тепло вымолвил Болотников. - Давай подкрепись. Чай, голоден?

Иванка поднял с земли железную миску, прикрытую чистой тряпицей, протянул бобылю.

- Тут вареное мясо да пшеничного хлеба ломоть. Князь Телятевский со двора своего доставил. Вдосталь нас кормит. Эдак бы в вотчине на севе.

Афоня от снеди не отказался. С обеда в животе и крохи не было. Ел и весело приговаривал:

- И муха набивает брюхо.

Но вдруг чья-то сильная рука подняла Афоню с земли на ноги.

- Ух, ты мне пустобрех! Пошто княжью волю нарушил?

- Уж ты прости меня, милок. Я ведь не на конюшню из вотчины просился, а поганых татар мечом сечь.

Якушка отпустил бобыля и покачал головой.

- Не ведаю, что с тобой и делать. В Москву прогнать - караульные не выпустят. В стане оставлять - князь прогневается. И вечно ты, как блоха, под рубашкой скачешь. Беда мне с тобой.

- Оставь ты его, Якушка. Утро вечера мудренее, - рассудил Болотников и потянул бобыля к себе.

Челядинец молча погрозил Шмотку кулаком, повернулся и зашагал к княжьему шатру. Как бы Андрей Андреевич не хватился. То и дело от воеводы Трубецкого посланцы снуют.

Болотников распахнул кафтан и на груди его при лунном свете сверкнула чешуйчатая кольчуга...

- Ишь ты. Знатно вас князь на бой снарядил, - присвистнул Шмоток.

- Князь не только свои хоромы, но и Русь от недруга защищает, отозвался Болотников. - Приляг, Афоня. Прижмись к конскому брюху - тепло будет.

Шум в лагере затихал. Было уже далеко за полночь, но никому не спалось. Ничего нет тревожнее, чем тягостное ожидание жестокого боя. Ратники, запрокинув руки за голову, тихо переговаривались, вздыхали и проклинали ордынцев. Другие вспоминали покинутые избы, семьи, своих любимых.

Невдалеке от воинов князя Телятевского послышалась вдруг задушевная, бередящая душу песня ратника. Он пел о славном витязе, который умирает в дикой степи, подле угасающего костра:

Припекает богатырь свои раны кровавые.

В головах стоит животворящий крест,

По праву руку лежит сабля острая,

А по леву руку его - тугой лук,

А в ногах стоит его добрый конь.

Он, кончался, говорил коню.

Как умру я, мой добрый конь,

Ты зарой мое тело белое

Среди поля, среди чистого.

Ты скачи потом во святую Русь,

Поклонись моим отцу с матерью,

Благословенье свези малым детушкам.

Да скажи моей молодой вдове,

Что женился я на другой жене:

А в приданое взял поле чистое,

Была свахою калена стрела,

Положила спать сабля острая...

Глава 62

ХАН КАЗЫ-ГИРЕЙ

На рассвете четвертого июля татарские тумены подошли к селу Коломенскому. Спустя час, на Воробьевой горе приказал хан раскинуть шатер. Пусть презренные москвиты увидят грозного крымского повелителя и покорно ждут своего смертного часа.

Казы-Гирей в темно-зеленом чапане10, в белом остроконечном колпаке, опушенном красной лисицей, и в желтых сапогах из верблюжьей замши. Широко расставив ноги, прищурив острые глаза, долго и жадно смотрел на стольный град неверных.

Вот она златоверхая Москва!

Поход был утомителен и долог. Джигиты жаждали богатой добычи. И теперь скоро! С нами аллах. Мы побьем урусов, навьючим коней драгоценными каменьями, уведем в Бахчисарай красивых русоволосых полонянок и тысячи рабов, а Москву спалим дотла. Такова воля аллаха!

- Великий и благословенный! Урусы ожидают нас не в крепости, а в поле, - осторожно заметил стоявший вблизи хана мурза Сафа-Гирей.

- Ни при великом кагане11 Чингизе, ни при Бату хане урусы не вставали возле стены. Мы осаждали их в крепостях, - поддержал Сафу другой военачальник.

- Тем лучше, мурзы. Мои бесстрашные багатуры одним разом сомкнут ряды неверных! - хрипло выкрикнул Казы-Гирей и, резко повернувшись, в окружении тургадуров12 пошел к золотисто-желтому шатру.

Пятнадцать крымских туменов, словно огромная черная туча, покрыли Воробьевы горы. В каждом тумене - десять тысяч конных воинов - смуглых, безбородых, выносливых.

Джигиты расположились куренями13, по тысяче в каждом. Посреди куреня стояла белая торта тысячника с высоким рогатым бунчуком.

Сейчас воины отдыхали. Рассевшись кругами возле костров, варили в больших медных котлах рисовую похлебку из жеребятины с поджаренным просом, приправленную бараньим салом и кобыльим молоком.

Рядом паслись приземистые, толстоногие и длинногривые ратные кони. Здесь же находились и запасные лошади, навьюченные копченым салом, ячменем, пшеном, с рисом и бурдюками14 с кумысом.

Возле нарядного ханского шатра торчит высокое, украшенное китайской резьбой, бамбуковое древко с черным девятихвостым знаменем. На стяге вышит золотыми нитями свирепый покровитель всех монгольских набегов - бог войны Сульдэ.

У входа в шатер, скрестив копья, стоят два темнолицых тургадура. Неподвижно застыли, словно степные каменные истуканы. За кожаными поясами длинные острые ножи.

Ордынцы знали - тургадуры жестоки. Любого, кто без ханского дозволения приблизится к шатру на десять шагов, поджидала неминуемая гибель. Свистел нож, метко выпущенный из рук тургадура, и дерзнувший воин замертво падал наземь.

Хан хитер, как лисица, и осторожен, как всякий степной хищник. Днем и ночью, не смыкая глаз, охраняет его золотистый шатер триста отборных нукеров15, готовых перерезать горло любому коварному врагу, посягнувшему на ханский престол.

Совершив утреннее моление солнцу и богу Сульдэ, крымский повелитель собрал мурз и военачальников на курлутай16.

Казы-Гирей восседал на походном троне, сверкающем золотом и изумрудами. Положив правую руку на рукоять кривого меча, а левую на подлокотник мягкого трона, хан пытливо вглядывался в каждого входящего, почтительно приветствующего своего повелителя:

- Салям алейкум, великий хан!

Усевшись полукругом на ярких коврах и подобрав под себя ноги, мурзы и военачальники молча ждали ханского слова.

Внутри шатра, на высоких металлических подставках чадили девять светильников, окутывая сизой дымкой парчовой занавеси.

У входа, по углам шатра, и позади трона стояли, скрестив смуглые руки на груди, телохранители, не спуская зорких глаз со знатных гостей. Всякое может случиться по воле аллаха.