Читаем без скачивания Игра сознания. Новеллы - Андрей Днепровский-Безбашенный (A. DNEPR)

Но тут, эх, опять эти – нежданчики… Только Татул всем своим весом взгромоздился на Леночку, только стал её целовать, только, как пулемётная очередь защёлкал затвор аппарата, только улыбнулся фотограф, как девушка под Татулом страшно так вскрикнула, вздрогнула, побелела и закатила глаза… Татул с Леночки соскочил!

– Что с тобой, милая, что с тобой, дорогая..? – стал трясти за плечи Лену Татул.

– Ты, когда на меня навалился, у меня в груди что-то треснуло и хрустнуло, ты, наверное, меня так придавил, что во мне что-то сломал, ведь под нами песок, а не диван, песок-то не прогибается… Мне очень больно дышать, так больно, что я наверное, скоро умру… Это наверное, любовная травма… Татульчик, мой миленький, ты веришь, я так хочу жить… и просто дышать, вольно, легко и свободно, как и до этого…

Дальше Лена просто закрыла глаза.

Пока яхта на полной скорости шла до ближнего берега, Татул делал Леночке искусственное дыхание, потом была скорая и амбуланс.

Когда Лену грузили в скорую помощь, она на минуту открыла глаза и сказала: – Татул, я так хочу, чтобы мы были вместе…

– Милая, мы обязательно будем вместе… – на ухо прошептал ей Татул, печальным взглядом провожая скорую помощь с подругой за поворот.

А вечером к Татулу подошел гид, и печальным голосом произнёс: – Дорогой мой Татул, я искренне сожалею, что всё именно так получилось, прошу вас взять себя в руки и выслушать самое страшное! Дело в том, что вы пили алкогольный коктейль, в крови вашей невесты врачи обнаружили алкоголь, поэтому медицинская страховка у вас не работает, так что всё лечение будет за ваш счёт, а оно в нашей стране дорогое, так что, примите мои соболезнования в трёхкратном размере, от чего Татул поник ещё больше.

– А Лена-то как, как она себя чувствует? – душою рванулся Татул.

– Лежит на аппарате искусственного дыхания, а это, такие страшные деньги – схватился гид руками за голову.

После всех этих слов, Татул только и делал, что под пальмой сидел одиноко на пляже и смотрел в одну точку, размышляя о жизни и том самом времени, когда хотел заплести вечность в волосы Леночки, по ночам разглаживая морщины вчерашнего дня.

А ветер, бродяга, сказочный ветер, уже нёс свои воздушные массы с Тихого океана, с одной единственной целью, расшевелить черные волосы на голове рыдающего Татула, над тем самым местом, где зарождаются мысли, те самые мысли, что дают дело действиям, ибо мысли без действия, в душе так бездейственными и останутся…

Но ветер расшевелил не только мысли Татула, он своим ласковым дуновением расшевелил ещё пальму, под которой сидел в кручине Татул… и покачнул тот кокос, который давно уже вызрел, и этого, лёгкого такого покачивания, кокосу давно уже не хватало, чтобы с пальмы сорваться, и…

Хороший кокос ударил Татула не прямо по темени, а пришелся скользящим ударом, видать, ветром кокос при падении немножечко сдуло…, иначе бы, в аэропорту Мария Ивановна встречала одну только Леночку, совсем без Татула.

Была скорая помощь, и амбуланс. Увы, страховка снова не действовала, так как Татул снимал свою грусть крепким виски, которого в этот раз печальный налил себе на два пальца выше обычного.

Вот так, страховка – имеет значение!

+ + +

Они и сейчас, над дальней страной парят огромные альбатросы, так же, как и сейчас в Московской квартире висит над диваном портрет, где двое влюблённые нежно целуются в волнах прибоя далёкой страны…

А собственно, что такое, фотопортрет? Хороший фотопортрет, это – прежде всего достижение фотографии! Он до сих пор молодым радует душу, на котором они здоровые, счастливые и безмятежные, вместе так и остались..!

Живите сейчас, настоящее – стоит того!

Дрожь земли

(знамение)

Семён Игнатьевич был немолод уже, нет, не юный он был, лет намного тянул, но таковым себя не считал, он был в том возрасте, когда только начинают мечтать и вступать в возраст зрелости. Жизнь его так скроила, что и не перешить, он жил не ради, а для… Правда, Семён Игнатьевич всегда был всем недоволен, то корову сосед не там привязал, то утки не там и не так пасутся, сколько им не говори окаянным, то люди живут неправильно, то дождь пошел вдруг не вовремя, то солнце рано взошло, то племянник с утробной душой, что-нибудь неправильно сделал. Да мало ли может быть причин у человека для недовольства. Вот так и жил ветхозаветный Семён Игнатьевич с черным сердцем и заскорузлой душой, разменяв аж седьмой десяток, что согласитесь, дано далеко не каждому. Крепкий он был мужик, иногда плакал от смеха, а иногда смеялся сквозь слёзы, как и все грешные. От других людей он отличался тем, что в его чистую голову всё время лезли грязные мысли, чем он выделялся так сильно, что даже устал от этого выделения, что согласитесь, тоже не просто.

Обычно новый день у Семёна Игнатьевича начинался с того, что он включал радио и долго слушал любимую передачу. Простой радиоприемник украшал собой его убогую, суровую деревенскую хату. В это утро, Семён Игнатьевич прильнув ухом к приёмнику, с чутким и необыкновенным вниманием и замиранием вслушивался в трескучий эфир, в котором с трудом различал голос врача травматолога, который настоятельно вёл беседу о вреде признания в супружеской неверности и говорил, что после таких признаний люди часто попадают в травматологию. Потом был репортаж с митинга о защите животных, в частности свиней, где последние вырвались из загона и затоптали своих защитников насмерть, от чего на лице радиослушателя появилась кривая ухмылка, Семён Игнатьевич представил себе такую картину, как стадо свиней безжалостно топчет своих защитников, от чего в его голове появились леденящие мысли…

– Хрен ли их защищать бестий… Из них сало надо солить и окорока вялить – сделав для себя правильное заключение выключил радиоприёмник радиослушатель и снова как-то криво так ухмыльнулся.

Пенсионер относился к той касте людей, что входят в группу особого пролетарского гнева, им если дать волю, они сразу взякен дубинен, и будут орудовать на все стороны до тех пор в деле наведении справедливости, пока не устанут жалеть, что променяли волю на рабскую долю.

Когда-то Семён Игнатьевич был энергетиком и наполнял солнечным светом деревенские хаты, но представляя собой, клад глупых мыслей и безумных идей, он в душе оставался ребёнком, жаждущим утешения.

В это раннее утро после вчерашнего праздника старый был мутный, и услышанное доходило до него лёгким таким… запозданием.

– Господь им судья… – не то свиньям, не то покойным, перекрестившись на икону, высказал своё мнение пожилой человек.

После упоминания имени Господа, что можно сказать о вере Семёна Игнатьевича в Бога? Скажем правду… Не верил в него старый, не верил, а только вид создавал, да бы особо не выделяться среди других, что делал тихо, так как тяготился своим выделением, хотя мысли разные допускал: – А вдруг и вправду есть свыше великая сила…? – в чем иногда сомневался, как говорится, до лихой поры и до времени.

А тем самым, неминуемым временем, его племянник задумал сделать благое дело, хотя был и вовсе неверующим. В той далёкой и Богом забытой деревне когда-то была церковь схождения святого духа, которую взорвали фашисты во время своего великого отступления и племянник, неизвестно из каких побуждений решил сделать дубовый крест в память, коей собрался водрузить на руинах взорванной церкви.

А осень, ох эта красивая золотистая осень, в саду роняла рваные платки пожелтевшей листвы, с каждым днём толкая жизнь всё дальше и дальше в сторону вечности…

Племянник крест сделал исправно, три метра в длину без пасынка и в размахе метра на полтора. Крест, к сдвиженью нужно было поставить, да малость поторопился племянник, на целых два дня раньше управился. А пока, суть да дело, крест сотоварищи вечером занёс в дедов сарай, о чем позабыл предупредить дядюшку. В том сарае у Семёна Игнатьевича хранился всякий хлам и корм для курей и уток.

По религиозным канонам, на том месте, где стоит или стояла церковь, находится ангел, который освещает нечистую силу, а крест, даже, если он ещё только сделан, уже представляет собой святое оружие против всяческой нехристи и людей с черным дремучим сердцем. С момента изготовления крест уже начинает помогать ангелу, излучая великую силу, которая «черным» людям и дьяволам начинает сверлить глаза и плавить хвосты и копыта. Правда, у Семёна Игнатьевича хвоста и копыт не было, но черное, завистливое сердце у него, знаете – было! Когда-то он был обижен, как сам считал на всевышнего. Точнее, не так на него, как на женщин, обобщал он, знаете ли это дело, считая, что в каждой женщине непременно сидит бес. По молодости у Семёна Игнатьевича была городская подруга, у которой был опыт, а у молодого Семёна деньги, так вот после недолгой совместной жизни у Семёна Игнатьевича остался опыт, а у подруги деньги… Правда, это было очень давно, но в памяти деда это сидело гнойной занозой.