Читаем без скачивания Семейство Таннер - Роберт Вальзер

По прошествии восьми дней Симон зашел вечером в кабинет своего хозяина и обратился к нему с такой речью:

— Вы меня разочаровали, нет-нет, не делайте такое удивленное лицо, все решено, я нынче ухожу от вас и прошу выплатить мне жалованье. Пожалуйста, дайте мне договорить. Я в точности знаю, чего хочу. За эти восемь дней вся книжная торговля стала мне отвратительна, коль скоро заключается она в том, чтобы с раннего утра до позднего вечера, пока на улице ласково светит зимнее солнышко, стоять за конторкою, гнуть спину горбом, ибо конторка низка для моего роста, писать, ровно, черт побери, писарь какой, исполнять работу, каковая не подобает моему уму. Я, господин книготорговец, способен на большее, нежели то, что здесь полагают для меня подходящим. Я рассчитывал продавать у вас книги, обслуживать элегантных людей, встречать покупателей поклоном и провожать учтивым «до свидания», когда они соберутся уходить. Еще я думал, мне представится возможность заглянуть в таинственную сущность книготорговли и уловить в деятельности предприятия черты широкого мира. Однако ж не тут-то было. По-вашему, с моей молодостью обстоит так скверно, что мне надобно губить ее и душить в никчемной книжной лавке? Опять-таки заблуждение, ежели вы, к примеру, воображаете, будто спина молодого человека затем и предназначена, чтобы горбиться. Отчего вы не обеспечили меня хорошей, практичной, удобной конторкой? Разве же нет превосходных конторок американского образца? Коль скоро берешь помощника, надобно, по-моему, и устроить его должным образом. Вы, судя по всему, об этом не знали. Господи, чего только не требуют от молодого новичка: и прилежания, и добросовестности, и пунктуальности, и такта, и разумности, и скромности, и умеренности, и целеустремленности, и прочая и прочая. Но кому хоть раз приходило в голову потребовать тех или иных добродетелей от начальника? И что же, прикажете без толку растрачивать силы, желание трудиться, довольство собою и блестящие способности за старой, облезлой, нескладной конторкой? Не-ет, я бы скорее пошел в солдаты и целиком продал свою свободу, просто чтобы вовсе ею не обладать. Я, милостивый государь, не люблю обладать чем-то наполовину, лучше уж примкнуть к совершенно неимущим, тогда хотя бы душа останется в моем владении. Вы, наверно, думаете, что негоже говорить так запальчиво, да и не место здесь произносить речи. Ладно, я умолкаю, расплатитесь со мною, как я заслуживаю, и больше вы никогда меня не увидите.

Старый книготорговец весьма удивился, слыша сейчас этакие слова от тихого, застенчивого юноши, который все восемь дней работал с огромным усердием. А из соседнего помещения за происходящим наблюдали столпившиеся у двери человек пять конторщиков и приказчиков.

— Никак я не ожидал от вас такого, господин Симон, — сказал старый хозяин, — не то бы еще подумал, давать ли вам работу. Вы прямо-таки до странности переменчивы в своих решениях. Вам не годится конторка, и оттого сразу не годится все целиком. Из каких краев вы родом и все ли тамошние молодые люди сплошь таковы же, как вы? Подумайте, как вы сейчас выглядите передо мною, стариком. Пожалуй, вам и самому непонятно, чего хочет ваш незрелый ум. Ну что ж, я не стану уговаривать вас остаться, вот ваши деньги, но, по правде говоря, радости я не испытываю.

Книготорговец отсчитал деньги, Симон спрятал их в карман.

Воротившись домой, он нашел на столе письмо брата, прочитал, а потом подумал про себя: «Он добрый человек, но писать ему я не стану. Не сумею описать свое положение, да оно того и не стоит. Для жалоб у меня повода нет, для ликования тоже, зато есть все причины молчать. Он пишет чистую правду, но потому-то я и не хочу идти дальше этой правды. Свои несчастья пусть сам и улаживает, только не верится мне, что он столь глубоко несчастлив. Это в письмах так выходит. По ходу письма человек просто увлекается и делает неосторожные заявления. В письмах душа всегда норовит взять слово и, как правило, выставляет себя в дурном свете. Так что лучше не писать». Тем дело и кончилось. Симона переполняли мысли, прекрасные мысли. Раздумья всегда невольно наводили его на прекрасные мысли. Следующим утром ярко сияло солнце, и он отправился в посредническую контору по приисканию работы. Человек, который сидел там и что-то писал, при виде его встал. Он очень хорошо знал Симона и обыкновенно говорил с ним дружелюбно и чуть насмешливо, как со старым знакомым:

— A-а, господин Симон! Опять к нам пожаловали! По какому же делу?

— Ищу место.

— Вы уже не раз искали через нас место, так-таки и подмывает сказать: поиски ваши повторяются с жутковатой быстротою. — Конторщик засмеялся, но тихонько, на грубый смех он все же был неспособен. — Где вы трудились последний раз, позвольте спросить?

— Я ухаживал за больными, — отвечал Симон, — и, как выяснилось, обладаю всеми задатками для такой работы. Отчего вас удивляет это сообщение? Разве так уж странно, что молодой человек моих лет пробует себя на разных поприщах, стремится быть полезным самым разным людям. По-моему, это очень даже хорошо, ведь такие поступки требуют известного мужества. Гордость моя никоим образом не страдает, напротив, я полагаю, что способен решать разнообразные жизненные задачи и не трепещу перед трудностями, отпугивающими большинство людей. Я могу быть полезным, и мне достаточно этой уверенности, чтобы удовлетворить свою гордость. Я хочу приносить пользу.

— Так почему же вы не остались служить в больнице? — спросил конторщик.

— Нет у меня времени заниматься одним делом, — отвечал Симон, — мне бы и в голову никогда не пришло по примеру многих успокоиться на чем-то одном, словно на пружинном матраце. Нет, проживи я хоть тысячу лет, все равно так не смогу. Лучше пойду в солдаты.

— Смотрите, как бы впрямь до этого не дошло.

— Пока что есть другие возможности. Насчет пойти в солдаты — просто поговорка, которой я привык заканчивать свои речи. У молодого человека вроде меня возможностей предостаточно. Летом я могу пособить какому-нибудь крестьянину вовремя убрать урожай, он будет рад крепкому помощнику и оценит его по достоинству. Накормит-напоит, а кормят в деревне хорошо, вкусно, когда же настанет пора уходить, даст мне немного наличных, а дочка его, прелестная юная девушка, на прощание улыбнется мне, да так, что, продолжая путь, я долго буду вспоминать ее улыбку. Чем плохо — странствовать пешком, хоть в дождь, хоть в снегопад, коли ты здоров и не обременен заботами? Сидя здесь, в тесноте, вы себе даже не представляете, какое удовольствие испытываешь, шагая проселочными дорогами. Пыльными — так пыльными, не все ли равно? Потом отыщешь на лесной опушке прохладное местечко, приляжешь, услаждая взор распрекрасным видом, меж тем как все твои чувства предаются естественному отдохновению, а мысли текут куда им заблагорассудится. Вы возразите, что любой другой, к примеру и вы сами, может вкусить все это, во время отпуска. Но что такое отпуск! Сущий смех. Я не желаю иметь с отпусками ничего общего. Я их прямо-таки ненавижу. Только не предлагайте мне места с отпуском. Меня это нимало не привлекает, я просто умру, ежели получу отпуск. Я намерен бороться с жизнью, пока не свалюсь с ног, не хочу ни свободы, ни уюта, я ненавижу свободу, когда ее швыряют мне, как кость собаке. Вот таков он, ваш отпуск. Коли вы думаете, что в моем лице видите перед собою человека, жаждущего отпуска, то вы заблуждаетесь, хотя у меня, увы, есть все основания полагать, что вы думаете обо мне именно так.

— Есть временная вакансия помощника в адвокатской конторе, примерно на месяц. Вам подойдет?

— Конечно, сударь.

Так Симон попал к адвокату. Зарабатывал там неплохие деньги и был вполне счастлив. Никогда мир не казался ему краше, чем в эту пору у адвоката. Он заводил приятные знакомства, целыми днями легко, без труда писал, проверял счета, писал под диктовку, в чем весьма и весьма наторел, вел себя, к собственному удивлению, обаятельно, так что патрон весьма живо о нем заботился, выпивал после обеда чашку чая и за писаниями мечтал, глядя в большое светлое окно. Мечтать, при том без ущерба для своих обязанностей, он умел превосходно. «Я зарабатываю столько денег, — думал он, — что мог бы обзавестись молодою женой». Когда он работал, в окно частенько заглядывала луна, и это его восхищало.

Малютке Розе, своей приятельнице, Симон говорил вот что:

— У моего адвоката длинный красный нос, он тиран, но мы с ним отлично ладим. Я воспринимаю его брюзгливый властный норов как забавный каприз и сам удивляюсь легкости, с какой подчиняюсь всем его требованиям, зачастую несправедливым. Люблю я, когда обстановка чуточку напряженная, она мне по душе, как бы поднимает меня в жаркие высоты, подогревает желание работать. Жена у адвоката красивая, стройная, будь я художником, непременно написал бы ее портрет. Поверьте, у нее дивно большие глаза и прекрасные плечи. Она нередко находит себе какое-нибудь дело в конторе и, наверно, глядит на меня, бедного писаря, свысока. При виде таких женщин меня бросает в дрожь, и все же я счастлив. Вы смеетесь? Увы, перед вами я привык быть совершенно откровенным и надеюсь, вам это по сердцу.