Читаем без скачивания Честь Шарпа - Бернард Корнуэлл

— Я сосчитаю пути твоей смерти, француз.

Французский военнопленный не понял испанских слов. Он понял, тем не менее, когда ему бросили нож — длинный, с узким лезвием нож, который был идентичен оружию в руках El Matarife. Цепь, которая связала эти двух мужчин, была длиной десять футов. Священник улыбнулся:

— Вы видели такую борьбу?

— Нет.

— Она требует особого мастерства.

— Несомненно, — сказал Дюко сухо.

Палач владел мастерством. Много раз он дрался с ножом и цепью и не боялся никакого противника. Француз был храбр, но обречен. Его атаки были жестокими, но неуклюжими. Цепь лишала его равновесия, он был измучен, он был порезан, и каждому удару ножа El Matarife наблюдающие партизаны вели счет. «Uno», — приветствовали они разрез на лбу француза, обнаживший череп. «Dos» — и появился разрез на левой руке между пальцами. Счет все рос. За Дюко наблюдали.

— Как долго это продолжается?

— Возможно, пятьдесят ран. — Священник пожал плечами. — Возможно, больше.

Дюко посмотрел на священника:

— Вы наслаждаетесь этим?

— Я наслаждаюсь всеми проявлениями мужественности, майор.

— Кроме одного, падре, — улыбнулся Дюко.

Отец Ача снова смотрел на арену. Священник был крупным мужчиной, столь же крупным, как сам El Matarife. Его не пугал вид военнопленного, которого заживо резали и снимали с него кожу. Отец Ача был во всех отношениях идеальный партнер для майора Пьера Дюко. Как и француз, он был отчасти шпионом, отчасти полицейским и целиком и полностью политическим деятелем, за исключением того, что его политика была политикой церкви, и его таланты были отданы испанской инквизиции. Отец Ача был инквизитором.

— Четырнадцать! — крикнули партизаны, и Дюко, пораженный громкостью крика, оглянулся на арену.

El Matarife, ни разу не задетый ножом военнопленного, с отработанным изяществом, выколол левый глаз противника. El Matarife аккуратно вытер конец лезвия о кожаный рукав.

— Ну, француз!

Пленный прижал левую руку к раненому глазу. Цепь натянулась, звенья негромко зазвенели, и натяжение цепи оторвало руку пленного от кровавой раны. Он качал головой, почти рыдая от того, что знал: пути его смерти будут долгими и болезненными. Такой всегда была смерть французов, захваченных партизанами, и такой была смерть партизан, пойманных французами.

Француз отступал на цепи, пытаясь сопротивляться давлению, но он был бессилен против огромного человека. Внезапно цепь была отпущена, француз упал, и его потянули по земле, как выловленную рыбу. Когда испанец сделал паузу, француз попытался встать, но ботинок ударил его в левое предплечье, ломая кости, и цепь натянулась снова, и партизаны смеялись над криком боли, когда цепь потянула сломанную руку.

На лице Дюко ничего не отразилось.

Отец Ача улыбнулся:

— Вы не расстроены, майор? Он — ваш соотечественник.

— Я ненавижу ненужную жестокость. — Дюко снова поправил очки. Это были новые очки, присланные из Парижа. Его старые были сломаны на Рождество британским офицером по имени Ричард Шарп. То оскорбление все еще причиняло Дюко боль, но он был согласен с испанцами, что месть — это блюдо, которое следует есть холодным.

На счет двадцать француз потерял правый глаз.

На счет двадцать пять он рыдал, умоляя о пощаде, неспособный бороться, его рваные, грязные брюки были залиты яркой свежей кровью.

На счет тридцать, пленный, который лишь еле слышно скулил, был убит. El Matarife, разочарованный отсутствием сопротивления и пресыщенный развлечением, перерезал ему горло и резал до тех пор, пока голова не осталась у него в руке. Он бросил голову собакам, которых отгоняли от мертвых быков. Он отвязал от своей левой руки цепь, вложил в ножны окровавленный нож и снова посмотрел на двух всадников. Он улыбнулся священнику:

— Привет, брат! Что ты привез мне?

— Гостя, — сказал священник нарочито громко.

El Matarife рассмеялся:

— Веди его в дом, Тома!

Дюко последовал за инквизитором через скалы в красных пятнах железной руды к построенному из камня дому, окна и двери которого были завешены одеялами. Внутри дома, согретого огнем очага, дым которого поднимался вдоль сырых стен, ждала еда. Тушеное мясо — хрящеватое и жирное, хлеб, вино и козий сыр. Это было подано испуганной, с худым лицом, девчонкой. El Matarife, принесший во влажное тепло маленькой комнаты запах свежей крови, присоединился к ним.

El Matarife сжал священника в объятиях. Они были братьями, хотя было трудно представить, что одна и та же утроба произвела на свет двух таких разных мужчин. Они были одинакового роста, но и только. Инквизитор был худым, умным, и деликатным, тогда как El Matarife — грубым, неистовым, и диким. Вожак партизан принадлежал к человеческому виду, презираемому Пьером Дюко, который восхищался умом и ненавидел грубую силу, но инквизитор не станет помогать французу, если его брат не будет посвящен в их тайну и не будет использован в их операции.

El Matarife набил рот жирным тушеным мясом. Соус капал на его чудовищную бороду. Он смотрел своими маленькими покрасневшими глазами на Дюко.

— Вы — храбрый человек, раз приехали сюда.

— Я под защитой вашего брата.

Дюко отлично говорил на испанском языке — так же, как он говорил на полудюжине других языков.

El Matarife покачал головой.

— В этой долине, француз, вы находитесь под моей защитой.

— Тогда я благодарен вам.

— Вам понравилось смотреть, как ваш соотечественник умирает?

Голос Дюко был спокоен:

— Кто не наслаждался бы вашим мастерством?

El Matarife засмеялся.

— Вы хотели бы увидеть, как умирает другой?

— Хуан! — Голос инквизитора был громок. Он был старшим братом, и его авторитет усмирил El Matarife. — Мы приехали для дела, Хуан, а не для развлечения. — Он указал пальцем на других людей в комнате. — И мы будем говорить одни.

Для Пьера Дюко было нелегко прибыть в это место, но военное положение было таково, что он был вынужден согласиться на требования инквизитора.

Дюко согласился сидеть за столом со своим врагом, потому что война складывалась неудачно для Франции. Император вторгся в Россию с самой великой армией современности, армией, которая за одну зиму была разрушена. Теперь Северная Европа угрожала Франции. Армии России, Пруссии, и Австрии учуяли победу. Чтобы бороться с ними, Наполеон забирал войска из Испании, в то самое время, когда английский генерал Веллингтон наращивал свои силы. Только дурак был теперь уверен во французской военной победе в Испании, а Пьер Дюко вовсе не был дураком. И все же там, где британцев не могла победить армия, политика могла победить.