Читаем без скачивания В дальних водах и странах - Крестовский В. В.

В три часа дня все мы были уже на палубе парохода «Цесаревич», принадлежащего Русскому Обществу Пароходства и Торговли, который должен был доставить нас на восьмые сутки в Александрию. Сюда прибыли генерал-губернатор и весь наличный состав высших морских чинов проводить С. С. Лесовского. В гавани стояли три военных судна: яхта «Эриклике», пароход «Тамань» и шхуна «Гонец». Когда «Цесаревич» тронулся, на «Эриклике» грянула флотская музыка, старый Черноморский марш, и команды на всех судах были высланы на ванты, а на «Гонце» и на реи, откуда люди кричали «ура» в честь отъезжающего адмирала. Проходя мимо этих судов, адмирал прощался отдельно с командой каждого.

К вечеру дождь перестал, и погода несколько прояснилась, хотя небо все еще было покрыто на горизонте тяжелыми грозовыми тучами. В воздухе, благодаря этой грозе, заметно посвежело, и мы вдосталь могли надышаться морскою прохладой, в особенности ценя ее после нескольких дней страшной жары и духоты, когда, как например 3-го июля, жара в вагоне доходила до 28 градусов Реомюра[2]. Это хотя бы и для тропиков в пору, да и там-то, говорят, не всегда так бывает. После грозы на море установился полный штиль, и наш «Цесаревич», делая по девяти узлов[3], тихо покачиваясь, держал курс к Босфору.

6-го июля 1880 года.

С этого дня я поведу аккуратно мой путевой дневник. К сожалению, записывать пока нечего. Мы в море, погода тихая, солнце скрыто за облаками и потому – слава Богу – жара не донимает. Легкая бортовая качка. Капитан наш, Василий Трофимович Гаврилюк, опытный старый черномор, знает свое дело в совершенстве. Судно у него содержится в величайшем порядке, команда отлично вышколена и расторопна. Каюты наши очень комфортабельны и достаточно просторны, стол очень порядочный, и вполне приличный метрдотель, всегда одетый во фрак с белым галстуком и жилетом, всячески старается угодить пассажирам. Прислуга тоже очень вежливая, чистоплотная и привычная к морю. Словом, пароходы нашего «Русского Общества», как говорится, лицом в грязь не ударят и с успехом могут потягаться с «Ллойдами», «Мессажериями» и тому подобными иностранными компаниями.

БОСФОР И ЦАРЬГРАД

Панорама Босфора. – Форты и башни. – Волшебное превращение здорового скота в зачумленный и зачумленного в здоровый. – Буюкдере и Румели-Гиссар. – Кое-что из истории этого замка. – Русский памятник. – Босфорские дворцы и Скутарийское кладбище. – Золотой Рог и вид на Константинополь. – Местные комиссионеры и гиды. – Вечерняя прогулка по Босфору и по Галате. – Турецкая кофейня. – Выход в Мраморное море.

7-го июля.

Вскоре после полуночи «Цесаревич» был уже неподалеку от Босфорского входа и прошел мимо плавучего маяка. Вдали видны были и другие огни на маяках Кара-бурну, Румели-фенар и Анадоли-фенар, из коих последние два высятся при самом входе в Босфор, один на европейском, другой на азиатском берегу. Но так как всем вообще судам воспрещается вступать в Босфор в ночное время, то «Цесаревичу» поневоле пришлось до самого рассвета лавировать взад и вперед малым ходом.

Я люблю панораму Босфора, и хотя уже неоднократно любовался ею и прежде, но счел бы грехом не доставить себе еще раз такого высокого наслаждения, и чуть лишь забрезжило на востоке, я уже был на мостике. И вот из-за плотных грозовых туч, низко скопившихся вдали над горизонтом, выплыл наконец на голубой простор багровый солнечный диск, облив полнеба и полморя и видневшиеся кое-где паруса золотисто-розовым заревом. Теперь «Цесаревич» уже полным ходом двинулся прямо к Босфору.

Вот они опять предо мной, эти древние, обвитые плюшем башни, что рассеяны по вершинам прибрежных возвышенностей, и эти старые форты, что насели внизу у подошвы гор, над самым Босфором. Вот форт Мивеаница, вот Пойрас бурну, Буюк-лиман и прочие, некогда столь грозные для неприятеля, ныне же имеющие свое значение только для художника да разве еще для археолога. Теперь две земляные, современного типа батареи, вооруженные несколькими Круппами и Армстронгами[4], почитаются совершенно достаточными, чтобы запереть вход в Босфор гораздо надежнее целого ряда древних каменных фортов с высокими массивными стенами, где однако же турки и доселе содержат зачем-то свои гарнизоны, вероятно, ради казарменных помещений.

Перед одним из таких фортов «Цесаревич» остановился и послал на берег старшего офицера предъявить патент о здоровье. Спустя минут двадцать он возвратился, но пароход наш все еще не двигался с места. Оказалось, что к нам пожаловала местная санитарная комиссия и полезла в трюмы, где помещался рогатый скот, везомый в Стамбул на продажу. Слышатся между пассажирами разговоры, что не пропускают далее, желая подвергнуть судно на неопределенное время строгому карантину, так как рогатый скот найден будто бы больным и даже зачумленным. Это был очевидный вздор, потому что быки и коровы, насколько их можно было видеть в широкие люки просторного трюма, сохраняли вполне бодрый, здоровый вид и обрадовались дневному свету, даже подняли мычанье, словно протестуя этим против несправедливых заключений санитарной комиссии. Тем не менее, турецкие чиновники, бормоча что-то между собою, сильно жестикулировали отрицательным образом и головой, и руками на все доводы, представляемые им пароходным толмачом, и строили самые недовольные, озабоченные физиономии, как бы желая изобразить этим не только всю государственную важность своих трюмных открытий, но и всю свою чиновничью непреклонность и граждански доблестную неподкупность.

Наш почтенный капитан, глядя на все это, принял наконец досадливо озабоченный вид.

– Неужели, – спрашиваю его, – мы в самом деле везем зачумленный скот?

– Помилуйте, где там зачумленный! Просто бакшиш хотят содрать и только!

– И что же, придется дать?

– А, разумеется, придется. Ничего не поделаешь. Игнатий Иванович! – обратился он с мостика вниз к своему помощнику. – Суньте им поскорее, и пусть проваливают. Даром время только теряем.

Помощник достал из кошелька нечто и любезно пожал руку старшего, а затем и младшего санитарного ревизора. Те еще любезнее приложились ладонями к сердцам, губам и ко лбу, дескать, «сердце, уста и разум, все благоухает вам приветствием и благодарностью», и вслед за тем – о, чудо! – наш зачумленный скот моментально оказался совершенно здоровым, будучи признан за таковой самым официальным образом, и пароход, спустив по трапу за борт санитарных ревизоров, тронулся далее. Все это произошло так просто, откровенно, даже с какой-то детской наивностью со стороны турецких чиновников, что не возмущаться, а невольно смеяться хотелось: взятка была дана и принята публично, при всех пассажирах, как самое обыкновенное, законное дело, и скот публично же, воочию всех, признан здоровым. Большой руки патриархальность.

– А много пришлось заплатить комиссии? – спросил я как-то потом у капитана.

– Сто франков золотом. Это уж положение, когда скот провозят, меньше не берут.

– А если бы и в самом деле он был заражен?

Но капитан объяснил мне, что на судах «Русского Общества» этого быть не может, потому что Общество, в видах собственной пользы, бережет свои пароходы от заразы и мало-мальски сомнительного скота вовсе не принимает.

– У нас ведь предварительно его свидетельствуют. На вольных судах – там иное дело.

– Стало быть, случается?

– Не без того. Всяко бывает.

– Ну и как же в таком случае? Ворочай назад?

– Назад?.. Помилуйте, зачем же!.. Вместо ста франков придется заплатить триста, четыреста, и больше ничего, пропустят свободно.

Превыгодная, значит, служба в турецком санитарном надзоре.

Идем далее по Босфору. Знакомые картины, знакомые впечатления, и все также дивно хороши эти склоны гор, покрытые кудрявыми садами, эта длинная, почти непрерывная цепь селений и предместий, представляющих отдельные группы скученных и нагроможденных друг над другом легких домиков, дач, минаретов, бельведеров, висячих веранд, дворцов и киосков; эти прозрачные, изумрудно-зеленые волны с их грациозно легкими остроносыми каиками[5] и высококормистыми, ярко разукрашенными фелукками5; этот бальзамический воздух, напоенный ароматом роз и кипарисов, – все это то же, что и прежде, и впечатление, производимое им, так же свежо и поэтично, как и в иные дни, когда перед моим восхищенным взором впервые предстала вся эта благоухающая и картинная прелесть.

Вот Босфор расширяется, образуя небольшой залив. Это Буюк-дере со своею каменной набережной, обрамленной аллеей прекрасных деревьев и рядом красивых дач. Здесь же смотрится в тихие воды прекрасный дворец русского посольства, над фронтоном коего парит изваянный двуглавый орел наш, преемственный представитель древней Византии, а позади этого дворца, по всему крутому склону высокой горы, до самой ее вершины красуется роскошнейший парк, где разные террасы, беседки и киоски тонут в кудрявой свежей зелени, обмытой недавним дождем.