Читаем без скачивания Узорчатая парча - Тэру Миямото

Потом заросли за окном совсем заслонили солнечные лучи. В кабине сгустился легкий сумрак. Глядя куда-то мимо меня, Вы пробормотали: «Вот и приехали». В этот момент я рассмотрела у Вас на шее шрам. Верно, от той самой раны, подумала я – и поспешила отвести взгляд. Выйдя из кабины у грязно-серого павильончика станции, Вы остановились на дорожке, что вилась к Докконуме, и слегка поклонились: «Ну, я пошел». Потом быстрыми шагами устремились прочь.

Мне хочется, чтобы это письмо вышло как можно более искренним. В общем, когда Вы скрылись из виду, я какое-то время стояла, не в силах двинуться с места. При мысли о том, что теперь-то я уже не увижу Вас никогда, меня охватило неудержимое желание заплакать, и я едва сдержала слезы. Я и сама не могу понять, что тогда на меня нашло. Но я едва не бросилась вслед за Вами – спросить, как Вы живете, что делали все эти годы разлуки. Не будь со мной Киётаки, наверное, я так бы и поступила.

Стараясь приноровиться к походке сына, я медленно побрела по дороге в Докконуму. Сморщенные цветы засохших космей покачивались под дуновениями прохладного ветра. Путь, который нормальный ребенок в возрасте Киётаки прошел бы за десять минут, мы преодолели за добрых полчаса. Но если вспомнить, что было прежде, то и такой результат определенный прогресс. Ведь мальчик лишь года два, как начал потихоньку воплощать свои желания в реальные действия. Успехи настолько значительны, что с недавних пор учителя специальной школы, где учится сын, стали поговаривать о том, что со временем Киётака, похоже, сможет жить и работать не хуже, чем любой другой человек, если, конечно, будет очень стараться.

Миновав безлесный участок, граничивший с болотцем, мы сели в вагончик другого фуникулера, поднимавшийся прямо к вершине горы. Я окинула взглядом далекий склон, в надежде отыскать Вашу фигуру. Но Вас нигде не было видно. Затем мы немного спустились вниз и через дубовую рощу вышли к огромной скале, выступавшей прямо из склона; там я усадила Киётаку, и мы долго любовались расстилавшимся перед нами видом. На небе не было ни единого облачка, в вышине без устали кружили черные коршуны. Далеко-далеко, вероятно, у самого моря, в легкой фиолетовой дымке, словно в тумане, тянулась горная цепь. Я объяснила Киётаке, что это гряда Асахи, а вон та громада справа – гора Тёкай-сан; при этом я без конца поглядывала на прямоугольные коробочки фуникулера, ползшие вниз по соседнему склону. Я все надеялась увидеть там Вас. Всякий раз, когда сзади на тропке раздавались чьи-то шаги, я с замирающим сердцем поворачивала голову – не Вы ли?…

Киётака радостно смеялся, наблюдая за парящими коршунами, за крошечными вагончиками канатной дороги, видневшимися далеко внизу, за курившейся откуда-то струйкой дыма. Я смеялась вместе с ним, а перед глазами все стояло Ваше лицо – каким я увидела его только что, после десяти лет разлуки. Мне подумалось: как же Вы изменились! И что же могло привести вас в Дзао?… Я просто не могла думать о чем-то ином.

Мы просидели на скале часа два. Наконец мы решили вернуться в гостиницу. Спустившись на подъемнике в Докконуму, мы перешли к другому фуникулеру. На сей раз мы с сыном были одни в кабинке, и я вновь погрузилась в созерцание алой листвы, что особенно хороша именно в эту пору. Впрочем, красным был не весь склон: в багрянце мелькали вкрапления вечнозеленых растений, коричневые листья, золотились ветви похожих на гинкго деревьев. Рядом с ними красный цвет был особенно ярким, он прямо-таки пламенел. Казалось, из смешенья мириадов цветов и оттенков вырываются огромные языки неистового огня. Потрясенная этим зрелищем, я, не в силах сказать ни слова, молча взирала на многоцветье пышной растительности, словно впитывая его в себя. И тут мне почудилось что-то страшное. Мысли, теснясь, вихрем проносились в моей голове. Если попробовать описать мое состояние на бумаге… Наверное, можно сказать, что всякий раз, когда передо мной мелькали алые пятна листвы, в моем мозгу вспыхивали мимолетные видения, которые словами не выразить и за много часов. Возможно, Вы опять посмеетесь над моей привычкою фантазировать… Но это действительно так.

Опьяненная неистовством оттенков красной листвы, я ощутила в этом «пламени» горного леса нечто ужасное, убийственное, словно прикосновение холодного клинка. Верно, от нашей неожиданной встречи во мне проснулась детская привычка фантазировать.

В тот вечер мы с Киётакой сначала понежились в большой гостиничной сернистой ванне, выдолбленной прямо в скале, а потом вновь отправились в Сад георгинов, полюбоваться звездами. Служащий показал нам короткую дорогу, и вскоре мы, светя под ноги фонариком, вышли на вившуюся вверх по склону тропу. Впервые в жизни Киётаке довелось так много ходить. Похоже, костылик намял ему бок, потому что он то и дело останавливался, и в темноте я слышала его негромкое всхлипывание. Но тогда я строго прикрикивала на него, и Киётака, собравшись с силами, медленно, с передышками, но все же брел вперед, вслед за перемещавшимся пятнышком света фонарика. Добравшись до входа в сад, мы немного постояли, переводя дух и глядя на звездное небо. Бесчисленные звезды мерцали так близко, что, казалось, их можно достать рукой. Казалось, они подавляют, поглощают все силы. Во тьме виднелись лишь смутные силуэты растений разбитого на отлогом склоне горы сада, ощущался слабый аромат цветов; их краски были неразличимы в ночи. Да еще слегка шелестел ветерок. Все остальное – и вздымавшиеся перед нами горы, и павильончики канатной дороги, и стальные опоры, на которых крепился трос, – все было погружено во мрак и тишину. А над всем этим, в небе над нами, простирался яркий, отчетливо различимый Млечный Путь. Мы углубились в сад и пошли к дальнему его концу, не отрывая глаз от звездного неба. У выхода стояли две небольшие скамейки. Усевшись, мы с Киётакой облачились в купленные на лотке перед станцией в Ямагате куртки с капюшонами и, обдуваемые холодным ветром, долго смотрели на сверкающий космос. Есть какая-то щемящая грусть в этих звездах… И что-то необъяснимое в безграничности звездного неба, что рождает в душе безотчетный страх… Я почему-то чувствовала безутешную печаль от нашей встречи в горной глуши через десять лет после разлуки. Но что, собственно, печального в этом событии? Однако, подняв лицо к небу, я беззвучно твердила одно: «Печально, ах, как это печально!…»

И печаль становилась еще острее. Те памятные события десятилетней давности отчетливо всплыли в памяти, словно воспроизведенные на экране кино.

Кажется, письмо получается чересчур длинным. Может статься, оно наскучит вам прежде, чем Вы прочтете все до последней строчки, и, скомкав, Вы выбросите мое послание. И все же я намерена высказаться до конца. Во всяком случае это я больше всех пострадала в результате той самой истории (возможно, Вы возразите, что главная жертва – Вы, а вовсе не я), а потому я хочу рассказать все, как было, – о чем я тогда размышляла, к каким пришла заключениям. Вообще-то мне следовало высказать Вам все это еще тогда, при прощании, десять лет назад, но я отчего-то не сделала этого. Теперь же, хотя минуло столько времени, мне захотелось поведать об этом.

…О случившемся нам сообщили по телефону, в пять часов утра. Помню, я еще спала в своей комнате на втором этаже, когда меня разбудила домработница Икуко: «С господином Ясуаки, похоже, случилось что-то ужасное!…» Голос у нее дрожал, и я почувствовала, что случилось нечто невероятное. Накинув поверх пижамы шерстяную кофту, я сбежала по лестнице на второй этаж и схватила телефонную трубку. Густой невозмутимый бас сообщил, что это звонят из полиции, и поинтересовался, в каких отношениях я состою с господином Аримой. «Я его жена», – ответила я, пытаясь говорить спокойнее, но голос мой предательски дрожал от холода и волнения. Последовала небольшая пауза, затем голос в трубке сказал, что некий мужчина, предположительно мой супруг, пытался совершить любовное самоубийство по сговору [2] в гостинице в Арасияме.

Женщина, что была с ним, скончалась. Но мужчину, возможно, удастся спасти. «Сейчас он в больнице. В крайне тяжелом состоянии, так что не могли бы Вы срочно приехать туда?» – закончил мой собеседник. Затем продиктовал адрес больницы. Я что-то пролепетала о том, что муж должен был заночевать в Киото, в гостинице неподалеку от храма Ясака. Тогда собеседник спросил название той гостиницы и попросил описать, во что был одет мой супруг, когда уходил из дома. Я постаралась припомнить цвет и фасон его пиджака, рисунок галстука и все прочее, на что мне сказали, что самоубийца, скорее всего, и есть Ясуаки Арима. Полицейский повторил настоятельную просьбу поскорее прибыть в больницу и повесил трубку.

Ошеломленная и растерянная, я бросилась в спальню отца. Он только что проснулся. Выслушав меня, отец предположил, что какой-то негодяй просто решил меня разыграть. Однако слабо верилось, что кому-то взбредет на ум развлекаться подобным образом в столь ранний час зимнего утра. Икуко звонила в таксомоторную фирму, когда раздался звонок в дверь. Я бросилась к домофону. Оказалось, что пришел дежурный с ближайшего поста. Он сказал, что получил телефонограмму из полицейского участка в Киото и на всякий случай пришел подтвердить просьбу насчет поездки в Киото. Тут стало окончательно ясно, что это не розыгрыш. Вцепившись в отцовский халат, я умоляла его поехать вместе со мной.