Читаем без скачивания Три этажа - Эшколь Нево
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Другие внуки Германа и Рут тоже пару раз в год приезжают к ним в гости. И тогда их квартира, из которой обычно не раздается ничего, кроме звуков фортепиано и голосов с немецкого канала телевидения, становится шумной и веселой. Герман строит им во дворе всякие штуки – до выхода на пенсию он работал в израильской авиационной промышленности, и у него в этом деле сноровка. Он сооружает им горки, качели и лестницы, мастерит модели самолетов с дистанционным управлением. Если на дворе лето, он достает для них из сарая бассейн. Огромный, из крепкого пластика. По глади бассейна плавает кораблик-авианосец, на который они должны посадить летающие модели. Потом он вынимает авианосец, внуки переодеваются в купальники, залезают в бассейн и брызгаются друг в друга водой. Но никогда не безобразничают. Воспитанные детки. Не то что наши, местные. Едят с ножом и вилкой. На лестнице здороваются.
Когда внуки возвращаются домой, Герман с Рут впадают в депрессию. Как по расписанию. Назавтра после прощания они запираются у себя, и совершенно понятно, что стучать к ним в дверь бессмысленно. Это трудно объяснить, но на дверь как будто вешают особый знак, который сообщает: «Не сейчас». Через два дня после отъезда внуков они сами стучатся к нам в дверь и говорят, что, если нам надо, можно привести к ним Офри. Герман говорит Офри: «Чмокни Германа». Наклоняется и подставляет ей щеку. Она его целует, осторожненько, чтобы не поцарапаться о щетину. А Рут, обращаясь к Айелет, просит: «Хотя бы ненадолго. Бесплатно». И тихо, почти шепотом добавляет: «Герман так страдает, когда внуки уезжают. Уже двое суток не спит, не ест, не бреется. Не представляю, что с ним делать».
Так вот, эта история с поцелуями. Когда раньше я говорил тебе про сигналы, я имел в виду именно это. Началось с того, что, когда Офри к ним приходила, он просил его чмокнуть. Когда она уходила, тоже. Два раза. В каждую щеку. Но в последний год он мог вдруг распахнуть дверь, когда мы на площадке лестницы, по дороге из дома или, наоборот, домой, наклониться и позвать ее: «Эй, Офри, а чмокнуть Германа?»
Когда я сейчас тебе это рассказываю, мне хочется умереть; я чувствую, что умираю: ведь тут же все черным по белому! Но нам не хотелось глядеть ни на черное, ни на белое, вот что я пытаюсь тебе сказать. Мамаша Айелет – не тот человек, с которым можно оставлять ребенка. Мои родители вышли на пенсию и все время катаются по заграницам. Подолгу. Южная Америка. Китай. Прямо-таки заядлые путешественники. А тут у нас родилась Яэль. И родилась с пороком дыхательных путей. Мы с Айелет неделями просиживали возле ее кроватки в детской больнице «Шнайдер», сменяя друг друга; мы глаз не смыкали – вдруг, когда на секундочку закемаришь, она перестанет дышать? Из больницы несешься на работу, некогда даже заскочить домой переодеться. Я не то чтобы ищу себе оправдание, просто объясняю, почему мы все больше нуждались в Германе и Рут. Днем, вечером, в выходные. Иногда отводили к ним Офри всего на полчаса, иногда – на полдня.
Внезапно вспомнилось – как я мог про это забыть! – как однажды утром, когда Айелет приехала в «Шнайдер» меня сменить, она рассказала мне, что ей приснился сон: будто мы с ней сидим под дверями операционной. Но девочка, которую оперируют и которой грозит смертельная опасность, – это не Яэль, а Офри. И во сне ей не семь лет, а всего годик. А хирург, который выходит из операционной сообщить нам результаты, – это Герман. Только вместо врачебного на нем халат пациента – ну такой, с завязками сзади. Разреза на спине она не видела, просто знала, что он там есть. Герман провел пальцем у нее между бровями и сказал: «Офри будет жить». Она удивилась, что он говорит об Офри, а не о Яэль, но испытала такое облегчение, что не стала переспрашивать.
Я не пытался толковать этот сон. Ни в коем случае! Когда мы только начали с ней встречаться, еще в Хайфе, я как-то раз хотел объяснить ей ее сон, но она сказала, что я ничего в этом не смыслю и она сама разберется, что к чему. Но даже если бы я его проанализировал, я бы не связал его с тем, что произошло год спустя. Наверняка сказал бы что-нибудь вроде: «Возможно, во сне – только во сне! – ты предпочитаешь, чтобы болела Офри, потому что она сильнее и у нее больше шансов выкарабкаться».
Так уж мы устроены. Пока у тебя не родится вторая дочка, ты не способен по достоинству оценить первую. Только благодаря Яэль мы поняли, до чего необычная девочка наша Офри. Какая спокойная. Какая сдержанная. Воспитательницы и учителя в один голос говорили нам, что она очень взрослая для своего возраста. Но лишь с появлением Яэль и всех связанных с ней проблем мы поняли, что все они имели в виду.
Я сейчас скажу тебе кое-что, что тебе не понравится, но мне все равно: в каком-то смысле нам было бы легче, если бы то, что случилось, случилось бы с Яэль. С ней все просто: когда ей грустно, она плачет, когда что-то не по ней – ложится на пол и вопит. Офри никогда не орет. Она переваривает информацию. Обдумывает ее. Взвешивает про себя все за и против. Ты понятия не имеешь, что творится у нее в душе. Иногда после долгого размышления она роняет несколько точных слов. А потом снова погружается в себя и свои мысли, точно фиксируя все, что происходит вокруг. Девочка-радар, точно тебе говорю. Еще совсем маленькой она предчувствовала наши с Айелет стычки, по тому, как менялась энергетика в комнате, вставала между нами и говорила: «Папа, не ссорьтесь».
Она первая поняла, что с Германом что-то неладно. Еще до Рут. В один прекрасный день она вернулась от них и сказала:
– Герман сломался.
Что значит: сломался? Он все забывает. Что – все?
