Читаем без скачивания Мой Шелковый путь - Алимжан Тохтахунов

Велосипеды для прогулки дожидались нас, прислоненные к стене. Оставалось только позавтракать. Пока прислуга накрывала на стол, мы беззаботно вдыхали морской воздух, прячась в тени веранды и наслаждаясь безмятежностью курортной атмосферы.

Внезапно Суламифь Михайловна вытянула руку и указала на ворота:

– Что это, Алик?

Я повернулся и увидел, как вверх по чугунным воротам карабкались люди. В ярком солнце они казались абсолютно черными.

– Что за безобразие! Что за хулиганская выходка!

Двое, трое, четверо... Они двигались ловко и преодолели ограду довольно быстро. На руках у них виднелись какие-то повязки. Мы смотрели на происходящее, ничего не понимая, а они уже возились с замком на воротах. Секундой позже еще несколько человек выбежало из-за угла дома, вероятно пробравшись на территорию виллы с обратной стороны. Они решительно обступили веранду, и теперь мы смогли прочитать написанное на нарукавной повязке слово «полиция».

– Полиция?! – с недоумением воскликнула Суламифь Михайловна.

Снаружи послышался шум автомобилей, загудели сирены, в распахнувшиеся ворота вбежала новая группа полицейских. Что именно происходило за оградой, мы не могли разглядеть, но по видневшимся крышам автомобилей можно было понять, что перекрыта вся улица. Никто из нас не успел высказать ни единого предположения, а нас, мирно расположившихся на веранде, уже взяли в плотное кольцо.

Их насчитывалось человек двадцать, точнее сказать не могу, так как стремительность произошедшего застала нас врасплох.

– Алимжан Тохтахунов? – спросил шагнувший вперед мужчина типично итальянской наружности. Его глаза впились мне в лицо.

– Yes, – ответил я. – Что вам угодно?

По-английски я знаю лишь несколько фраз, толком почти ничего не понимаю, равно как и на других языках, то есть нормально общаться на иностранных языках я не могу. Со мной всегда переводчик ездит на важные встречи. Но тут переводчика не было.

Полицейский заговорил, что-то быстро-быстро объясняя мне. Я пытался понять, о чем шла речь, но не мог. Мне показалось, что я разобрал слово «мафия». Суламифь Михайловна, Марк Захарович и Катя растерянно смотрели на незваных гостей. Ни страха, ни паники никто не испытывал, так как никто из нас не был виноват перед законом. У меня промелькнула мысль, что полиция проводила какую-то специальную операцию против мафии и моя вилла просто попалась им на пути. Как еще можно объяснить такое вторжение?

Полицейский вежливо улыбнулся, но в этой улыбке чувствовалась издевка. Он протянул мне бумагу. Я пробежал ее глазами, но понять, разумеется, ничего не мог, потому что итальянским языком я не владею, разве что отдельные фразы мог разобрать. Однако слова «мафия», «Москва», «Солнцево» сразу бросились мне в глаза.

– Я не понимаю, – сказал я по-русски. – Здесь написано «мафия». При чем же тут я?

Он опять затараторил, несколько раз с нажимом повторив слово «мафия». Иногда переходил на английский язык, и Суламифь Михайловна робко заметила:

– У него очень плохой английский, но мне кажется, Алик, что они обвиняют вас в организации какой-то солнцевской мафии, не знаю только, что это такое. И еще он что-то говорит о перепродаже ворованных автомобилей.

Моему возмущению не было предела.

– Какое отношение это имеет ко мне? Я больше десяти лет не живу в России! Если кто-то организует там криминальные группы, то при чем тут я? Бред какой-то!

Неожиданно для всех полицейский объявил, что нас должны обыскать.

– Что? Обыск? – изумилась Мессерер. – Это что, тридцать седьмой год? На каком основании они собираются обыскивать нас?

Я рассмеялся в ответ.

– Раз меня обвиняют в создании мафии, то вас, наверное, зачислили в мои пособники...

Но в действительности ситуация не была такой забавной, как это представляется теперь.

Несколько человек быстрым шагом прошли в дом и принялись осматривать комнату за комнатой. В одной из них спала моя дочь Лола. Когда ее разбудили, включив стоявшую возле кровати лампу, она не сразу поняла, что происходит, и, решив, что ей снится сон, выключила лампу и спокойно отвернулась, сунув обе руки под подушку. Увидев это движение, полицейские отреагировали жестко – стоявший возле Лолы выхватил пистолет и приставил его к ее виску. Возможно, они решили, что она потянулась за спрятанным под подушкой оружием?

Не знаю, это единственное объяснение, которое можно дать, хотя мне трудно поверить, что спящая Лола, похожая на младенца, может хоть чем-то напоминать опасную гангстершу, которую надо держать под прицелом. Так или иначе, но они схватились за пистолеты.

Лола проснулась окончательно.

– Что происходит?

– Обыск, синьорина...

Когда Лола спустилась на веранду, нас заставили вывернуть карманы и женщин – высыпать из дамских сумочек содержимое. Полиция тщательно прощупала подкладки: не спрятано ли в глубине что-нибудь запретное.

– Это ужас! – произнес Марк Захарович.

Суламифь Михайловна протянула ближайшему к ней полицейскому сразу три паспорта: английский, американский и японский. Японское гражданство Суламифь Мессерер получила в знак благодарности за то, что была родоначальницей русского балета в Японии.

– Вам какой предъявить? – спросила она сухо.

– Это что? Ваши паспорта, синьора? Три паспорта?

– Мне до конца жизни хватит, – усмехнулась Суламифь Михайловна. Полицейский немного смутился, не зная, как себя вести в таком случае.

Пока он проглядывал предъявленные ему документы, из английского паспорта выпало несколько фотографий. Еще вчера мы их рассматривали, оживленно обсуждая: там было запечатлено, как Суламифь Мессерер получает орден Британской империи из рук принца Чарлза. Полицейский глянул на фотографии, перебрал их одну за другой.

– Это что? – спросил он.

– Церемония награждения. Разве вы не видите, что это принц Чарлз?

– Простите, синьора, а почему он наклонился к вам? Он будто шепчет что-то вам на ухо...

– Так и есть, – подтвердила Суламифь Михайловна. – Он прошептал мне, что еще мальчишкой смотрел русский балет, дававший спектакль в Ковент-Гарден, и видел меня. Представьте, принц Чарлз меня запомнил с того выступления!

Полицейский смущенно вернул знаменитой балерине фотографии.

Иногда тот, кого я мысленно окрестил «старшим», обращался ко мне с какими-то вопросами, но мне, ничего не понимавшему, оставалось только пожимать плечами. В ответ я пытался обратить их внимание на то, что госпожа Мессерер – человек выдающийся, с мировым именем, что раньше она была примой Большого театра, а теперь преподает в Лондоне в балетной труппе Ковент-Гардена и что копаться в ее личных вещах – верх непристойности.