Читаем без скачивания Пять слов. О Великорецком крестном ходе - Александр Балыбердин

В ответ, улыбнувшись в густую рыжую бороду, отец Тихон спросил: «Утро вечера мудренее. Может к утру и пройдет?». «Нет, нет! Не пройдет! – решительно замотал я головой, уже размечтавшись о том, как вечером следующего дня, в кругу семьи буду пить чай с вишневым вареньем, рассказывая друзьям о «благодатных трудностях крестного пути». Спустя пару часов, я уже мчался в попутной машине в сторону Вятки, стараясь не думать о том, что «сошел с дистанции». «Ну, ничего, ничего, – успокаивал я себя. – В следующий раз обязательно схожу туда и обратно. А сейчас можно и отдохнуть».

И вот наступил следующий день. Не смотря на усталость, по крестоходской привычке, я проснулся ни свет, ни заря и сразу почувствовал, что… абсолютно здоров! Всего за одну ночь из подстреленного пингвина я превратился в борзого скакуна! Это казалось невероятным. Ни одной мозоли! Я буквально вывернулся наизнанку перед зеркалом. Ну, хотя бы в одном месте что-нибудь вспухло или покраснело? Нет, здоров! Абсолютно здоров!

И вдруг мне стало невероятно стыдно за то малодушие, что я проявил в Великорецком. «Эх, надо было задержаться, переночевать. Сегодня бы шел со всеми в обратный путь! Кстати, а где они сейчас?» Я стал лихорадочно вспоминать, где теперь могут идти паломники, и затем целый день, стоило мне только посмотреть на часы, как невидимый диктор внутри меня докладывал: «13.00 – должно быть идут по Медянскому бору. 16.00 – наверное, вошли в Медяны. 20.00 – пришли в Мурыгино». Впечатление было таким, словно меня разорвало на две части, одна из которых уже пришла домой, а другая все еще идет крестным ходом.

Не вынеся этого разделения, утром следующего дня я отправился к новому мосту, чтобы встретить там паломников и пройти с ними хотя бы последние километры по городу. Когда приблизилась колонна крестоходцев, все они, включая старушек и маленьких детей, казались мне былинными богатырями. Уставшие, но по-прежнему собранные и сосредоточенные, они проходили мимо, а я все не решался войти в их колонну, считая, что, сбежав из крестного хода, не имею права быть причастным к их подвигу. Неожиданно со мной поравнялась пожилая паломница, которая несла несколько бутылей святой воды, и, чтобы хоть как-то искупить свое недавнее малодушие, я предложил ей помощь. К моей радости она согласилась. Я вошел в колонну и так, с бутылями, со всеми крестоходцами к вечеру пришел в Серафимовский собор.

Путь был завершен. И все же, с моей точки зрения, он не был «вполне успешен», ведь я «сошел с дистанции», пропустив его добрую половину. Я по-прежнему мерил крестный ход километрами и отчаянно хотел, конечно, не славы, но хотя бы одобрения. Я ругал себя за малодушие, но, не потому, что оно глубоко угнездилось в моем сердце, а потому что оно и было причиной того самого неуспеха. «Нет, – думал я. – Я не смог пройти этот крестный ход целиком и потому он – несчитовый. В следующем году, хоть на карачках, но проползу весь путь. Вот увидите!»

«Потрудиться, помолиться»

Однако и в следующем году, из-за занятости на работе, мне не удалось пройти крестный ход целиком. Тогда, преисполнившись энтузиазма, я решил, что обязательно отправляюсь хотя бы в обратный путь и пройду его «за себя и за того парня». Сказано – сделано. Накануне, на семейном совете, было решено, что на проводы крестного хода до Бобино со мной отправиться дочь – второклассница, и мы вместе будем молиться о маме, которая осталась дома, так как ожидает малыша.

К этому времени у меня уже появились знакомые священники – крестоходцы. Один из них посоветовал в пути держаться ближе к иконе, духовенству и певчим, чтобы «молитва у тебя постоянно звучала в голове, так и идти легче». Но в первый день осуществить это не удалось. Мы с дочкой просто не успевали за головой крестного хода, которая, восстав с привала, каждый раз бодрым шагом устремлялась вперед, задавая всем и темп, и тон.

Спустя два дня, я снова приехал в Великорецкое все также полный желания «потрудиться». Теперь я шел один и уже не отставал от головной группы. Идти с молитвой было, действительно, легче. Тем более что, в отличие от меня, свеженького, крестоходцы уже изрядно устали и теперь уже не так рвались вперед.

Сам вид этих собранных и молчаливых людей с обгоревшими на солнце и обветренными лицами внушал уважение. У большинства за плечами – уже ни одно паломничество. Многие из них были сама сосредоточенность – ни одного лишнего слова, жеста или даже шага. На привалах они были все также скоры и собраны, как в пути. Пока священники молились, сопровождающие их паломницы в два счета, выверенными движениями постилали на траву клеенку, на которой, как на скатерти самобранке, вскоре появлялись бутерброды, печенье, огурцы, помидоры и даже горячий чай.

Только здесь, в краткие минуты отдыха, первопроходцы позволяли себе поговорить. Но никак не о пустяках, а непременно о чем-то духовном – о том, «как важно принять Великорецкую традицию из рук бабушек, которых с каждым годом становится все меньше», «как умилительно идут крестным ходом дети», «какие молодцы родители NN, которые взяли с собой в паломничество грудного младенца» и т. д. Едва ли не постоянно звучало «спросите у батюшки», «как батюшка благословит», «что скажет батюшка».

Затем все также, в мгновение ока, скатерти убирались в рюкзаки, и, восстав и воспев, головная группа устремлялась в путь. Певчие – перед иконой, священники – за иконой, а за ними, ровными рядами – паломники и паломницы. Каждый – на своем месте, по крайней мере, в первых рядах. И чтобы занять это место, иногда приходилось потолкаться. Конечно, не между собой, а с другими паломниками, случайно оказавшимися в передовой шеренге. Где-то в начале пути довелось испытать это и мне, и потому, хотя знакомый священник объяснил соратникам, что «пихать меня его надо, потому что он – «свой», я все же старался не лезть в первые ряды, понимая, что там мне не место.

Наконец, на горизонте показалось Мурыгино, и мне сразу вспомнилось, как два года назад, во время моего первого паломничества, не зная, «где главу приклонить», я напросился на чей-то сеновал, где в это время уже лежало и сопело десятка два паломников. Втиснувшись между чьими-то сапогами и своим рюкзаком, я просто упал на доски и уснул, даже не сняв обуви.

Ночлег в крестном ходе – всегда проблема. Особенно для тех, кто идет впервые. И вот теперь снова надо было заботиться о том, где упасть. Словно прочитав эти мысли, ко мне подошел знакомый из числа бывалых ходоков и предложил пойти с ними, так как «паломник N уезжает в Киров, и потому в доме, где мы всегда ночуем, остается свободным одно место».

После молебна мы отправились на ночлег. Я уже приготовился снова лезть на сеновал, но, оказалось, что делать этого не надо. «Сеновал» оказался еще вполне крепким домом с немаленьким огородом и баней, которая издали приветливо встречала нас запахом березовых веников. «Ты знаешь, – откровенничал знакомый, – мы уже давно перед началом крестного хода выезжаем „на маршрут“, чтобы решить проблему с ночлегом. Обычно едем с другом. Приезжаем в село. Выбираем дом. Конечно, хозяева хотят на крестном ходе подзаработать. И это нормально. Ну, пустили бы они человек десять – двадцать, по полтиннику с человека. А друг у меня – бизнесмен. Даст хозяевам – тысячу рублей, и весь дом в нашем распоряжении. Могут и стол накрыть, и баньку затопить? Ты любишь баньку?» Вообщем, спал я в ту ночь в отдельной комнате, на широкой семейной кровати и приятно поскрипывал новеньким накрахмаленным бельем. А что? Имею право. Все оплачено. А по улицам Мурыгино еще долго ходили в поисках ночлега паломники, у которых не было друга – бизнесмена.

Утром мы продолжили путь. Крестный ход шел через Гирсовский бор, берегом реки Вятки. Утреннее солнце купалось в верхушках сосен. Пахло ладаном и сырой землей. Чудотворная икона покачивалась на плечах батюшек, и все дальше и дальше уходила вперед. Я намеренно отстал и теперь шел один, не с головной группой. Прошедшая ночь совершенно выбила меня из колеи. Не потому что я не выспался. Напротив, выспался я превосходно. Банька была горячей, ужин – плотным, а постель – мягкой. Но именно это и пугало. Точнее, лишало мое паломничество смысла. Ведь я шел «потрудиться, помолиться», а тут – бац! – попал в… санаторий. Мне бы принять эту ночь как дар Божий, как знак Его щедрой, неизреченной милости. Но я был горд, самолюбив и потому целиком и полностью сосредоточен на своем «суперплане», который теперь потерял всякий смысл.

Я специально несколько отстал от головной группы, потому что снова слышать высокие и правильные слова о «величии Великорецкой традиции» мне было невыносимо. Я знал и видел, как произносившие их люди ночевали в соседнем коттедже, не меньше и не хуже, чем мой, и также «оплаченном» накануне крестного хода. Но их, видимо, это не смущало. Все такие же целеустремленные и собранные, плотными рядами они шли за иконой в свой «последний и решительный бой». На горизонте тем временем уже вставали дома и трубы областного центра.