Читаем без скачивания Загадки любви (сборник) - Эдвард Радзинский

Он бросил письма в ящик стола и закрыл его.

– За равнодушие мстят!

Он засмеялся, встал, показывая, что встреча закончена, и проводил меня до дверей. Когда я вышел на лестничную клетку, он вдруг спросил меня:

– Вам не приходило в голову – как Дон Жуан протягивает руку Командору?

И он показал.

Он был великим актером. Я навсегда запомнил бесконечную фигуру в провале двери, свет тусклой лампочки из коридора… Как он тянул в пустоту руку и как менялось его лицо! Сначала на нем было любопытство, потом вызов, а потом страх, слепящий ужас – ужас смерти… Опаленное лицо с мертвыми глазами… И он захлопнул дверь.

Я шел по улице. Горели фонари, падал тихий новогодний снег, и я банально шептал строки:

Но кто мы и откуда,

Когда от всех тех лет

Остались пересуды,

А нас на свете нет?

Конец одного стихотворения

Зина Пряхина из Кокчетава,

словно Муромец, в ГИТИС войдя,

так Некрасова басом читала,

что слетел Станиславский с гвоздя…

Зину словом никто не обидел,

но при атомном взрыве строки:

«Назови мне такую обитель…» —

ухватился декан за виски.

И пошла она, солнцем палима,

поревела в пельменной в углу,

но от жажды подмостков и грима

ухватилась в Москве за метлу.

Стала дворником Пряхина Зина,

лед арбатский долбает сплеча,

то Радзинского, то Расина

с обреченной надеждой шепча…

Зина Пряхина из Кокчетава,

помнишь – в ГИТИСе окна тряслись?

Ты Некрасова не дочитала.

Не стесняйся. Свой голос возвысь.

Ты прорвешься на сцену с Арбата

и не с черного хода, а так…

Разве с черного хода когда-то

всем народом вошли мы в рейхстаг?!

Евгений Евтушенко. Размышления у черного хода

Она вошла в ванную.

Съела таблетки перед зеркалом.

Запила водой из-под крана.

Потом вернулась в комнату,

легла на ковер у кровати

и стала ждать.

Это и был – конец стихотворения, Женя.

Три дня и три ночи

ее пытались спасти.

Но она правильно все рассчитала —

она работала медсестрой.

Три пачки димедрола плюс четыре пипольфена,

и девять часов до того,

как пришла с работы подруга…

А потом наступила ночь тринадцатого января,

и люди, которых она в записке

просила «никого не винить в своей смерти»,

сидели за столиками в ресторанах

и сыто и пьяно провожали Старый год,

чтобы потом, во тьме постелей,

прижавшись телами к другим телам,

благополучно доплыть до конца новогодней ночи…

А в это время ее обнаженное тело

лежало в беспощадном свете мертвецкой

и безумный голос ее подруги

орал в замерзшую трубку:

«Как она?»

И мужской голос – сумрачно и сухо:

«Такие данные не сообщаем по телефону».

Действительно!

Зачем тревожить сограждан «такими данными»?

Засекретим смерть,

и пусть у нас всегда торжествует жизнь,

как в конце твоего стихотворения, Женя…

Вчера я встретил ее

в первый раз – после ее смерти.

На дачной эстраде танцевали девочки.

Я узнал ее сразу —

она танцевала последней.

Кровавые пятна носков для аэробики,

ураган волос а-ля Пугачева…

Шаровая молния в конфетной обертке!

Балдели дачные мальчики

с теннисными ракетками, на складных велосипедах.

И голос матери, нарочито громкий:

«Будет артисткой!»

Все это происходило под Москвой,

а совсем не в Кокчетаве,

где еще верят, что «в артистки»

надо ехать в Москву

и завоевать талантом сияющую столицу,

как в конце твоего стихотворения, Женя.

Она поехала…

Вчера я встретил ее на улице.

Она только что приехала в Москву

и шла в ГИТИС,

или в «Щуку», или в «Щепку», или во МХАТ.

И это было нашим вторым свиданием

после ее смерти…

…Ковер, на котором она лежала…

Она вошла во двор

и прочла объявление:

«Абитуриентов прослушивают в тире».

Маленькая головка на теле Венеры,

точеные черты Натали Гончаровой

и волосы, перехваченные черной ленточкой…

Пушкинская красавица в хипповой диадеме!

О, как она орала в тире:

«Я – Мэрлин!.. Я – героиня

самоубийства и героина!»

Молодые режиссеры широко улыбались

и слушали стихи Вознесенского

про самоубийство Мэрлин Монро.

(О, как она им нравилась!)

И «сам» широко улыбался —

эта красавица, полная сил и здоровья,

что она знала про самоубийство?

Про самоубийство и героин?

(О, как она ему нравилась!)

«На обороте у мертвой Мэрлин…»

Она победно вышла из тира.

И жались к стенке,

стараясь не глядеть на нее,

жалкие соперницы.

«Звезда абитуриентуры» —

так ее назовут

после трех лет ее поражений,

когда она узнает, каково вглядываться

в тускло напечатанные списки принятых,

а потом кружить вокруг канцелярии

со сводящей с ума надеждой —

а вдруг пропустили?

А вдруг пропустили ее фамилию?

Такую смешную фамилию…

И режиссер, который набирал этот курс,

которому она так нравилась тогда в тире

во время отстрела юных дарований,

не объяснит ей,

что такое звонки по телефону,

сводящие с ума звонки по телефону —

звонки знакомых и родственников,

звонки сподвижников и сподвижниц по театру,

звонки из вышестоящих организаций,

звонки из нижестоящих организаций,

звонки с просьбой об элементарной человечности,

звонки с угрозами и истериками,

звонки с проклятьями и воплями…

И он положит ее смешную фамилию

на алтарь этих звонков,

как жертвоприношение

во имя того человеческого,

которое всем нам так не чуждо.

В конце концов,

на алтарь и следует положить

самое прекрасное…

А вместо нее выберут кого-то

из этой толпы «позвоночных» дурнушек,

которых сейчас она так презирает.

Возьмут некрасивую дочь красавцев родителей

(природе нужен отдых)…

О, бездарные отпрыски кумиров,

сводивших с ума в шестидесятые!

Ваши знаменитые фамилии

никогда не уйдут с нашей сцены!

И профессия актера

скоро станет у нас наследственной,

как в древней Индии…

…Ковер, на котором она лежала…

Но это все еще впереди,

а пока она идет по московским улицам —

победительница первого тура ГИТИСа,

а может, «Щепки», или «Щуки», или МХАТа.

Идет Актриса!

А всего через две недели…

Ох, как они забегают всего через две недели —

отвергнутые возлюбленные театра!

Разговоры в отчаянии:

«Сказали – есть места в Институте культуры…»

«Набирает дополнительно Воронежское училище…»

«Говорят, недобор в Ленинграде, в Эстрадном…»

И, только намаявшись,

наскитавшись по столицам и весям,

они дадут телеграммы – крики о помощи —

и, получив переводы, отъедут навсегда

в свои тихие городки…

Но отъедут слабейшие.

Актрисы останутся.

Здесь самое место выйти музыкантам,

например, из джаз-рок-ансамбля «Арсенал»,

и пусть золотая железка Алеши Козлова

сыграет нам что-нибудь

про вечную надежду

вместо того, чтобы рассказывать,

как они устроились дворничихами по жэкам,

воспитательницами по яслям,

работницами по прачечным,

нянечками по инвалидным домам и больницам —

повсюду, где дефицит в рабочей силе,

продолжая грезить (саксофон),

продолжая мечтать (бас-гитара),

как они вернутся летом в стрелковый тир,

чтобы снова и снова тщетно бросаться на шею

капризному возлюбленному – театру (синтезатор).

(И прости за безвкусные строки…)

А пока они ходят вечерами

в самодеятельные театры-студии,

где они пройдут

школу жизни настоящих актеров,

научатся курить,

отрежут косы,

и…

Скучно повторять эту банальную историю.

А те, кому совсем повезет

(совсем-совсем повезет),

познакомятся с посетившим случайно студию

настоящим режиссером.

Знаменитым настоящим режиссером.

Ах, какое это удачное знакомство:

«Он меня увидел и сразу все про меня понял…

Он сказал: «Вы – моя актриса.

Через год я буду набирать себе курс…»

Самое смешное, он это действительно сказал.

А потом ее сборы на свидание,

лучшие из туалетов ее подруг:

Маринины шерстяные носки,

Динина юбка

и ломовая кофта Насти,

которую Настя взяла поносить у Веры

из студии «У Никитских».

По дороге

она останавливается у всех афиш его театра,

она читает его фамилию,

замирая от букв его имени…

И люди рядом читают.

(Глупцы, они не знают…)

«Я у вашего дома,

я только не знаю куда,

вы забыли сказать…»

Его квартира.

Афиши, афиши, афиши его театра…

Холод и дрожь, когда раздевают,

и страх показаться неопытной…

Потом его бегство в ванную,

и вот уже (какой он старый!)

старый человек прощается с нею

осторожно и мило:

«Звони в театр, прямо в кабинет».

Но телефон не дает.

И она ходит под освещенными окнами,

где старый мальчик, наигравшись вволю,

укладывается вовремя спать.

Старый мальчик, не хуже и не лучше других,