Читаем без скачивания Знак Вишну - Николай Черкашин

Ликвидация группы «Вишну» чрезвычайно затруднена тем, что ее участники укрываются в весьма разветвленной сети городских подземных коммуникаций.

Как удалось установить, система городских водостоков, представляющая из себя каналы-коридоры, проложенные еще в средние века и достигавшие местами двух метров, соединена лазами и переходами с подземными промышленными сооружениями города, оставшимися частично не затопленными. Удалось установить, что ходы сообщения проложены в подвальные и цокольные этажи ряда крупных городских зданий, в бомбоубежища, портовые эллинги и другие укрытия.

Таким образом, диверсионной группе «Вишну» предоставлена широкая возможность для скрытого маневра, хранения продовольствия, боеприпасов, оружия.

Борьба с диверсантами чрезвычайно затруднена отсутствием каких-либо схем или планов подземных коммуникаций Альтхафена. Тем не менее в результате засады, проведенной 12 июля с.г. оперативно-розыскной группой капитана Сулая, в узловой камере портового коллектора удалось захватить одного из членов банды «Вишну» живым. К сожалению, арестованный изыскал возможность покончить с собой до первого допроса. Личность самоубийцы не установлена. Акты вскрытия и судебно-медицинской экспертизы прилагаются…»

Еремеев еще раз отдал должное деликатности майора Алехина: «арестованный изыскал возможность…» Капитан Сулай непременно бы написал: «По вине лейтенанта Еремеева»…

«…Смерть наступила в результате асфиксии, возникшей вследствие утопления… Особые приметы тела: шрам на первой фаланге большого пальца левой руки, коронка из белого металла на 7-м зубе верхней челюсти, татуировка в виде небольшой подковы или буквы U чуть ниже подмышечной впадины правой руки…»

Еремеев раздернул занавески, открыл окно, выпустил жужжащих мух и закурил, присев на широкий подоконник. Внизу во дворе сержант Лозоходов ремонтировал мотоцикл. Ремонту он помогал разухабистой песенкой, которую напевал себе в нос фальшиво и чуть гнусаво, но не без удальства и уверенности в своих вокальных данных:

А-памирать нам

А-ранова-а-та,

А-есть у нас еще дома дела.

— Заработались, товарищ лейтенант! Все уже на обед ушли. Ешь — потей, работай — мерзни!

— И то верно! — согласился Еремеев. Спрятал бумаги, запер дверь и сбежал, кружа по узкой лесенке, во двор.

После обеда Еремеев обычно возвращался во флигель и стучал на машинке до вечера — часов до семи, сдавал Алехину перепечатанные материалы и уходил со службы. Пожалуй, то была единственная привлекательная сторона в нынешнем еремеевском положении. Впервые с самого начала войны у него появились свободные вечера. Сознавать это было упоительно. Раньше, в партизанском отряде, на офицерских курсах, в разведэскадрилье, тем более здесь, в комендатуре, Орест никогда не мог знать, чем у него будет занят вечер: срочным поручением, негаданным дежурством или вызовом по тревоге? И еще одно обстоятельство в новой жизни доставляло неизъяснимое блаженство: у него впервые была своя квартира, вернее, комната, которую он снимал у фрау Ройфель.

Дот «Истра»

…Сон приснился скверный, один из тех кошмаров, что частенько стали будоражить Еремеева по ночам в первый послевоенный год. И в отряде, и в эскадрилье спал Орест крепко и почти без сновидений. А тут — надо же такой пакости примерещиться… Будто бы вонзил Еремеев в большую рыжую крысу вилы и пригвоздил к земле. Глаза у крысы от боли выкатились, а все же в последнем неистовом рывке лезет она сквозь зубья вверх, пытается дотянуться до пальцев, и вот уже совсем близко страшные ее резцы, выпирающие из пасти u-образно.

Орест тоненько закричал и проснулся. Разлепил веки, и в глаза ударила с подушки кроваво-красная буква U. Еремеев подскочил и ощупал наволочку. На бязевом уголке алела вышитая гладью метка — готическое U и рядышком разделенная складкой Z.

«Вот, черт, привязалась проклятая буква!»

Ни энергичное бритье с пригоршней крепкого одеколона, ни полплитки шоколада, извлеченного из «авиационного запаса» и сдобрившего жиденький утренний кофе, не развеяли дурного настроения.

Едва Еремеев открыл дверь своего временного кабинета, как появился капитан Сулай с двумя бойцами. Солдаты покряхтывали под тяжестью ржавого исцарапанного сейфа.

— Принимай подарочек! — крикнул капитан вместо приветствия. — Начальство распорядилось просмотреть, изучить и составить краткую опись.

Сейф был уже вскрыт, видимо, на месте. Сулай на такие дела мастак.

Еремеев бегло перелистал папки с аккуратно подшитыми листками. Это был архив немецкой военно-строительной части за 1941–1942 годы. Того, что лейтенант надеялся здесь найти — схемы подземных коммуникаций Альтхафена, — в папках не оказалось, и Орест разочарованно запихивал документы в тесное нутро сейфа. Отчеты, сводки, планы, сметные ведомости… Вдруг в чужом иноязычном тексте промелькнули родные до боли названия: Видомль, Гершоны, Жабинка… Еремеев открыл титульный лист, перевел длинное название: «Отчеты о деятельности саперно-штурмовой группы «Бранденбург» при прорыве брестского укрепленного района».

Отец!

Летом 1940 года семья командира пулеметно-артиллерийского батальона майора Еремеева перебралась из Забайкалья в Западную Белоруссию и поселилась в пригородной брестской деревушке Гершоны. Отцовский батальон вместе с инженерными войсками округа рыл котлованы и бетонировал стены дотов БУРа — брестского укрепрайона. К весне сорок первого года некоторые из них, но далеко не все, были построены, вооружены и заселены гарнизонами.

О, как свысока смотрел Орест на одноклассников! Еще бы — все они только играли в войну, а он знал самую настоящую военную тайну.

Отец почти перестал бывать дома. На первомайские праздники он накоротко заскочил в Гершоны, а потом захватил с собой сына.

Командирский дот «Истра» находился в трех километрах от деревни, почти у самой границы. Десятигранная железобетонная коробка по самые амбразуры уходила в землю.

Отец провел его сразу в капониры и показал то, что Орест больше всего хотел увидеть: пушки. Два 76-миллиметровых казематных орудия с укороченными стволами выводились наружу вместе со спаренными пулеметами через массивные стальные шары.

Потом они сидели в командирской рубке, где поблескивали окуляры перископа. Отец позвонил вниз и распорядился принести чай, Орест не отрывался от резиновых наглазников. В зеленоватых линзах плыл чужой берег Буга, густо поросший ивняком, ольхой и орешником. Между кустами промелькнули две фигуры в плащах и крутоверхих фуражках. Немцы! Офицеры в открытую держали планшеты и показывали руками на нашу советскую сторону.

— Пап, немцы! — оторвался Орест от перископа.

— Да я на них каждый день любуюсь… Садись, чай остынет!

То была последняя их встреча. Теперь, спустя пять лет, Еремееву казалось, что отец привез его в дот, словно предчувствуя гибель, словно хотел показать сыну место, которое станет его могилой… Крепко обнял, сказал на прощанье какие-то простые будничные слова:

— Дуй домой… Маме помогай. И на немецкий за лето нажми. Похоже, что скоро понадобится.

Еремееву казалось, что он слышит бесстрастный голос человека, составляющего отчет: «150-килограммовый заряд, опущенный через перископное отверстие, разворачивал стены сооружения в стороны. В одном месте бетонная крыша была отброшена от дота и перевернута».

Орест сглотнул комок, подступивший к горлу, и взял новую страницу. Металлический голос деловито продолжал: «Защитная труба перископа имеет на верхнем конце запорную крышку, которая закрывается при помощи вспомогательной штанги изнутри сооружения. Разбиваемые одиночной гранатой, а то и просто ударом приклада, они оставляли трубу незащищенной. Через трубу внутрь сооружения вливался бензин, уничтожавший гарнизон во всех случаях». Отчет подписал некто Ульрих Цафф, как надо было теперь понимать, — один из тех, кто сжег отца в доте «Истра».

Метка! На наволочке было вышито U и Z. Он спит на подушках убийцы своего отца! Мысль эта сразу же показалась Оресту невероятной. Чепуха! Мало ли немецких имен и фамилий можно придумать на U и Z?! Но ведь это и не инициалы фрау Ройфель. Белье чужое. Надо бы поинтересоваться — откуда оно?

«Катюша»

Капитан Сулай невзлюбил нового стажера с первого взгляда. Так его раздражал рост новичка — Сулай сызмальства недолюбливал верзил; раздражала его и авиационная форма Еремеева, которую лейтенант не пожелал сменить на общевойсковую. С летчиками у Сулая вообще были сложные отношения. Перед войной у старшины погранзаставы Сулая курсант-авиатор отбил девушку, на которой Павел собирался жениться. И еще Сулай не мог им простить беззвездного неба сорок первого.