Читаем без скачивания Неопытное привидение (пер.Туфанов) - Герберт Уэллс

— А следовало бы. У вас ведь нет никаких прав на этот дом, не правда ли? Разве вы были здесь убиты, или что-нибудь в этом роде?

— Нет, сударь, но я полагал, что это старое и обшитое дубом…

— Это не оправдание. — Я строго посмотрел на него. — Ваше появление здесь — ошибка, — продолжал я тоном дружеского превосходства. Я сделал вид, будто разыскиваю спички, а потом откровенно поглядел на него. — Будь я на вашем месте, я не ждал бы, пока закричит петух, — сейчас же исчез.

Он, казалось, смутился.

— Дело в том, сэр… — начал он.

— Я бы исчез, — перебил я, направляя его домой.

— Дело в том, сэр, что так или иначе — я не могу.

— Не можете?

— Нет, сэр, я что-то позабыл. Я блуждал здесь со вчерашней полуночи, все прятался в шкафах по пустым спальням и в разных других местах. Я волнуюсь, Я еще никогда до сих пор не преследовал никого, и это, кажется, губит меня.

— Губит?

— Да, сэр. Я пробовал делать это несколько раз, и все не выходит. Я позабыл что-то такое, какой-то пустяк, и вот не могу вернуться.

Ну, уж это, знаете, было слишком для меня. Он посмотрел на меня таким жалким взглядом, что уж потом всю свою жизнь я не смогу вернуться к обычному своему обращению с людьми — довольно-таки высокомерному.

— Странно, — проговорил я, и в то время, как я говорил, мне определенно послышалось, как будто кто-то ходит внизу. — Пойдемте в мою комнату и расскажите мне об этом подробно, — продолжал я, — я, конечно, не могу понять этого.

И тут я попробовал взять его за руку. Хотя, конечно, с таким же успехом вы могли бы попытаться схватить клуб дыма! Кажется, я тогда забыл свой номер; во всяком случае, помню, что я заходил в несколько спален, — к счастью, я был единственной живой душой в этом флигеле, — пока я не нашел своего логовища.

— Вот мы и дома, — сказал я и сел в кресло, — садитесь и расскажите мне все. Мне кажется, старина, что вы поставили себя в довольно неловкое положение.

Ну, и он сказал, что не сядет, что он предпочитает порхать туда и сюда по комнате, если это все равно для меня. Он так и сделал, и скоро мы погрузились в длинный и серьезный разговор. Тут, знаете, часть этого виски с содовой уже испарилась, и я начал понемногу понимать, в какую странную и очаровательную историю я попал. Он стоял предо мной, полупрозрачный, настоящий, по всем правилам, фантом. Он был беззвучен, за исключением его призрачного голоса, он мелькал взад и вперед в этой милой, чистенькой, с ситцевыми занавесями старинной спальне. Можно было видеть сквозь него отблеск медных подсвечников и огни на каминной решетке из желтой меди, углы вставленных в рамы гравюр на стене; и вот здесь-то он мне поведал историю всей своей злополучной маленькой жизни, которую недавно закончил на земле. Нельзя сказать, чтобы у него было особо искреннее лицо, но, конечно, будучи прозрачным, он не мог говорить ничего иного, кроме правды.

— Как? — сказал Уиш, внезапно выпрямляясь в кресле.

— Что? — спросил Клейтон.

— Будучи прозрачным, он не мог говорить ничего иного, кроме правды, я этого не понимаю, — сказал Уиш.

— И я этого не понимаю, — повторил Клейтон с неподражаемой уверенностью. — Но, уверяю вас, это тем не менее так. Я не могу допустить, чтобы он уклонился от святой правды вот хоть настолько. Он рассказал мне, как он был убит: спустился в подвал со свечкой, чтобы осмотреть газовые трубы, — откуда-то шел газ, — и он сказал, что был старшим мастером в одной лондонской частной школе, когда случилось это освобождение от плоти.

— Бедняга! — произнес я.

— Так и я подумал, и чем больше он говорил, тем больше я его жалел. Он был бесцелен в жизни и бесцелен вне ее. Он говорил об отце, о матери, о школьном учителе и обо всех, кто был хотя бы чем-нибудь для него в мире, отзывался дурно. Он был слишком обидчивым, слишком нервным, он говорил, что никто из них не оценил его как следует и никто не понимал его. По-моему, у него никогда в мире не было настоящего друга, у него никогда не было и успеха. Его избегали в играх и проваливали на экзаменах.

— Это бывает с некоторыми людьми, — продолжал он. — Всякий раз как я входил в экзаменационную комнату, мне казалось, что все идет кругом. — Между прочим, был он помолвлен и, конечно, я думаю с такой же, как он, чрезмерно обидчивой особой; только неосторожное обращение с газом кончило это дело.

— А где вы теперь? — спросил я. — Не в..?

Но этого он себе вполне еще не уяснил. Судя по впечатлению, которое он произвел на меня, это было что-то вроде смутно-переходного состояния, специально предназначенного для душ, для которых по-настоящему ничто не существует, — ни одно из таких вполне определенных явлений, как грех или добродетель. Я не понял. Он был слишком самоуверен и ненаблюдателен, чтобы дать мне ясное представление о характере места или страны по Ту Сторону Вещей. Но кто бы он ни был, попал он, кажется, все-таки в среду родственных ему призраков — в среду молодых лондонских ротозеев с христианскими именами, и между ними, конечно, было много разговоров о том, что надо бы «пойти явиться кому-нибудь», и о других подобных вещах. Да, «явиться»! Это казалось им невероятным приключением, и большая часть их все время трусила и уклонялась от этого. Так вот он, понимаете, и «явился».

— Но все-таки! — бросил Уиш в сторону огня.

— По крайней мере, такое впечатление он произвел на меня, — скромно ответил Клейтон. — Возможно, конечно, что я был в состоянии, не очень благоприятствующем критической работе мысли, однако именно так в основном сложилось впечатление после его рассказа. Он продолжал порхать взад и вперед и своим тоненьким голоском болтать, болтать о своем несчастном «я», но ни одного ясного слова, точного с самого начала и до конца. Если бы он был реален и жизнен, тогда он не был бы так тощ, простоват и туп. Только тогда, знаете, он не был бы и здесь, в моей комнате, если бы он был живой. Я бы его выпроводил.

— Да, — сказал Ивенс, — бывают такие жалкие смертные, вроде него.

— И для них как раз столько же случаев стать привидениями, сколько и для всех нас, — добавил я.

— Некоторую остроту ему придавало то, что он уже как будто почти понял свою сущность. Переделка, в которую он попал, пожелав «явиться», подействовала на него чрезвычайно угнетающе. Ему сказали, что это будет только «развлечением», ну, он и явился, не ожидая ничего иного, кроме «развлечения», а вышло, что к его биографии только прибавилась еще одна неудача. Он показал себя бесподобным воплощением неудачника. Он говорил, — и я вполне верю, — что он никогда во всю жизнь не сделал ничего такого, что не кончилось бы полным провалом, и в течение бесконечных веков иного он не сделает. Если бы еще нашелся кто-нибудь, кто отнесся бы к нему сочувственно… Тут он остановился, сосредоточенно поглядел на меня и сказал, как это ни было странно, что ни от кого и никогда не видел он такого сочувствия, как от меня. Я понял, чего недостает ему, и решил поставить его на место. Быть может, это было грубо, но, знаете, быть «единственным настоящим другом» и наперсником одного из этих хилых себялюбцев, человека или призрака, все равно — это свыше моих сил. Я быстро поднялся и сказал:

— Не кажется ли вам, что вы с этим возитесь, как наседка с яйцами? Если вам что и надо сделать, так это поскорей выбраться из всего этого. Соберитесь с силами и попытайтесь.

— Не могу, — промолвил он.

— А вы попытайтесь, — повторил я, и он попробовал,

— Попробовал! — воскликнул Сандерсон. — Каким же образом?

— При помощи пассов, — ответил Клейтон

— Пассов?

— Да. Он проделывал целый ряд сложных движений руками. При помощи этих пассов он явился и при помощи их исчез. Боже! Сколько мне было возни с ним!

— Но как же с помощью каких-то пассов… — начал я.

— Дорогой мой, — прервал меня Клейтон, поворачиваясь ко мне и с особым ударением произнося некоторые слова. — Вы желаете, чтобы все было ясно. Я не знаю как. Все, что я знаю, это то, что вы делаете или, по крайней мере, что он делал, вот и все. Прошло несколько ужасных минут, он продолжал свои пассы и сразу же исчез.

— Следили ли вы за его пассами? — медленно спросил Сандерсон.

— Да, — ответил Клейтон и как будто задумался. — Было чрезвычайно странно, — продолжал он, — нас было двое — я и оно, это неуловимо-прозрачное привидение, в этом молчании комнаты, в этой тишине пустой гостиницы, в маленьком городишке в ночь на пятницу. Ни единого звука, если не считать наших голосов и слабого шороха, который слышался, когда призрак парил в воздухе. Были две зажженные свечи на туалетном столике, вот и все. Порою то одна, то другая вытягивалась длинным, тонким пламенем. И вот тут случилось нечто странное.

— Я не могу, — сказал призрак, — я никогда… — И, вижу я, садится он в маленькое кресло в ногах постели и начинает рыдать и рыдать. Боже! Какое это было жалкое, всхлипывающее существо!