Читаем без скачивания След огненной жизни - Любовь Воронкова

И Астиаг придумал. Он выдал Мандану за скромного человека — перса Камбиза. Камбиз происходил из знатного персидского рода и даже был правителем в своей стране, но какое это имело значение? Персия — маленькая, подчиненная Мидии страна; еще дед Астиага, Фраорт, покорил ее и заставил платить дань. Хоть и знатного, даже царского рода был Камбиз, Астиаг все-таки считал его ниже среднего звания любого мидянина. К тому же Камбиз не отличался ни смелостью, ни честолюбием. И Астиаг успокоился: ни о каком мидийском царстве Камбиз помышлять не станет.

Мандана вышла замуж за Камбйза и уехала с ним в Персию.

КТО РОДИТСЯ?

Мандана живет в Персии. Все тихо. Царь Астиаг прочно сидит в царском дворце за семью зубчатыми стенами. Царственный блеск золотых зубцов самой высокой стены наполняет своим отсветом его покои.

Власть Астиага крепка. Сокровищница полна золота. Сильное войско хорошо вооружено. Его отец Киаксар, человек воинственный и много воевавший, разделил все подчиненные ему народы Азии на военные отряды: отряды копейщиков, отряды стрелков из лука, отряды всадников. Это увеличило силу его войска.

Киаксар покорил все племена Азии по ту сторону Галиса. А потом сражался с Ассирией. Он хотел покорить Ниневию, богатую, могущественную, поработившую многие страны. Киаксар хотел разбить и уничтожить Ниневию и тем отомстить за смерть своего отца, Фраорта, погибшего в войне с Ассирией, отомстить за свою Мидию, на которую ассирийцы не раз делали грабительские набеги, уводили в плен мидян, угоняли скот…

В первый раз Киаксару не удалось разорить Ниневию: ему помешали скифы, которые вдруг нахлынули в Мидию несметными полчищами на своих полудиких лошадях. Мидяне пробовали защищаться, но скифы покорили их. И завладели Азией.

Скифы хозяйничали в Азии двадцать восемь лет. Своим буйством и разбоями они разорили и опустошили мидийскую землю. Скифы брали дань со всех народов. А получив то, что им приносили добровольно, скифы грабили все, что еще оставалось у людей.

Но царь Киаксар был жив. Он, как и Дейок, умел ждать. Он понимал, что силой со скифами справиться он не может, ц терпел унижения, терпел горе своей страны. Однако все эти долгие годы рабства он не терял упорной решимости освободиться от этого дикого и свирепого врага.

Наконец после тяжкого и длительного рабства Киаксару удалось вырваться из-под скифского ига. И не силой, а хитростью.

Киаксар и его придворные-мидяне устроили пир и пригласили скифского царя Мадия. Мадий явился на пир и привел с собой лучшую боевую часть своего войска и самых знатных людей, богато одетых для пиршества.

Астиаг помнит этот жаркий вечер, когда огни костров плавились и сливались с пламенем зари, а в неподвижном душном воздухе висел густой запах дыма и жареного мяса. Над кострами на вертелах жарились туши баранов, быков, лошадей…

Скифы пришли толпой, следуя за своим царем и военачальником Мадием. Видя, что мидяне безоружны, они спрятали луки в гориты [1], сверкающие набором золотых пластин, сняли с плеча колчаны с тяжелыми железными стрелами, сбросили свои круглые щиты. И сложили все это на землю. Только короткие мечи — акинаки с золотыми рукоятками остались висеть у них на широких, отделанных золотыми бляшками поясах. Так и запомнились они Астиагу — коренастые, с косматыми бородами, с золотыми повязками на длинных волосах, в золотом сиянье богатых чешуйчатых панцирей, отражающих пламя костров…

А потом на поле пиршества упала ночь, черная, безлунная, внезапная, как всегда на юге. Огни костров стали красными и зловещими.

Скифы ели мясо, разрезая туши своими акинаками, пили виноградное вино. И снова ели. И снова пили. Казалось, они могли выпить целое море этого сладкого веселого вина — ведь такого вина они не знали на своей суровой земле.

Скифы веселились, горланили… А мидяне коварно еще и еще подливали им вина. И когда пьяное скифское войско, сраженное вином, повалилось на землю и царь их Мадий заснул на полуслове, скифов настигла смерть. Киаксар и его солдаты перебили их. Астиаг помнит это побоище, страшные крики и стоны среди душной тьмы…

А наутро Мидия вздохнула с облегчением — владычество скифов кончилось!

Таков был отец Астиага Киаксар. Он выдержал скифское нашествие и уничтожил скифов. А потом он еще раз ходил войной на Ассирию и добился своего — разорил древний ассирийский город Ашшур и сровнял с землей гордость их царей Ниневию… Теперь Мидия — обширное могущественное государство. Многие народы покорились ей… Но еще противостоит Вавилон.

Царь вавилонский Набопаласар был союзником его отца Киаксара, они вместе воевали против Ассирии. Но союзник он был лукавый и ненадежный. Когда мидяне брали штурмом город Тарбис на Тигре, когда брали штурмом могучие укрепления Ашшура и гибли под его стенами, Набопаласар отсиживался в своей крепости, спрятавшись от ассирийских войск. Он пришел уже к развалинам Ашшура и потом еще оправдывался перед своими жрецами, которые все были связаны и религией, и общими интересами с жрецами Ассирии:

— Я не принимал участия в осквернении ассирийских xpaмов!.. И даже спал в эти дни на полу — в знак траура!

Правда, Ниневию они брали вместе — Киаксар и Набопаласар. В месяце абе [2] штурмом ворвались в Ниневию, прежде открыв ворота каналов и устроив наводнение в городе… Как таяли и падали ассирийские дворцы, подмытые водой, — ведь они были построены из сырцового кирпича! Как рушилась богатая Ниневия, полная награбленных у многих народов сокровищ!..

Несметные богатства потекли тогда в Экбатаны. В прекрасные дни ранней осени возвращался Киаксар с войны, и караваны с ниневийскими сокровищами следовали за ним. Мидия ликовала.

Киаксар сделал много. А что сделал он, Астиаг? Приближенные его, богатые, знатные вельможи и полководцы, недовольны им, он чувствует это, он знает это. Им нужны новые войны, новые завоевания, новые земли. Вавилон — вот куда устремлены их помыслы.

Как ненавидит он всех этих потомков мелких царьков, правивших когда-то отдельными «странами», как и его прадед Дейок, как трудно терпеть ему их высокомерие, их независимые речи, их тайное презрение, которое кроется в опущенных, прикрытых ресницами глазах!

Но Вавилон — грозный соперник. Мидия никогда не будет спокойна, пока стоит этот город на Евфрате — город, полный богатых дворцов и храмов, город с высокими крепкими стенами и медными воротами. И все чаще в мозгу Астиага возникало видение — отряды мидийских солдат, идущие по равнинам Вавилонии, сверкание их стрел и копий сквозь жаркую красную пыль, поднятую копытами коней. Взять Вавилон нелегко. Но с помощью богов его отец Киаксар пришел в Ниневию, которая была укреплена не менее. И что осталось от нее? Пыль и пепел.

Астиаг — сын Киаксара. Он покорит Вавилон, оставит там пыль и пепел, он привезет богатую добычу и еще более возвысит свое царство!

Но обдумать, обдумать… Покорить Вавилон потом. Сначала надо ослабить его, надо захватить долину Междуречья… Надо занять Северную Сирию… А уж потом — Вавилон.

И вот теперь, когда Астиаг обдумывал свой поход в Междуречье, ему вдруг опять явилось сновидение, которое снова наполнило смятением его душу. Ему приснилось, что над его дочерью Манданой выросла виноградная лоза, и лоза эта была так огромна, что покрыла собой всю Азию.

Угрюмо сдвинув брови, Астиаг рассказал магам свой сон. Маги истолковали этот сон так же, как и тот, что приснился ему раньше.

— Сын твоей дочери, царь, будет царем всей Азии.

— После меня?

— Вместо тебя, царь.

Злые молнии зажглись в черных глазах Астиага. Он знал, что Мандане скоро предстоит родить ребенка. Кто родится у нее?

Астиаг приказал дочери немедленно явиться к нему в Экбатаны. Мандана покорно явилась. Камбиз, тихий, спокойный перс, ее муж, сопровождал ее.

Мандана только переступила порог отцовского дома, как ее тут же взяли под стражу. Камбиз недоумевал. Мандана плакала, сидя в заключении. Страшная догадка уже мучила ее. Она слышала о снах царя, и она хорошо знала своего отца.

А царь ждал. Если у Манданы родится девочка, он отпустит их с ребенком обратно в Персию. Если родится мальчик, он отпустит их в Персию, но без ребенка.

Родился мальчик.

ГАРПАГ

Мандана, ничего не видя от слез и горя, покинула отцовский дворец. Камбиз, подавленный и безмолвный, возвратился вместе с ней в Персию. Их ребенок, их сын остался у деда.

Они чувствовали, что царь задумал недоброе, но не смели противиться. Только надежда, что у царя в груди все-таки человеческое сердце и не поднимется у него рука на собственного внука, — только эта надежда поддерживала их.

Едва Камбиз и Мандана вышли из дворца, едва затих стук копыт их коней на каменистой улице, Астиаг призвал к себе своего родственника Гарпага. Это был самый надежный, самый преданный царю человек.