Читаем без скачивания Безутешная плоть - Цици Дангарембга
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я уверена, все пройдет очень хорошо, – шепчет сестра-хозяйка Мей. – Мэбс Райли была отличной старостой. Я помладше, но она была просто чудесная.
Хлопья пудры отслаиваются от ее трясущихся щек.
– Благодарю вас, миссис Мей, – бормочешь ты.
* * *Брунфельсия в саду хостела колышется сиреневым, белым, лиловым. Пчелы продираются сквозь воздух, вонзая хоботки в эти легкие, легчайшие брызги света.
Ты останавливаешься у куста на полдороге, чтобы не раздавить смелого счастливого жучка. За ним буйствует живая изгородь из китайской розы. Много лет назад – ты не хочешь вспоминать, сколько именно, – ты со смехом, не задумываясь, выдувала толстозадых жучков из песчаных ямок. Когда жук отлетал, ты опускала в ямку муравьев и смотрела, как миниатюрные гладиаторы сражаются и гибнут в челюстях своих мучителей.
Ты сворачиваешь на Герберт-Читепо-авеню. Мальчишки ошибочно принимают тебя за мадам и с хныканьем выпрашивают подаяние.
– Тамбу! Тамбу! – раздается голос.
Он тебе знаком. Ты жалеешь, что не раздавила жука.
Гертруда ковыляет на шпильках, за ней тащится Изабел.
– Нам по пути, – заявляет Гертруда, хотя сама себя она называет Герти. – Наконец-то нам выдался шанс пожелать тебе доброго утра и выяснить, как ты спала. Мы с Изабел идем в «Сэм Леви».
– Доброе утро, – бормочешь ты, держа дистанцию.
Они обступают тебя с обеих сторон, как полицейские. Их прыгающая походка раздражает.
– О, а я и не знала, – Изабел захлебывается в потоке слов, как будто в ее случае мысль не обязана предшествовать речи.
Это тебя немного забавляет, ты улыбаешься. Девушка приободряется.
– Ты тоже идешь в «Сэм Леви». Ты ведь так же любишь распродажи, как и мы. Я не знала, что старые любят моду.
Когда девушки распрямляют плечи, чтобы подчеркнуть грудь, сиськи у них выпячиваются.
– Я не в «Сэм Леви», – говоришь ты.
Их взгляды направлены не на тебя, девушки рассматривают машины на дороге и среднего возраста мужчин за рулем.
– Я в Борроудейл, – уточняешь ты. – Там живет моя тетя.
Девушки снова переключают на тебя внимание.
– Борроудейл, – повторяет Гертруда.
Ты точно не понимаешь, относится ее удивление к тому, что у тебя есть тетя или что твои родственники могут жить в Борроудейле. Несмотря на это, ты в первый раз за утро испытываешь удовлетворение и позволяешь улыбке подняться до самых глаз.
– А что тут такого удивительного? – пожимает плечами Изабел, поправляя соскользнувшую на плечо бретельку лифчика. – У моего бабамунини, брата отца, был там дом. Но он его потерял, потому что не мог платить. Кажется, какие-то взносы или в этом роде. И он перебрался в Мозамбик, что-то с бриллиантами, по-моему. – Она вертит носом. – Сейчас сидит там в тюрьме. Только такие и селятся в Борроудейле. Пожилые!
– А кто твоя родственница, Тамбудзай? – спрашивает Гертруда.
– Я не имею в виду таких, как ты, Сиси[1] Тамбу, – перебивает ее Изабел. – Я имею в виду по-настоящему старых.
* * *У обочины на углу Борроудейл-роуд и Седьмой улицы толпа.
– Вабереки, вабереки![2] – благим матом орет молодой человек, сидящий за помятой дверью микроавтобуса.
Автобус резко выворачивает на обочину. Все съеживаются, втягивают руки, ноги, головы. Ты подаешь назад вместе с толпой. Секунду спустя тебя выносит вперед вместе с каким-то человеком, который локтями энергично отпихивает назад всех, кого удается. Но тревога ложная.
– Родители, вас мы не берем! – кричит, ухмыляясь, молодой кондуктор. – У нас все места заняты. Вам понятно? Заняты.
Водитель тоже усмехается. С пламенеющих деревьев на дорогу зигзагами слетают вороны и с надрывным карканьем отскакивают от облака сажи, изрыгаемого брюхом автобуса.
Скоро все опять подаются вперед. Когда водитель другого микроавтобуса жмет на тормоза, слышится скрип металла и резины. Колеса бьются о бордюр тротуара. Молодые люди локтями прокладывают себе путь и запрыгивают в салон. Ты ныряешь под чьи-то руки, между телами.
– Родители, садитесь. Садитесь, садитесь, родители! – кричит второй кондуктор.
Он телом загораживает полдесятка школьников, сгрудившихся на моторе. Ты пробираешься мимо, бедрами проехавшись по его чреслам, и от этого прикосновения тебе становится стыдно. Кондуктор ухмыляется.
– Ой, Май! Мама! – визжит девочка.
Ты наступила ей на ногу двухцветной туфлей в стиле леди Дианы из настоящей европейской кожи, эту пару тебе несколько лет назад подарила кузина, учившаяся за границей.
Из глаз девочки капают слезы. Она наклоняется потереть ногу, и ее голова ударяется о зад кондуктора.
– Ну, народ, вана хвинди, – тягуче ворчит соседка Гертруда. Одна ее нога на ступеньке автобуса. Голос сочный, уверенный. – Они ведь совсем маленькие дети. Вы когда-нибудь сами были ребенком, кондуктор? Мы называем их детьми, хотя наши дети совсем другое, чем эти козлята, – так же медленно продолжает она.
– Если вы пришли присмотреть за детьми, все в порядке, только не здесь. Хотите, чтобы мы опоздали? – кричит мужчина из задней части автобуса.
– Эй, разве она кому-то что-то сказала? – взбрыкивает Изабел, залезая следом за тобой.
Обиженные пассажиры недовольно ворчат на твоих спутниц.
– Тоже мне, девицы, сами не знают, что несут.
– Молодняк, ни в чем не разбирается. Понятия не имеют, что Бог дал им разум, чтобы думать и держать рот на замке.
Радуясь, что втиснулась на место, ты сначала молчишь.
– Может быть, наши юные дамы о чем-то попросят, – опять подает голос мужчина сзади. – Например, чтобы их чему-нибудь научили. Если им все равно, кое-кто их научит и заставит запомнить.
– Хорошо бы дети втянули ноги, – говоришь ты несколько секунд спустя.
Потому что ты часть автобусной жизни.
Изабел молча находит
