Читаем без скачивания Малавита - Тонино Бенаквиста

Под грузом внезапно навалившегося отчаяния он сел прямо на гравий, привалившись спиной к стойке металлического забора. Он довольно долго ждал, скрестив руки на груди, задумавшись, не находя оппонента, не видя ориентиров в привычной логике агрессии. Жизнь гангстера научила его одному: за любой структурой, какой бы крупной она ни была, всегда обнаруживаются люди. Люди, которых встречаешь на улице, люди с известными именами, с открытыми лицами, люди неуязвимые и все-таки погрешимые, потому что они люди.

Завод «Сортекс» был одним из многочисленных филиалов огромной группы, базировавшейся в Париже, которая сама была одним из подразделений конгломерата, действовавшего во множестве различных секторов экономики и представлявшего собой каскад холдингов и хитросплетение долевых паев, — разветвленную империю с щупальцами, действовавшими при попустительстве правительств разных стран, а также административный совет, даже не подозревавший о существовании какого-то там завода «Сортекс», который мог быть перепродан в любой момент по воле арбитражного перераспределения активов, чистки портфеля деловых бумаг, программы отзыва инвестиций или же решения, исходящего из страны, где никто и слыхом не слыхивал про нормандские рощи и ручейки.

Фред удостоверился в том, что мир, к которому его теперь приговорили, мир закона и морали, на самом деле полон ловушек, расставленных безликими врагами, и всякая борьба против них смешна.

И пока эта гигантская бородавка из ребристого алюминия и токсических веществ, торчащая посреди леса, остается безлюдной, пока нет возможности дойти до самого большого босса, Фред будет сталкиваться с тем, чего он опасался больше всего на свете: с произволом.

Сидя на земле, он чувствовал себя до обидного простым человеком. Казалось бы, ничего страшного. Он ненавидел, когда ему об этом напоминали.

В Шолоне-на-Авре никогда не было настоящего кинотеатра. В каждом поколении находился энтузиаст и вел старый добрый киноклуб, собиравшийся в актовом зале мэрии. Несмотря на пророчества кучки депутатов («Это проигранная битва!»), пять десятков активистов набиралось всегда, независимо от программы, два раза в месяц, что позволяло свести концы с концами и посрамить ворчунов. Ален Лемерсье, бывший учитель и завзятый киноман, выбирал фильмы, печатал афишки и организовывал обсуждение после просмотра. Любовь к кино он унаследовал от тех ненормальных, что бороздили провинцию, показывая фильмы Марселя Карне и Саша Гитри в сараях и приемных залах мэрий; от тех психов, что собирали зрителей по полям и кухням ферм и принимали их, не заботясь о выручке, потому что никто на самом деле не платил, цель была не в том. Энтузиасты волшебного фонаря получали свое вознаграждение в виде смеха при появлении Мишеля Симона в «Будю, спасенный из вод»[9] или слез в финальной сцене «Гроздьев гнева».[10] Помня об этом, Ален Лемерсье принял эстафету в Шолоне и стал выбирать для просмотров авторское кино и забытые классические ленты, дававшие повод для дебатов, которые и удерживали в зале большинство зрителей. Обычно ему удавалось пригласить гостя, способного как-то по-особому осветить тему, — все вспоминали вечер, когда была заполнена добрая половина зала по случаю показа «Огненных колесниц»,[11] истории двух молодых бегунов на средние дистанции, которые постоянно соревновались друг с другом. Ален пригласил тогда местную знаменитость, господина Мунье, чья карьера бегуна под старость вышла на новый виток по случаю Олимпийских игр для сениоров. На другой памятный вечер ему удалось привезти из Парижа специалиста по вундеркиндам для увлекательнейшего спора вокруг фильма про умственно отсталого ребенка, в котором внезапно открылись чрезвычайные дарования. Если не удавалось найти докладчика, Ален подбадривал задававших вопросы и старался, чтобы те, кто имел свое мнение, отвечали на них: он вел вечер.

Нью-йоркский писатель, поселившийся в Шолоне, оказался идеальным поводом пересмотреть американскую классику. Недолго думая, Ален схватил телефонную трубку и пригласил Фреда, расписав тому лучшие моменты своего небольшого кинозаведения.

— Для нас будет огромной честью, если вы согласитесь стать нашим следующим гостем.

Дебаты в киноклубе? И Фред? Человек, не мыслящий фильма без банки пива в руке, без кнопки «пауза», чтобы пойти пошарить в холодильнике? Человек, скучающий, если нет взрывов и перестрелки? Человек, засыпающий на романтических сценах? Человек, не научившийся читать субтитры и видеть картинку одновременно? Какие дебаты, какой киноклуб?

— А что за фильм?

— Я думал взять фильм «И подбежали они»,[12] Винсенте Минелли.

— А оригинальное название?

— «Some came running».

— Что-то припоминаю… Там кто играет — Синатра или Дин Мартин?

— Оба.

Ален Лемерсье, сам того не подозревая, попал в десятку. Для итальянца из Нью-Джерси, тем более связанного с Onorevole Societa, Фрэнки и Дино пребывали в статусе героев.

— Напомните мне, о чем там.

— Писатель, ветеран войны, возвращается в родные места с недописанным романом. Все считают его неудачником, кроме одной женщины, которая пытается его ободрить.

— Писателя играет Фрэнк?

— Да.

Расчувствовавшись, Фред обещал подумать, потом повесил трубку и остался у телефона, который, несомненно, должен был тут же зазвонить снова.

— Алло? Фред?

— Вы кто, Плуто или Динго?

— Ди Чикко. Это что еще за «я подумаю»? Вы что, спятили?

— Я с шестерками не общаюсь, дайте послушать пленку Квинтильяни, пусть перезвонит.

Он резко и оскорбительно бросил трубку. Учитывая высокие технологии, которыми располагали Капуто и Ди Чикко, их шеф Квинтильяни испытает, в свою очередь, изумление не позднее чем через минуту, в какой бы точке планеты он ни находился. Когда-то для слежки за ним и для получения показаний ФБР использовало параболические антенны, лазеры, спутники, а также микрофоны, умещавшиеся в родинке, камеры — в дужках очков, и кучу других игрушек, которых не выдумать и сценаристам Джеймса Бонда.

— Скажите, Фред, вы сошли с ума? — произнес Квинт.

— К чему обижать славного мужика и рисковать стать непопулярным.

— Непопулярным? Если бы эти люди знали Джованни Манцони, жулика и убийцу, я бы дорого не дал за вашу популярность. Вы не писатель, Фред, вы всего-навсего дерьмо, которому удалось спасти свою шкуру, не забывайте об этом.

Фред и Том уже давно перебрали все варианты в чисто формальных словесных стычках. Теперешняя их игра требовала высокой точности и постоянной тренировки.

— Одного я никак не могу понять, — продолжал Том, — что вы намерены делать во время дебатов, какими бы они ни были? Совершенно на вас не похоже.

Он был прав. Дебаты? Обмен мнениями? Действительно, это было совершенно не в его стиле — ни обмен, ни мнения. Джованни Манцони проповедовал искусство красноречия ударами лома, и радости диалектики обычно выражались в поисках аргументов от паяльника до дрели. Фред с удовольствием отправил бы Алена Лемерсье подальше, если бы тот не заговорил про «писателя, которого все принимают за неудачника». Он свою долю получил с лихвой. Кто лучше Фреда знает эту тему — на много километров вокруг? Словно мало просто писать, чтобы чувствовать себя писателем, — пришлось еще заполучить и писательские проблемы. И он познакомился со всеми тревогами человека, рассказывающего про себя, одинокого в своей каморке, непонятого, взыскующего правды, не всегда пригодной для изложения.

— Я сначала пересмотрю фильм на видео, Том, приготовлю кучу интересных вещей для рассказа. И вы пойдете на этот просмотр со мной, я скажу, что вы мой друг. За это я обещаю абсолютно честно написать ваш портрет в своих мемуарах.

Квинтильяни, не ожидавший такого двусмысленного довода, рассмеялся.

Магги не станет присутствовать ни на просмотре, ни на дискуссии. После долгого дня, посвященного административной работе в Народной взаимопомощи (взыскание долгов, бухгалтерия, планирование работы на будущее), она вызвалась помогать в организации ужина на восемьдесят человек в столовой технического лицея Эвре. Стоя на раздаче, за рядом сдвинутых пластиковых столов, она наполняла тарелки голодных людей и спрашивала себя, сколько нужно разложить горохового пюре, чтобы стереть ее долг перед человечеством. В ее душе горело призвание сестры милосердия на поле боя, и она помогала одновременно и на кухне, и на раздаче, на разгрузке и погрузке машин, на сборе и на мытье посуды: она работала, как настоящий спортсмен, стремящийся побить рекорд. Она полагала, что в самоотверженности надо упражняться, как в виде спорта, — разминка, работа, ускорение, и если тренироваться регулярно, можно стать чемпионкой. Когда столовая опустела, ей пришлось признать очевидное: подвиг доставлял определенное удовольствие. Вооружившись губкой, она самозабвенно набросилась на пустую кухню. Давно пора было закатать рукава, испортить руки, поцарапать, задубить. История знавала блестящие прецеденты.