Читаем без скачивания Антиохийский священник - Анастасия Дубинина

…Пейре Бартелеми очнулся — и не сразу понял, где находится. Алое золотое — языки пламени качались у него перед глазами, и он подумал: «Вот, я умер». Или только что родился, и лежу в колыбели, слушая далекий тихий шум… Тихий шум — словно там, за завесой огня, шумит море у Марсальских утесов. Ласковое море, похожее на пламя — какое оно изнутри…

Среди золотого пламени выплыло лицо. Старое, озабоченное. Чем-то знакомое… Любимое. Сквозь огонь плохо видно.

Седые пряди вперемешку с черными, две вертикальные морщины на худых щеках, чуть длинноватый нос. Сросшиеся на переносице брови.

— Мессен Раймон… — наполовину утверждая, наполовину спрашивая, прошелестел Пейре. Чуть приподнял уголки губ — улыбнулся: хотелось что-то такое сказать старому графу, что утешило бы его на веки веков, что-то, что Пейре узнал в огне; но он не мог сказать, увы ему, не мог.

Темные, казавшиеся в красноватом сумраке графского шатра почти черными, глаза улыбнулись в ответ — лучами прочертили к смуглым вискам тонкие морщинки.

— Да, отец Пейре. Это… я.

Голая грудь священника — он только сейчас понял, что полностью раздет, только накрыт сверху каким-то полотнищем — часто вздымалась. Вглядываясь через пелену колеблющегося огня, он пытался осознать все, что происходило, но понимал отчетливо только одно — что все так, как должно быть. И что он, Пейре, умирает.

— Хотите воды?..

Пейре покачал головой. Совсем слабо, почти незаметно. Тело его словно выгорело изнутри, и он ничего не хотел. Кроме…

Но оно было здесь, с ним, слабая ниточка пульса пробежала по правой руке. Руке, сжатой в горсть, все еще сжимающей… Святое Копье здесь, понял Пейре и успокоенно улыбнулся, пытаясь ослабить хват закостеневшей руки. Но не получилось, пальцы как будто онемели; только ледяные иголочки слегка промчались по руке до локтя.

Словно отвечая на незаданный вопрос, граф Раймон кивнул. Силясь улыбнуться (хотя не мог — он слегка боялся… Редкая, небывалая боязнь, боязнь глядеть в подслеповатые, все еще видящие огонь глаза этого запредельного тридцатилетнего старика, святого, наверное — но до чего же… до чего жуткий народ эти святые. И имя этой боязни было — стыд.)

— Третий день, отец Пейре. Прошло три дня после…

— Испытания, — одними губами закончил тот. Кожа на лице слегка облезла, губы растрескались; теперь при попытке говорить из всех мелких трещинок начинала сочиться кровь. Но на теле, хилом смуглом теле провансальского клирика не осталось ни единого ожога. Только на плече блестящий шрам от огня, на вид — очень давний. Совсем заживший, такая белая двойная полоска.

Нет, Пейре вовсе не упрекал; Раймон упрекал себя сам. Брови Пейре чуть дернулись испуганно, когда взял старый рыцарь, владетельный сеньор его неподвижную руку — левую, лежавшую плашмя поверх покрывала — и прижался к ней лицом. И Пейре почувствовал на руке теплоту Раймоновых слез.

— Мес…сен…

— Прости меня, — глухо выговорил граф де Сен-Жилль, щекоча кожу полумертвой руки короткой жесткой щетиной подбородка. — Прости, что я… не верил. Что тебе пришлось пройти…

Священник покачал головой — будто бы даже строго; на изумленный графский взгляд указал глазами — вправо, на откинутое вместе с правой рукой, завернутое в светлый шелк…

«Не у меня, Раймон. У Копья. Проси прощения у Копья.»

И Раймон понял его верно. Еще с мгновение вглядывался в это умирающее лицо, одновременно молодое и старое, и при том вообще лишенное всяческого возраста; потом склонился к другой руке священника и осторожно, будто боясь прогневить, или — боясь разбудить спящего ребенка… поцеловал Святое Железо, едва касаясь дрожащими губами следов красноватой ржавчины на листовидном широком острие.

Копье было холодным для его губ, холодным, как лед.

Пейре еще раз указал глазами — взмах полусгоревших ресниц на выход из шатра, светлеющий сквозь движущиеся языки пламени: «Скажи им всем». После чего закрыл глаза, не имея более сил оставаться с графом Раймоном.

К вечеру того же дня Пейре Бартелеми умер, и тогда рука его, вопреки всем опасениям, разжалась сама. Раскрылась, словно отдавая Святое Железо, не могущее принадлежать никому из смертных, разве что сразу — всем. Мертвый Пейре был куда красивее живого, его молодое строгое лицо в обрамлении белоснежных волос, казалось, чуть улыбается некоей тайне, оставшейся внутри, там, под красноватым туманом запавших век. Прекрасное палестинское небо, уже начавшее выцветать от жары, отпраздновало уход Пейре еще одним потрясающим закатом, чисто-алым, как поле окситанских маков, как раны Господа нашего, как вся та кровь, которая за Него пролита в безводные пески (чтобы выросли цветы… Невидимые днем, сгорающие по ночам, прозрачно-белые цветы мученичества, которые маленькая девочка Аламанда, не раня пальцев о шипы, сплетала в белый венок…) Пейре Бартелеми, что из Тулузы, исполнилось тридцать и три года в день, когда он умер. Граф Раймон, переживший его на пять с лишним лет, вошедший-таки в Иерусалим, отказавшийся от Иерусалимского престола, и тоже погибший в Святой Земле во исполнение обета — страшной смертью, задохнувшись в дыму — так никогда и не узнал, что же антиохийский священник видел в огне. И как этот человек сделал все то, что сделал. Хотя, возможно, слово «никогда» и не должно быть произнесено в этой истории.

Потому что есть истины, которым присягают только одним образом. Смертью.

Примечания

1

История деяний за морем. (лат)

2

Этого хочет Бог (Старофр.)

3

Деян. 11. 25–26.

4

Пс. 17 «Господь твердыня моя»

5

Светоносец закатился (лат)

6

Паломников к Иерусалиму (лат)

7

Да будет воля Твоя (лат)