Читаем без скачивания Заря вечерняя - Иван Евсеенко

Пока Володя бережно укладывал чирка на густую приколодезную траву, Афанасий набрал полное ведро воды.

— Поливай! — скомандовал Володя, подставив под ведро сложенную лодочкой ладонь.

Афанасий налил туда воды, невольно дивясь, какая она чистая и прозрачная после морской, прогнившей, залитой мазутом. А чирок тем временем уже тянулся к Володиной ладошке светло-коричневым узенько раскрытым клювом. В одно мгновение он выпил всю воду и скосился на Володю, прося еще. От этого его взгляда Володя немного даже растерялся, но потом перехватил у Афанасия ведро и поднес его к чирку. Опять вытянув вперед шею, чуть приподнимаясь на все еще шатких лапках, тот начал пить взахлеб, разбрызгивая и проливая воду на землю.

— Ну, хватит тебе, хватит, — улыбаясь, пожурил его Афанасий. — Ишь разошелся!

А Володя уже принялся поливать воду чирку на спину и крылья, смывать самый верхний нефтяной налет. Но оказалось, что сделать это не так-то просто: вода скользила, скатывалась по слипшимся перьям маслянистыми, похожими на шарики каплями, а чирок как был в иле и мазуте, так и оставался. Лишь после третьего или четвертого ведра его спина и крылья чуть-чуть очистились и распушились. Чирок пофыркивал, сам подставляя под струю то одно, то другое крыло, смешно разворачивался в образовавшейся луже, вздрагивая всем телом, стараясь как можно скорее освободиться от липкой угарной грязи.

Постепенно возле колодца начал собираться народ. Первыми обнаружили чирка мальчишки. Мешая Афанасию и Володе, они обступили его со всех сторон, стали совать кто кусочек хлеба, кто пучок травы-гусятника, а кто даже купленное неподалеку в магазине печенье, хотя чирку было еще явно не до еды.

Вслед за мальчишками заспешили к колодцу и взрослые. Вначале появились женщины с ведрами и коромыслами в руках, а потом подошли и мужчины, обеспокоенные неожиданным шумом и сборищем.

Женщины, завидя чирка, сразу на все лады заохали, забеспокоились:

— Надо же, бедняга, живой!

Они тут же взялись помогать Афанасию и Володе, принесли широкое оцинкованное корыто, горячую воду, забрали чирка и начали купать его в самом настоящем шампуне, словно малого непослушного ребенка. Чирку вначале это не понравилось, он запищал, забился в корыте, расплескивая мыльную воду, но после смирился, должно быть поняв, что зла ему тут никто не причинит.

— Вы в парную его, девчата, в парную, — задели женщин мужики.

— Можно и в парную, — ответили те. — Глядите, что наделали с птицей.

От шуточного этого и вроде бы неуместного разговора всем стало на душе как-то легче, все словно на минуту забыли, что на морском берегу в камышах таких вот погибающих чирков, наверное, не один десяток…

Теплую воду в корыте меняли несколько раз, бегали в дома за новой, потом опять промывали чирка возле колодца и вот наконец-то чистенького и насухо вытертого ветошью посадили на пешеходную тропинку.

Вначале он сидел тихо, не подавая никаких признаков жизни, должно быть все еще не веря в свое спасение. Но вскоре приподнялся на лапках и стал прихорашиваться, приглаживать клювом взъерошенное оперенье. Женщины, подбадривая его, опять заулыбались, повеселели:

— Гляньте, прямо-таки жених женихом!

Мужчинам, судя по всему, такое сравнение не понравилось. Они отошли чуть в сторонку от колодца и, доставая папиросы, принялись обсуждать злополучную эту аварию на нефтебазе. А чирок между тем уже делал первые шаги по тропинке. Мальчишки сопровождали каждое его движение одобрительным гулом, посыпали на тропинку принесенное из дома просо, крошили хлеб, манили за собой. Но неожиданно их игра прервалась — возле колодца появилась бродячая вислоухая собака, должно быть, одна из тех, которые воют по ночам на берегу моря и не дают староозерцам покоя. На нее тут же прикрикнули, отгоняя подальше, но собака лишь отошла на несколько шагов и с удивлением стала наблюдать за людьми и чирком, ничего, наверное, не понимая в происходящем. Вот он — чирок, добыча, а вот — люди, охотники, но ведут они себя как-то странно: за чирком не гонятся, не стреляют по нему, не ловят… Предупреждая людей, собака подала было голос, заволновалась и даже шагнула вслед за чирком, но потом, не дожидаясь окрика, сама замерла, села на траву и только теперь, кажется, догадалась, что чирок этот какой-то необычный, совсем не похожий на тех, за которыми она охотилась, когда еще жила при хозяине.

Мужчины поведение собаки одобрили, бросили ей кусок хлеба, оброненный мальчишками, и даже похвалили:

— Ишь ты, чует…

— А то нет, — поманил Афанасий собаку. — Живое все-таки существо.

Он тоже подобрал кусочек хлеба и положил возле своих ног. Собака послушно подошла, принюхалась. Афанасий погладил ее, почесал за ухом, окончательно примиряя с людьми и чирком, который уже совсем бодро вышагивал по тропинке, подбирая просо и крошки хлеба.

Мальчишки манили чирка за собой, норовя увести его к домам, но он неожиданно остановился, настороженно приподнял голову, словно к чему-то прислушиваясь, а потом вдруг расправил крылья и, гулко шлепая по тропинке лапками, начал разбегаться. Мальчишки, освобождая ему дорогу, сразу кинулись врассыпную, потеснили взрослых, едва не сбив с ног замешкавшегося Володю. Возле колодца поднялся такой шум и гвалт, что можно было подумать, не случилось ли какое-нибудь несчастье.

Чирок разбегался гораздо дольше, чем того требовалось для взлета. То ли он по-прежнему еще не верил, что остался жив и может подняться в небо, то ли ему просто не хотелось расставаться с людьми, с песчаной, посыпанной просяными зернами тропинкой и, конечно же, с колодцем, где такая чистая и студеная вода. Но вот наконец-то тропинка закончилась. Чирок в последний раз мощно оттолкнулся от нее и взлетел над толпой, обронив на землю несколько сереньких пушистых перышек. Афанасий опасался, что он сейчас повернет к морю и умчится назад в камыши, где его теперь уже наверняка ожидает неминуемая гибель. Но чирок по-самолетному лег на крыло, развернулся к Старым Озерам и, сделав на радость мальчишкам прощальный круг над колодцем, умчался в закатное небо на дальние торфяные болота, которые начинались сразу за Великими горами.

Мальчишки, сколько можно было бежать, бежали за ним следом, подбрасывали вверх фуражки, кричали что-то вдогонку. Рядом с ними мчалась с веселым лаем и визгом бродячая осмелевшая собака. Она радовалась, кажется, не столько полету чирка, сколько тому, что мальчишки приняли ее в свою компанию, что не прогоняют от себя, а даже наоборот, бегут наперегонки, как в детские ее, давно забытые годы… Когда же мальчишки остановились и, прикрываясь ладошками от солнца, начали следить за улетающим все дальше и дальше чирком, собака тоже вдруг замерла на дороге, подняла вверх голову и, затаив на мгновение дыхание, с какой-то необъяснимой завистью посмотрела ему вслед.

Проводив первого спасенного чирка, Афанасий с Володей опять столкнули лодку на воду и поплыли к камышам, где в мазуте и торфяном иле погибали десятки, а может, и сотни таких же попавших в беду птиц. Когда лодка была уже на середине моря, Афанасий оглянулся на берег и с удивлением обнаружил, что вслед за ними к камышам плывут на плоскодонках еще несколько староозерских мужиков. Афанасий по-мальчишески обрадовался этому и указал на плоскодонки Володе:

— Смотри, подмога!

— Давно бы пора, — ответил тот и крикнул мужикам: — Левее берите, левее!

Мужики сразу поняли его и начали забирать влево, обходя стороной темное нефтяное пятно.

Вечер уже надвигался на море. И без того черное, мрачное, оно еще больше потемнело: камыши гудели глухо и надсадно, скрадывая изредка доносившиеся оттуда птичьи голоса.

Афанасий и Володя пробирались между торфяных кочек осторожно, медленно, прислушиваясь к каждому звуку и писку, боясь пропустить где-либо притаившуюся полуживую птицу. Староозерские мужики, глядя на них, быстро сообразили, что и как надо делать, и уже через каких-либо полчаса лодки их кишмя кишели от уток и чаек.

Афанасий и Володя тоже отыскали несколько чирков, перемазанных, как и тот первый, мазутом, едва дышащих, жалких. Пока Володя отпаивал их из ведра, Афанасий тихонько правил лодкой. И вдруг он увидел зрелище, которое поразило его больше, чем погибающие чирки, хотя, казалось бы, ничего особенного в нем и не было. На черном от нефтяной пены листке кувшинки сидела такая же черная, залитая грязью лягушка. Дышала она тяжело, через силу, широко открывая рот, заваливаясь на сторону, отчего листок начинал тонуть, зачерпывать новую порцию пены. Афанасий протянул руку, чтоб снять лягушку с листка и посадить в лодку, где ее можно будет отмыть и спасти, но она испуганно прыгнула в маслянистую ржавую воду. Вряд ли второй раз лягушка выберется из-под нефти на листок, отогреется на закатном солнышке, чтоб после, перепрыгивая с кочки на кочку, добраться до берега и пережить там, в зарослях густой влажной травы, это нежданно навалившееся на камыши несчастье. Афанасий проследил, как по воде расходятся и тут же гаснут под нефтяной тяжестью круги, образовавшиеся от прыжка, и только теперь подумал о том, что ведь кроме птиц и рыбы в море живет еще множество другой живности: лягушек, водяных паучков, ручейников, улиток — и кое-кому из них предстоит сейчас, наверное, погибнуть, потому как природа сама не придумала еще защиты от подобной беды.