Читаем без скачивания Обманувшая смерть - Анна Малышева

– Придется прибегнуть к самым отчаянным мерам, – сказал он виконтессе и добавил странную для себя фразу: – Видит Бог, я этого не хотел.

Он закрыл глаза и на миг представил доктора Гааза, молящегося у статуи святого Антония Падуанского. Потом послал Мари-Терез в аптеку за ртутью и белым мышьяком, а кузине посоветовал молиться, если она еще помнит, как это делают.

Елена встала на колени перед иконами, оставленными здесь когда-то Евлампией, оглянулась на постель больной раз, другой… Перекрестилась и начала шептать молитву.

Когда князь Илья Романович осторожно открыл дверь, виконтесса все еще молилась, а доктор вводил принцессе в вену очередной шприц с раствором. Они его не видели.

– Так быстро обернулась, Мари-Терез? – спросил по-французски Глеб, не поворачивая головы. – Неужели в аптеке все закончилось?

Князь несколько растерялся и не знал, что на это ответить. Возникла пауза. Елена обернулась и при виде своего заклятого врага вздрогнула и тотчас поднялась с колен. Но Белозерский против всяких ожиданий даже не смотрел в ее сторону: его взор был обращен к сыну, который также оглянулся и замер, узнав отца, которого не видел семнадцать лет. Теперь, когда они оказались лицом к лицу и взрослый сын смотрел в глаза своему былому мучителю, убийце своей матери, их сходство поразило Елену. То было одно лицо, с породистыми крупными чертами, со странным жестким выражением серых глаз, одна и та же брезгливая, упрямая складка губ… У нее невольно сжалось сердце – Глеб явился мстить своему двойнику!

Борис, с помощью поддерживавшего его Архипа добравшийся до дверей, жестом отчаяния извинился перед Глебом за вторжение.

Пауза все затягивалась, и первым нарушил ее доктор.

– Извините, князь, что не могу в данную минуту встать и поприветствовать вас, – с подчеркнутой вежливостью, граничащей с издевкой, начал он, – как это принято в обществе. Я занят, как видите, вливанием солевого раствора в вену больной, умирающей от холеры. Вливание это необходимо производить как можно медленнее, дабы не поднять артериальное давление.

– Благодаря этим вливаниям, отец, Глеб и вернул меня к жизни, – робко вставил Борис, дрожавший всем телом не столько от слабости, сколько от страха перед скандалом, который мог сейчас разразиться у постели обожаемой им девушки. Не сумев остановить отца, он уже мысленно видел себя виновником ее смерти.

Но того, что последовало, не ожидал никто.

– Глебушка, сынок… – громкий, истеричный, какой-то механический шепот, сорвавшийся с губ Ильи Романовича, лишил всех присутствовавших дара речи и движения. Глеб смертельно побледнел. – Если бы ты знал, сколько я думал о тебе все эти годы! Прости дурного отца, лишившего тебя дома и детства! Прости, если можешь простить! Бог велел прощать врагов… Отец простил блудного сына, ты же помилуй блудного отца!

И он предпринял довольно заметную попытку преклонить колени перед Глебом, чем придал бы всей сцене некоторое сходство со знаменитым полотном Рембрандта, если бы сын прервал производимую им процедуру и согласился его обнять. Впрочем, колени Белозерского так и не были окончательно преклонены, он выпрямился, и все остались на своих местах.

– Я был подлецом! Чудовищем! – Теперь князь заговорил в голос. – Я желал твоей смерти! За это я буду гореть в аду!

В этот миг он взглянул, наконец, на Елену, желая проверить произведенный эффект, и наткнулся на ледяной взгляд, от которого его передернуло. «Дурно сыгранный спектакль!» – читалось в ее глазах.

– Я не знаю, что вам отвечать… – произнес, наконец, Глеб. Он закончил процедуру и, опустив глаза, чтобы не видеть отца, с мольбой протянувшего к нему руки, положил опустевший шприц на полотенце. – Все это уже ни к чему…

– Отец, милый отец, я до сих пор так мало вас знал! – Борис, растроганный порывом князя, принял все за чистую монету. – Это… Прекрасно! Я мечтал об этом дне так долго! Глеб, обними же отца!

Он делал брату красноречивые знаки, но тот не двигался с места и хранил молчание. Архип тихонько молился. На губах Елены показалась улыбка, от которой князю сделалось дурно. Так мог улыбаться призрак, подошедший ночью к изголовью своего убийцы.

Князь предпринял последнюю попытку.

– Прости меня, Глеб! – хрипло добавил Илья Романович, берясь за сердце. – Ведь я уж не молод… Никому не признавался, но теперь скажу… С недавних пор ни одной ночи у меня нет спокойной, такие страшные боли вот здесь… – Он передвинул руку выше, заметив испытующий взгляд молодого доктора. – И еще здесь… Жизнь моя была нелегка! Прости меня и позволь старику умереть с разбитым, но спокойным сердцем…

Борис, изнемогая от тревоги, вопросительно смотрел на брата. Глеб, избегая его взгляда, молчал. Виконтесса продолжала улыбаться. В воздухе повисло что-то тяжелое, давящее, близился взрыв, словно в заминированной горной породе огонь почти дошел до конца фитиля… И вдруг будто из-под земли раздался тихий, журчащий голос:

– Глеб Ильич… Глеб Ильич… Простите вашего папеньку…

Все взоры устремились к умирающей принцессе, о которой на время забыли. Майтрейи лежала с полуоткрытыми глазами.

– Господи, неужели спасена?! – воскликнула Елена, бросившись к воспитаннице. Схватив ее руки, она жарко их расцеловала. Девушка попыталась ей улыбнуться.

Илья Романович, не ждавший уже избавления, также осмелился приблизиться к постели. Почтительно поклонившись и утирая самые настоящие слезы, выступившие на его глазах от пережитого волнения, он с трепетом произнес:

– Сударыня, не знаю, чем я более счастливо потрясен: вашим ли исцелением или милостью, которую вы мне оказали, посетив мой скромный дом…

При последних словах он с тревогой взглянул на Елену, но, видя, что та не собирается в данный момент обвинять его в присвоении родового дома Мещерских, радостно продолжал:

– Для такого несчастного старого грешника, как я, нет большего блаженства, чем оказать гостеприимство ангелу… Настоящему ангелу, сударыня, который одним словом примирил все сердца, уничтожил вражду и дал мне, сударыня, робкую надежду, что я не умру все-таки без прощения моего милого младшего сына…

Елена взглянула на него в упор, но, не желая тревожить Майтрейи в минуту кризиса, когда жизнь девушки еще висела на волоске, промолчала.

– Молю вас, милый ангел, мадемуазель Назэр, – голос князя зазвучал так нежно, что по лицу виконтессы пробежала судорога отвращения. – Не откажите мне в милости: оставайтесь в моем доме гостьей не только вплоть до вашего полного выздоровления, но и впредь… Сколько вам и вашим друзьям заблагорассудится! Нет, не гостьей, но полной хозяйкой этого дома!