Читаем без скачивания Тринадцатый Император. Часть 1 - Никита Сомов

Сейчас же все эти господа были удивлены и ошарашены столь резким и необъяснимыми шагами нового государя. Мои поступки буквально ошеломили кабинет. Ведь предполагалось, что Император будет медленно входить в суть дела, прислушиваясь к голосам мудрым советчиков-министров, и очень не скоро начнёт (если вообще начнёт) осуществлять свою собственную политику. Однако для меня это было категорически неприемлемо. Так что мои слова про Муравьева были только первым, пробным шаром. И самое важное: я не собирался на этом останавливаться.

– Предлагаю перейти к следующему пункту повестки для, – продолжил я, доставая из первой папки увесистую кипу документов. – Передайте бумаги по кругу, – обратился я сначала к сидящему по правую руку Блудову, а затем к сидящему по левую Адлербергу, передавая каждому из них по стопке документов. Дождавшись пока все министры получили по копии, я продолжил:

– Перед вами, проект Манифеста об изменении положения удельных крестьян. Прошу вас ознакомиться. Я хочу, чтобы по сему проекту в трёхдневный срок вы подготовили рекомендации от своих ведомств.

Министры бодро зашуршали документами. Я ждал реакции. Этот проект я готовил практически со дня моего вступления на престол. В Манифесте предполагалось: земли, находившиеся в пользовании крестьян, признать их полной собственностью и с момента опубликования крестьяне освобождались от всех повинностей (барщины, оброка, чашни и т.д.) и подушной подати, а также им прощались все недоимки прежних лет. крестьянам, предполагалось возвратить хотя бы часть земли, которой они владели, с тем, чтобы они имели свой двор, огород и небольшой участок пашни. Платить крестьянам предполагалось лишь три налога: мирской, земский и поземельный, правда величина их серьёзно возрастала.

Пока что я планировал распространить действие Манифеста только на крестьян удельных, находившихся до недавнего времени в собственности царской семьи, разумно предполагая, что уж с ними никаких проволочек не предвидится. Удельные крестьяне принадлежат царской семье, а так как я являюсь её главой, то волен делать с ними всё что захочу, не оглядываясь на кабинет. Так что ознакомление министров с данным проектом, как мне казалось, было, по сути, простой формальность. Однако как оказалось, многие аспекты я упускал из виду… Первым протестующе воскликнул Горчаков:

– Votre Majesti Impiriale, le projet de loi …

– Александр Михайлович прошу вас, как подданного Российской Империи, обращаясь ко мне использовать исключительно русский язык, – оборвал я его. Возможно, в подобной резкости не было нужны, но за дни моего пребывания в прошлом меня стало безумно задрожать то, что большинство придворных вельмож изъясняться исключительно по-французски. – А теперь, прошу, ещё раз изложите суть ваших возражений.

Горчаков побледнел, когда я его грубо прервал, видимо моё замечание было ему не приятно, но, как истинный дипломат, он ни единым жестом не выдал своей обиды. Напротив тон его ответа был исключительно, безупречно вежлив:

– Ваше Императорское Величество, ваш Манифест наполнил меня верноподданнической гордостью. Ваши желания более человеколюбивы, чем у любого из известных мне европейских монархов. Однако суждение моё состоит в том, что публикация сего Манифеста в неизменном виде приведёт к рождению большой несправедливости в крестьянском сословии. Выкупные платежи, легшие тяжким бременем крестьян помещичьих, Ваше Величество, в Высочайшей милости собирается крестьянам удельных простить. Я всемерно поддерживаю столь человеколюбие стремление, но не обернутся ли благие намерения тяжкими последствиями как для казны? Не будут ли бывшие помещичьи и нынешние государственные крестьяне чувствовать, что обделены Высочайшей справедливостью? Не повлечёт ли сиё решение бед, равных, а то и больших, нежели события, в Польше происходящие?

Закончив речь Горчаков учтиво поклонился и элегантно присел на своё место. Не успел я собраться с мыслями для ответа, как слово взял граф Адлерберг.

– Ваше величество, – начал он, встав и поклонившись, – я не могу не согласиться с князем. Ваше решение вероятно продиктовано желание облегчить быт податного сословия, однако на сей час, имея в виду события в Польше, мы не можем себе позволить вносить столь сильное смущение в мужицкие умы. Узнав что, по Манифесту Вашего Величества, удельные крестьяне получили освобождение от выкупных платежей, остальные немедля потребуют себе тех же благ. Мы едва можем справиться с поляками, к чему по время пожара заливать огонь маслом?

И тут как плотину прорвало. Рейтерн, срывая голос от волнения твердил, что отказ от выкупных платежей удельных крестьян пагубно скажется итак на подкосившемся, после неудачно попытки восстановления золотого размена, бюджете. Зеленой и Мельников возражали против прирезки казенной земли на наделы. Милютин и Головин были в целом 'за', но их смущало то, что удельные крестьяне в правах и обязанностях были приравнены к государственным, то бишь казённым, и значит, действие Манифеста теоретически могло распространяться и на них. Странно молчаливы были Блудов, Валуев и Краббе. Но если последнего этот вопрос напрямую не касался, и собственного мнения он мог и не иметь, то вот первые два…

– Господа, – приподнял я руку, – господа, спокойнее. Спокойнее. Я услышал ваше мнение. Пётр Александрович, Дмитрий Николаевич, Николай Карлович, вы не хотите ничего добавить?

Начальник канцелярии медленно поднялся и, вытянувшись во весь свой невеликий рост, глядя мне в глаза заявил:

– Суть и сущность собственной Его Императорского Величества канцелярии состоит в том, чтобы выполнять решения, а не обсуждать их.

Я признаться был приятно удивлен. Мне казалось, что граф найдёт тысячу предлогов, чтобы отговорить меня от этой идеи или хотя бы оттянуть время её воплощения в жизнь. Но видимо я нём ошибался, что ж надо признавать свои ошибки! Однако тут граф продолжил:

– Мне жаль лишь, что Ваше Императорское Величество вынесли этот вопрос на обсуждение, не воспользовавшись услугами канцелярии, как раз и предназначенной для заведования делами, подлежавшими личному рассмотрению императора и наблюдающей за исполнением Высочайших повелений. Я уверен, – заявил Блудов, – что мои сотрудники, бы могли прилежно и детально выполнить предварительные работы, чтобы претворить в жизнь разделяемые ими устремления Его Императорского Величества.

– И как вы предполагаете это сделать? – ради интереса спросил я, уже понимая куда он клонит.

Граф тут же предложил создать авторитетный редакционную комиссию. Её рекомендации, сказал он, позволят учесть все возможные последствия и принять решение, основанное на зрелых, ответственных и долгосрочных соображениях, забыв о сиюминутных и корыстных порывах.

Нет, всё-таки я был прав, чиновник всегда остаётся чиновником. Как будто не понятно, что поручение разработки закона вышеупомянутому комитету, растянет на несколько месяцев, а то и лет! С улыбкой поблагодарив графа за 'самоотверженность', я заявил, что всё-таки вынужден отказаться от столь любезно предложенной помощи, если хочу чтобы Манифест увидел свет в этом столетии. Блудов намёк понял и резко свернул своё выступление.

Следующим был Валуев. Он начал с того, что напомнил, что 19 февраля 1863 года истекал двухлетний срок, в течение которого крестьяне обязаны были пребывать в прежнем повиновении у помещиков и беспрекословно исполнять их обязанности. В связи с этим среди крестьян были широко распространены слухи о даровании 'настоящей воли' этом году. Они с нетерпением ожидали наступления 19 февраля, собирались к тому дню в города, наполняли церкви и ожидали объявления указа о безвозмездной отдаче им земли и прекращении обязательных повинностей. Кроме того, в некоторой части помещичьих имений проявлялось и стремление крестьян к получению безусловной свободы путем бунта. По данным министра, волнения крестьян происходили в Черниговской, Екатеринославской, Нижегородской, Херсонской, Пензенской, Саратовской, Казанской и Киевской губерниях. На этих словах Пётр Александрович остановился и выжидательно посмотрел на меня, всем своим видом показывая, что его дело – предупредить, и окончательное решение остаётся за мной.

Когда Валуев закончил, я его сухо поблагодарил и задумался. Признаться, я не ожидал столь сильного и массированного отпора, и ход совещания пошатнул мою уверенность в правильности предложенных начинаний. Я уже хотел было подвести итог заседанию и отложить принятие проекта, когда с места поднялся адмирал Краббе.

– Вы тоже хотите высказаться, Николай Карлович? – несколько удивлённо спросил я. Конечно адмирал, безусловно, заслуживал моего внимания, как человек оставивший глубокий след в истории российского флота. Он преобразовал парусный деревянный флот в паровой и броненосный, снабдив его громадной артиллерией, изготовленной, как и флот, в России. Создал боеспособные океанские эскадры, бороздившие безбрежные глади Тихого и Атлантического Океанов, основал Обуховский завод и даже устроил первые базы на Дальнем Востоке. Но знаете как в фильмах, так перечисляют достоинства кого-либо, перед тем как сказать: 'но есть одно НО'. Было такое 'но' и у Краббе. Николай Карлович был ставленником моего дяди, Великого Князя Константина Николаевича с которым мой покойный отец и мать находились в самых прохладных отношениях. Однако, в моём понимании, крестьянский вопрос был весьма далёк от морского дела.