Читаем без скачивания Золотое на чёрном. Ярослав Осмомысл - Михаил Казовский

- Не серчай уж, княжич, но ея силы на исходе… Надоть пробуждать, - и довольно сильно шлёпнула Арепу по темечку.

Ясновидящая открыла глаза. Перестала дёргаться, и её лицо начало оттаивать, возвращаясь к жизни. Наконец, поймала молодого отца в поле зрения и спросила мягко:

- Вышло, нет? Ты остался довольный? Он погладил старуху по худому плечу:

- Благодарен, милая. Ты открыла мне многое… Я велю, чтобы вас обеих потчевали сытнее.

- Нет, спасибо, не нужно… Нам хватает всего…

- Перестань: от хорошего хуже не бывает. - Посмотрел на девочку: - До свиданья, Настя. Позаботься о нянюшке. Я потом ещё загляну.

- Будем рады, княжич.

По дороге в свою одрину сын Владимирки думал об услышанном. В целом предсказание его успокоило: мальчик не умрёт в детстве, вырастет большой, народит ему внуков; ну, а то, что нравом будет непрост, это ничего - у кого из нас характер примерный?

И уже в одрине, помолясь, отходя ко сну, напоследок отметил: «А Настасья вырастет красавицей. Вот кому-то повезёт с молодой женою… Жалко, что не мне!» Да, в отличие от Арепы, он пророком не был. И не мог предугадать последующие события…

8

А судьба Осмомысла предрешилась в Киеве: Изяслав велел уничтожить Владимирку за его своеволие и постыдное вероломство. Он сказал Берладнику: «Делай с ним что хочешь. Я на все твои действия закрою глаза. Ибо не желаю выглядеть посмешищем перед Гейзой. Мне король поверил и не стал продолжать войну. Что ж, выходит, зря? Нет, терять союзника-унгра не могу. А тем более - мужа сестры. Выручай, Иване». Вместе с тем двигаться походом на Галич оба не имели ни времени, ни возможностей. Значит, приходилось искать новые пути. И тогда Ростиславов сын вспомнил о кольце Петра Бориславича.

Навестив старого учителя, жившего опять во дворце киевского князя, он радушно воскликнул:

- Ну, давай мириться! Я в шатре у себя непотребно вспылил и теперь жалею.

А наставник ответил:

- Ты вспылил-то правильно. Это я жалею, что позволил себя уговорить галицкому прохвосту. Видишь, как оно обернулось всё. Перемышль вновь не наш, я у Изяслава вроде прихлебателя. Тяжело, Иване.

- Тяжело, конечно. Но исправить можно. Дядька посмотрел с недоверием:

- Ты к чему это клонишь, не пойму?

- Надо подсобить Изяславу, чтобы он вернул себе Перемышль.

- Да каким же боком?

- Съездить в Галич и забрать у Володимерки крестоцеловальные грамоты, раз он их нарушил.

- Ну, забрать - и дальше?

- Дальше ничего. Остальное с ним сделают другие. В том числе и я.

- Ты поедешь тоже?

- Уж само собою. Только под другим именем, в платье простого мечника, изменивши внешность.

Пётр догадался о возможных последствиях и поник. Помолчав, сказал:

- Ладно, с Володимерком расквитаешься, это дело святое. Сядешь в Перемышле. Я с тобой поселюсь, это хорошо. Но куда денешь Ярослава? Он не виноват, убивать его жалко.

Бывший ученик рассмеялся:

- С Володимерком меня не равняй, я своих братьев не травлю… Прогоню, и всё. У него жена - Ольга Долгорукая, вот и пусть едут в Суздаль.

- Обещаешь?

- Слово тебе даю. Памятью клянусь моего родителя - убиенного Ростислава Володарьевича: пальцем Осмомысла не трону.

- Ну, тогда больше нет сомнений. По рукам!

Сборы получились недолгими. Проводить боярина вышел Изяслав - в шапке с горностаевой оторочкой, шубе нараспашку. Трижды поцеловал и заверил:

- Положись во всём на Ивана. Я ему доверяю. Как избавится от злодея и ворога, присоединит к Волыни Галицию, купит для тебя в Перемышле дом. Сможешь коротать свою старость. А захочешь возвратиться ко мне - милости прошу.

- Благодарствую, княже. Надо будет обдумать. Ехали неспешно: Пётр Бориславич сидя в санях, как ребёнок, укутанный волчьими и медвежьими шкурами, а десяток всадников по бокам - в том числе и Берладник. Ночевали в монастырях и на несколько дней задержались в Теребовле, ожидая окончания сильной вьюги. К Галичу приблизились в самый разгар крещенских морозов.

В городе Болшеве (ныне - Болыповцы) Ростиславов сын перекрасил бороду и усы, сделав их из светлых тёмно-рыжими, и подстриг на иной манер, а поверх шрама на левый глаз повязал чёрную широкую ленту - вроде бы кривой. В платье простого мечника, на себя прежнего он теперь действительно походил мало.

- Ох, гляди, распознает Володимерко, заподозрит неладное и убьёт, - сетовал наставник. - Может, и меня заодно.

- Не узнает, - усмехался Иван. - Я ему попадаться-то на очи не стану. Наше дело простое - состоять при конях дружинных, задавать им овса. И в палаты носа не покажу.

- В чём тогда твоя доля будет?

- Тайна за семью печатями. И никто о ней знать не должен.

В Галич въехали около полудня. О прибытии киевлян вскоре доложили Владимирке. Он вначале от встречи с Бориславичем отказался, но прогнать не прогнал и велел разместить в гостевых палатах кремля. В том-то и состояла его ошибка. Потому как из гостевых палат можно при желании посетить винный погреб. Или поварню. Завести дружбу с виночерпием. Или стряпками. Словом, получить доступ к яствам и питью князя…

А отец Ярослава принял посетителей лишь к исходу недели, в постный день - пятницу, что позволило ему по закону не выставлять на стол ни вина, ни мяса, ни птицу, - лишь одни овощи да каши, - и такой приём был, конечно, издевательством, оскорблял чувства старого боярина. О, ему пришлось вытерпеть многое, многое другое: и презрительный тон галицкого князя, и всё ту же тираду о незначимости патрикулы, на которой он клялся, и солёные шуточки об уме Изяслава. Галичанин ухмылялся похабно: «Ну, попробуйте, бляшки-киевляшки, отымите у меня все мои волости! На чужой каравай рот не разевай!» - и в конце швырнул чуть ли не в лицо перемышльцу крестоцеловальные грамоты. С тем вельможа и удалился.

В тот же вечер он с дружиной выехал из города, снова заночевал в Болшеве. Перед сном спросил у Берладника:

- Что, не вышло? Тот сказал загадочно:

- Может, вышло, может, и нет. Скоро мы узнаем.

И действительно: рано утром в горницу к боярину заглянул слуга:

- Батюшка, мой свет, там внизу во дворе дожидается твоей милости нарочный из Галича.

- Али что случилось? - удивился учитель.

- Ой, случилось, случилось, страшно произнесть!

- Ну, давай, говори скорее.

- Вроде князь помре.

- Как это - помре? Я же полдничал с ним вчерась.

- Ой, не знаю, не знаю, наше дело холопское.

Неожиданная мысль посетила наставника. Он дрожащей рукой надавил на тайную кнопочку своего знаменитого перстня. Щёлкнула пружинка, изумруд откинулся. И под ним яда не было.

- Господи, - прошептал старик. - Да когда ж Иван у меня его выкрал? Не во сне ли? Ах, какой проказник! Вот ведь оголец!..

9

А когда Владимирке накануне вечером стало худо, сразу все подумали, что опять начался припадок с помутнением разума, и, как водится, принялись его согревать в тёплой ванне - «укропе»; раньше такие ванны очень облегчали состояние князя, но на этот раз он в себя не пришёл, а наоборот, вскоре испустил дух.

Пётр Бориславич вместе со своим охранением быстро возвратился в главный город Галиции. Во дворце все придворные были, как на подбор, в чёрных одеяниях - «мят-лях», а на троне в гриднице как-то боком сидел юный Ярослав, тоже в чёрном. Опершись на локоть, он рукой заслонял лицо, и обычные его длинные бесцветные волосы свешивались слева и справа щёк - вроде занавесок. Услыхав, что к нему вошли, он очнулся и порывисто опустил кисть. Перемышльский боярин разглядел красные припухшие веки.

- А-а, тебя вернули, Петро? - произнёс Осмомысл с некоторой радостью. - Слава Богу! Это я просил. Потому как знаю, что уехал ты в ссоре с покойным батюшкой… - Губы его скривились, и из глаз побежали слёзы. - Видишь, как случилось все… Вот беда какая! - Вынув из рукава вышитый платок, он утёр ноздри и белёсые светлые усы. - Думаешь, его отравили?

Пожилой учитель залопотал:

- Свят, свят, свят! Что ты говоришь?

Молодой наследник Владимирки посмотрел на него в упор:

- Ой ли? Никого не подозреваешь?

- Да откуда ж мне, пришлому, стороннему, знать сие?

- То-то и оно, что стороннему… Я велел замкнуть всю твою охрану, ты уж не серчай… Больно мне и Кснятин Серославичу, тысяцкому, не по нраву один кривой… Или не кривой? Чем-то он похож на Ивашку Берладника. Или ошибаюсь?

Пётр Бориславич был готов хоть сквозь землю провалиться и закрыл глаза, чтоб себя не выдать.

- Что молчишь, болярин? - вновь заговорил Осмомысл твёрдым голосом. - Нечего сказать? Ну, так я скажу. Ни тебя, ни его я не трону, коли поклянётесь не мешать мне сидеть на княжеском столе. Перемышльская земля ваша - коли так решили, я оспаривать сейчас не берусь. Можете владети. И великому князю подчинюсь без больших сомнений. Он - глава Руси, наш отец и заступник, мы его сыновья и молодшие братья… Но на Галич не посягайте! То моя вотчина. И отстаивать ея стану люто! -А потом закончил спокойнее: - Крестоцеловальные грамоты можешь ворочать. Я на них поставлю свою печатку. Так и передай Изяславу. А Берладника забирай в охапку и смотри, чтоб не попадался мне боле. В первый и в последний раз говорю.