Читаем без скачивания Реквием по мечте - Хьюберт Селби

Мэрион встретилась с Арнольдом в маленьком баре ресторанчика на восточном берегу. Увидев ее, он встал и протянул руку. Она взяла его за руку и села на предложенный стул. Как поживаешь, Мэрион? Хорошо, Арнольд, как ты? Спасибо, неплохо. Как обычно? Пожалуй. Он заказал чинзано с капелькой вермута. выглядишь, как всегда, обворожительно. Спасибо. Она улыбнулась и прикурила от протянутой им зажигалки. Вскоре им сообщили, что их столик готов, и метрдотель проводил их к нему, спросив мсъе и мадам, как они поживают, они кивнули и вежливо улыбнулись, как улыбаются люди метрдотелю, и сказали, что у них все отлично. Мэрион расслабилась в своем кресле, почувствовав, как ее тело начинает впитывать атмосферу места. Арнольд разбирался в ресторанах, и ей это в нем нравилось. Это всегда были маленькие заведения, уютные и шикарные, с потрясающей едой, которую редко найдешь в Америке. Жаль, что ты нездорова. Ну, с этим я ничего поделать не могу, — улыбнулась она, — а что, Анита уехала куда-то? А почему ты спрашиваешь? Да так, просто любопытно. Прежде чем ответить, он несколько секунд смотрел на нее. Нет, но у нее есть кое-какие дела на этот вечер. Вчера приезжали журналисты, чтобы сфотографировать ее и других «членов» В саду. Я могу задать тебе личный вопрос, Арнольд? Конечно. Каким образом вам с Анитой удалось завести детей, — она подняла руку, — я не пытаюсь острить, ничего такого, просто такое ощущение, что вы всегда находитесь в разных местах. Ну, вообще-то в этом нет ничего загадочного. Я не имела в виду детей, — улыбнулась Мэрион, — я знаю, как они делаются. Мне любопытно, почему ты спрашиваешь об этом. Что конкретно ты имеешь в виду? Мэрион пожала плечами, жуя кусочек эскарго: ничего, кроме того, о чем я спросила. Мне просто любопытно. Мэрион глотнула белого бордо, заказанного Арнольдом, а он внимательно изучал ее: о, вино изумительное. Она отпила еще немного, прежде чем вернуться к еде. Арнольд слегка нахмурился: когда люди достигают определенной точки в жизни, когда добиваются определенных успехов… существенных успехов, их интересы и перспективы становятся шире. Думаю, в случае с Анитой все дело в ее внутренней потребности реализации, потребности самоидентификации. Но меня больше интересует то, что ты задаешь мне такого рода вопросы. Зачем это тебе? Ты явно пытаешься опосредован но заполнить пробелы в своей жизни, играя заместительную роль, то есть подставляя себя на место моей жены. О, Арнольд, не будь таким занудой. Она допила вино, и рядом тут же материализовался официант, заново наполнивший бокал. Арнольд вежливо ему кивнул. Знаешь, я менее всего озабочена самоидентификацией, — улыбнулась Мэрион, потрепав его по руке, серьезно, меня это не волнует. Она доела эскарго, обмакнула кусок булочки в чесночное масло. Я снова начала рисовать и прекрасно себя чувствую. Правда? Она все доела, официант убрал со стола посуду, она откинулась на стуле и улыбнулась Арнольду. Именно. Вообще-то, я пока не закончила ни одной картины, но я работаю. Я чувствую, как внутри меня зарождаются картины, умоляя меня выпустить их наружу. Ну что ж… я буду очень рад посмотреть на твои новые работы. Для меня это будет прекрасной возможностью заглянуть в твое подсознание. Мне казалось, у тебя было достаточно возможностей ознакомиться с ним. Конечно, я не могу сказать, что оно для меня загадка, но в таком случае у меня будет возможность ознакомиться с ним в новой перспективе, взглянуть на него под другим углом, так сказать. Видишь ли, в этом случае исчезнет большинство из твоих блоков, а символы сознания будут гораздо более явными, даже по сравнению со снами, что даст прекрасную возможность для подтверждения всех выводов, сформированных из анализа свободных ассоциаций. Что ж, возможно, я как-нибудь приглашу тебя посмотреть мои гравюры, — усмехнулась Мэрион, аккуратно отделяя мясо с лягушачьих лапок вилкой.

После концерта они зашли в бар пропустить по стаканчику. Арнольд равнодушно пил свой скотч, а Мэрион, наоборот, с удовольствием смаковала каждый глоток шартреза, прежде чем проглотить его. Концерт был замечательный, просто прекрасный, и на лице ее было такое выражение, словно она все еще слушала музыку Малера. Каждый раз, когда я слышу симфонию «ResuгrectiOn», начинаю понимать, почему говорят, будто он довел романтизм в музыке до высшего предела. Меня переполняют эмоции, словно я бегу по покрытому цветами холму, и бриз треплет мои волосы, и солнце отражается от птичьих крыльев и листьев деревьев, — Мэрион вздохнула, закрыв глаза. Согласен, это было прекрасное исполнение. Мне кажется, дирижер проник в самое сердце малеровской амбивалентности и понимает, как тот подсознательно проецировал ее на музыку. Мэрион нахмурилась: какой амбивалентности? Основных конфликтов его жизни, Компромисса с его еврейским населением и желанием отречься от него ради дальнейшей карьеры. Его постоянный конфликт как дирижера, которому хотелось сочинять и которому в то же время, были нужны деньги на жизнь. По его манере менять ключи ясно, что он сам не отдает себе отчета 11 прямом влиянии базовых конфликтов за эти перемены. Точно так же, как они повлияли на перемены в его отношении к Богу. Однако это все закончилось к тому времени, как он написал вторую симфонию, и очень внимательно слушал его музыку и тщательно "с анализировал, и, несомненно, несмотря на то, что делал определенные заявления и, возможно, даже верил в то, что говорил, подсознательно он эти конфликты так и не решил. Арнольд глубоко вздохнул: музыка Малера чрезвычайно интересна с аналитической точки зрения. Я нахожу ее очень стимулирующей. Мэрион улыбнулась и поставила пустой бокал на стол: и все равно я люблю его музыку. Иногда приятно немного погрустить. Она вздохнула и снова улыбнулась: мне правда нужно идти, Арнольд. В последнее время у меня происходило много всего, и я устала. Хорошо. Он довез ее до дома и перед тем, как она вышла из машины, с веселой ухмылкой сказал: я позвоню тебе через пару недель. Это будет правильно. Потом он поцеловал ее, и она ответила ему тем же, выходя из машины. Он подождал, пока она не скрылась в подъезде, прежде чем уехать. Едва зайдя в квартиру, Мэрион раскурила косяк, потом переоделась, поставила пластинку с симфонией Малера «Кindertotenlieder» и расположилась на диване с альбомом и карандашами. Пристроив альбом на коленях, она сделала еще затяжку, докурив косяк до половины, затем потушила его и попыталась представить себе некий образ, который можно было бы перенести на бумагу. Это должно быть совсем просто. Малер… отличная трава… все вместе должно было сработать. Потом она поняла, что слишком старается, и слегка расслабилась, ожидая прихода вдохновения. Вдохновение не торопилось. Вот если бы у нее была модель. Модель, да, вот что ей нужно. Она чувствовала, как рисунок просится наружу, ее потребность к самовыражению давала ей энергию, однако она не могла открыть врата, чтобы направить эту энергию наружу. Она вскочила и, схватив со стола пару женских журналов, стала быстро перелистывать их, разглядывая фотографии детей с матерями, а найдя несколько подходящих, вырвала их и начала делать с них наброски, поначалу неуверенно, а потом со все возрастающей скоростью и сноровкой. Матери и дети на ее рисунках сидели и стояли в разных позах, с разными выражениями, которые в процесс е становились все более меланхоличными. Она сделала быстрый набросок ребенка в странной позе, с выражением молчаливой боли на лице, а мать вскоре приобрела сходство с мужчиной на деревянной гравюре Эдварда Мунка. Мэрион внимательно рассмотрела набросок под разными углами, почувствовав возбуждение и вдохновение, а кроме того, глубокую идентификацию с этими фигурами. Она внимательно посмотрела на искаженное болью лицо младенца и нарисовала рядом еще одного ребенка, примерно на год старше, однако с таким выражением лица. Она продолжала рисовать этого ребенка, и на каждом рисунке он был на год старше, и с каждым разом ее рисунки становились все более выразительными, живыми, наполненными эмоциями, и она начала рисовать маленькие свечи, как на праздничном торте, под каждым рисунком, показывая таким образом возраст ребенка. Затем черты ребенка начали меняться, волосы девочки стали темнее и длиннее, но выражение боли на лице не менялось, потом она расцвела, превращаясь в женщину, медленно трансформируясь из красивого ребенка в хорошенькую девушку, а потом в красивую женщину, однако все с тем же загнанным и болезненным выражением на лице. Потом она остановилась и посмотрела на прекрасную женщину, смотревшую на нее из альбома, женщину, нарисованную длинными волнистыми линиями, с классическими чертами, темными блестящими волосами, в ее темных, пронзительных глазах была видна внутренняя боль. Потом она нарисовала еще одну фигуру, на этот раз неопределенного возраста, но явно гораздо старше предыдущей, хотя с похожими чертами лица, пока вдруг она не приобрела выражение муки, как на знаменитой картине Мунка. Разглядывая фигуру, она вдруг поняла, что в квартире царит тишина. Она встала и снова включила музыку, потом вернулась на диван и снова посмотрела на свои рисунки. Они ее возбуждали.