Читаем без скачивания Голубое и розовое, или Лекарство от импотенции - Лео Яковлев

— Негодяи, — сказала Хафиза, но по ее тону чувствовалось, что само по себе желание богатого человека купить понравившуюся ему женщину не кажется ей предосудительным. Восток, господа! Во фразе Хафизы, брошенной «господину адвокату», я уловил слово «каббаза» и спросил ее, что оно означает. — Я сказала, что я не какая-нибудь белая подстилка, сама хватающаяся за любой член… — Да, ты, конечно, не белая, а смуглая, ну а что касается остального, то Надира, как я помню, не исключала и этого, моя милая сучка, — напомнил я, стараясь усвоить значение заинтересовавшего меня слова. — Иди к черту! — без злобы и с улыбкой сказала Хафиза. Спросил я и о том, где она научилась арабскому языку, на что получил туманный ответ, что был де у них в селе бывший мулла, а языки она, Хафиза, осваивает легко. Много-много тайн оказалось у моей внучки. Следующие сутки мы отдыхали и от путешествия в Акабу, и от нашего гостя, а через день он уже снова возник у нас на пороге. — Мой господин со всем уважением просит вас, — и он глубоко поклонился мне, — и вашу внучку (легкий кивок в сторону Хафизы) пожаловать к нему в гости. Машина вас ждет. И он сделал жест в сторону окна. Хафиза подошла к окну и, не сумев сдержать свое восхищение, крикнула: — Турсун, посмотри на эту машину! Услышав обращенное ко мне имя «Турсун», наш гость опять вздрогнул и посмотрел в мои невинные синие глаза, но общение с нами, видимо, отучило его чему-нибудь удивляться, и он промолчал. А я выглянул в окно из-за Хафизы и увидел роллс-ройс. Потом Хафиза ушла в ванную собираться, будто бы мы с ней уже обо всем договорились. Мистер М. принял нас на своей, расположенной на возвышенности, «небольшой», помещений на 10–12, вилле, с обращенной к морю широкой верандой. Стол был накрыт на веранде, и пока заканчивалась сервировка, мы расположились тут же в креслах. Усевшаяся в некотором отдалении Хафиза была в исламской косынке — на сей раз я ей не препятствовал, и нужно сказать, что она была ей к лицу. Беседу от имени мистера М. по-прежнему вел его адвокат, но по выражению его лица, выглядывающего из какой-то арабской хламиды, я чувствовал, что он все понимает и внимательно следит за нашим разговором. Адвокат же говорил: — Мистер М. с первого взгляда был поражен благородством и красотой вашей внучки, и увидев ее сегодня рядом с собой, мнения своего не изменил. Я только поклонился мистеру М. в ответ на слова его доверенного лица. — Мистер М. просит вас рассказать, к какому народу она принадлежит и из какой она семьи. — По большей части своей крови она — тюрчанка, — сказал я, и как мог, прозой перевел на английский стих газели: — Дам тюрчанке из Шираза Самарканд, а если надо, — Бухару, в ответ прошу лишь только родинки и взгляда. — Это Шамс-эд-Дин Мохаммад Хафиз, — пояснил я. — А она — Хафиза. Услышав полное имя Хафиза, мистер М. кивнул, а адвокат с удивлением посмотрел на меня. Я же продолжил свой рассказ о предках Хафизы. Имя последнего кокандского хана Пулата ничего не говорило арабам, но когда я упомянул другого ферганца — Бабура, они переглянулись. В их кратком обмене фразами я услышал имя «Тимур», сразу же вспомнив, что хан Бабур — правнук Тамерлана. Тут я и сам впервые осознал, что в венах моей родной внучки Хафизы, как и остальных, пока незнакомых мне внуков и правнуков, течет кровь нескольких восточных династий, и чтобы охладить себя шуткой, подумал не заявить ли мне свои претензии на Тадж-Махал, Биби Ханум или хотя бы на Урду. Мистер М. и его адвокат тем временем обменялись двумя быстрыми фразами, и адвокат сказал: — Теперь мистеру М. понятно, откуда у Хафизы такое благородство. Не знаю, как обстоят дела с благородством у моей Хафизы, — подумал я, — но неожиданное для меня самого хладнокровие в крутые моменты моего недавнего прошлого вроде убийства тонтон-макута, я, пожалуй, могу теперь объяснить тем, что породнился со среднеазиатскими династиями, в которых госпожа Смерть на протяжении многих веков разрешала все семейные споры и недоразумения, и сыновья убивали отцов, а отцы — сыновей. Адвокат же тем временем без переходов продолжал свои медленные и взвешенные речи. — Мистер М. просит вас отдать ему в жены вашу внучку. Он заключит с нею и с вашим участием брачный контракт, как это принято у европейцев, чтобы вы были спокойны за ее судьбу. — Это очень для меня, для нас, неожиданно, — сказал я. — А, во-вторых, нужно спросить у Хафизы. Адвокат поморщился, услышав от меня очередную бестактность, но внимание мое было сосредоточено не на его гримасе, а на поведении мистера М., который не отрываясь смотрел на Хафизу. Я видел оба их лица почти что в профиль, и мне показалось, что какой-то лучик, вроде лазерной ниточки, проскочил между их очами. — Я согласна, — сказала Хафиза по-русски, а потом повторила по-английски. Услышав ее слова, мистер М. повернулся к нам с адвокатом, а я подумал: «Узнаю ли я когда-нибудь, что случилось — то ли моя туркестанская сучка почуяла арабского кобеля, то ли мучивший меня больше месяца вампир увидел новую более молодую и аппетитную жертву?» Потом мистер М. по знаку слуги пригласил нас к столу, и адвокат за обедом продолжил деловую часть беседы. Мне по зачитанному им проекту брачного договора передавалась в собственность одна скважина на нефтяных полях мистера М. Кроме того, за счет компании, принадлежащей мистеру М., мне будет построен или приобретен дом с землей в указанном мной месте, оборудован и обставлен по моим пожеланиям, и приобретен автомобиль избранной мною марки. Все то, что по контракту должно будет принадлежать Хафизе, я даже не смог запомнить. Когда закончился обед, мистер М. сказал, уже не прибегая к услугам адвоката, что Хафизе имеет смысл остаться на вилле, где ей будет отведено левое крыло здания с прислугой (тут я вспомнил «женскую половину» в доме Абдуллоджона). Подписанный всеми тут же контракт будет завтра заверен нотариусом. — Я останусь, — сказала Хафиза, глядя мне в глаза. Я лишь пожал плечами и тихо спросил: — Захотелось стать четвертой женой?! — Ты же меня уже хорошо знаешь, — так же тихо сказала Хафиза, — я буду единственной, или, в крайнем случае, первой. В роллс-ройсе я возвратился один, но в этот день я еще не ощутил одиночества. Везде еще чувствовалось присутствие Хафизы. Я заказал коньяк, кофе и бисквит в номер — после кофе с коньяком я почему-то засыпал быстрее и спал крепче, чем натощак. Так было и на этот раз. Но не отдав на сон грядущий моему вампиру не нужную мне энергию, я проснулся вскоре за полночь. Рука моя в полусне не нашла Хафизу, и мне показалось, что ее похитили среди ночи. Но потом, вспомнив все как было, я даже сумел заснуть. Утром за мной снова пришла машина, и нотариус еще раз прочел нам всем контракт, спросил, не изменил ли кто-нибудь свое мнение, и когда каждый подтвердил свое согласие, скрепил все экземпляры этого документа своими подписями и печатями. После этого был торжественный обед — свадьба на европейский манер с женихом и невестой во главе стола. Адвокат мистера М. даже вдруг заорал «гор-ко», показав этим, что и русский ритуал он знает. Наутро молодые должны были уехать в Кувейт, и только когда я после их отъезда вернулся в Эйлат, я в полной мере ощутил одиночество. Будто закончилась моя сказка в «Тысяче и одной ночи». «Тебе же все равно ее не удержать!» — предсказали мне солнцевские пророки. Но ведь я и не хотел ее удерживать, я только хотел, чтобы она была где-то рядом. Кому это теперь объяснишь?!

Глава 8

О том, что не все еще так плохо на белом свете

В Holy Bible, утешавшей меня в моем одиночестве, я прочитал: «So Jacob was left alone, and a man wrestled with him till daybreak» — «Итак, остался Яков один, и кто-то боролся с ним до рассвета». Как утверждала моя гостиничная Библия, все это было написано в одной из Книг, дарованных людям Господом где-то в этих же краях. И вот теперь здесь остался один не Jacob, каковым я был по московскому загранпаспорту, а я, лично, как писали о Леониде Ильиче, и кто-то, кому имя — Тоска, боролся и продолжает бороться со мной каждую ночь от заката до утренней зари. А при свете дня этот «кто-то» всегда движется рядом со мной и следует за каждым моим шагом, чтобы не упустить мгновения, когда мой взгляд опустеет, и вцепиться в меня мертвой хваткой. У меня и без всего полученного мной за Хафизу была возможность устроить свою жизнь в любом качестве и в любом месте, но только не в местах, освященных для меня безгрешной близостью с Хафизой, — ни в Солнцеве, ни в Вене я уже не мог оказаться, и только Эйлат, откуда она улетела в самостоятельный полет, был мне еще доступен и удерживал меня памятью о последних счастливых днях. Все было, как было. Горы, покрытые розово-фиолетовой дымкой, как во времена свидания здесь Соломона и царицы Савской. Только Хафизы не было рядом со мной. Не развлекла меня и экскурсия в заповедник Тимпу с осмотром Соломоновых столбов и посещением Красного каньона, а день проведенный в Парке птиц, где я увидел: как небольшая колония пернатых, поднявшись в воздух и сделав надо мной несколько кругов, выясняя, не отстал ли кто-нибудь от каравана, взяла курс на Север, лишь усилил терзавшую меня тоску. Я был окружен воспоминаниями. Во время своих бесконечных прогулок по улицам и пляжам Эйлата я почти всегда выходил к лодочной пристани и частенько видел там сидящего под пальмами пожилого (еще более пожилого, чем я) человека с массивным, не очень красивым, но запоминающимся лицом. Как-то я стал расспрашивать о нем портье. Тот сразу понял, о ком идет речь, и сообщил: — Это психоаналитик из Америки. Он здесь решил доживать свои дни. К нему приезжают из разных мест уставшие жить — щедрые клиенты. Наши директора хотели поселить его для приманки у нас, но не выдержали конкуренции. Я решил, что пара разговоров с психоаналитиком мне не помешает. Свое решение я, естественно, принял на основе голливудских фильмов, так как в «Стране Советов» почему-то не любили советы психоаналитиков, которых старались упрятать куда-нибудь в Магаданчик. И я старался попадаться ему на глаза, чтобы психологически подготовить его к нашим будущим неизбежным беседам. Больших усилий для того, чтобы это знакомство произошло, мне не потребовалось. Вероятно он чутьем и опытом распознал во мне — во дни моего душевного смятения, — своего возможного и чем-то ему интересного клиента. Мы стали подолгу беседовать. Чаще всего мы располагались неподалеку от той же лодочной пристани, где я на него впервые обратил внимание, садясь поближе к морю и бросая камешки в идеально прозрачную воду. Беседу начинал Сэмюэль — он требовал, что его звали только полным именем и никогда не откликался на «ласковые» производные типа Сэм или Сэмми. Он со всеми подробностями рассказывал, чаще всего, какой-нибудь случай из своей жизни и лишь иногда — из жизни своих давних пациентов. Где-то посередине его неторопливого повествования происходило что-то непонятное: рассказчиком каким-то образом оказывался я. Момент же этой смены рассказчиков мне ни разу не удалось зафиксировать. Темы моих разговоров практически задавал он сам, потому что эти темы возникали из его рассказов и иногда внешне не имели никакого отношения ни к моим переживаниям, ни к сегодняшним реалиям моей жизни. При этом я почти физически ощущал на себе его предельно сосредоточенное внимание. И вот примерно через неделю наших ежедневных совместных прогулок и разговоров Сэмюэль без всяких наводящих вопросов поставил мне диагноз: депрессия в связи с разлукой с близким человеком. Мне оставалось только подтвердить правильность его выводов. После этого Сэмюэль застыл в глубоком раздумье, будто решал жизненно важный вопрос, и сделав глубокий вздох, сказал: — У меня тут есть одна знакомая (по отношению к своим нынешним больным он никогда не применял слова пациент, объяснив мне потом, что поскольку у него нет здесь ни клиники, ни кабинета, то у него не может быть ни больных, ни пациентов). Она из Дании, островитянка по происхождению, приехала поговорить со мной перед тем, как уйти из жизни, — сказал он, и добавил: — Среди этих благополучных скандинавов почему-то особенно много разочарованных жизнью самоубийц. Сказав это, он опять надолго задумался, как бы колеблясь, продолжать ему или нет. И наконец решился: — Она моложе вас лет на двадцать. Но мне кажется, я почти уверен, что вы энергетически очень подходите друг другу. Попробуйте. Я приглашу вас и ее пообедать со мной. Не давите ее речью. Старайтесь коснуться, передавая прибор, усаживая за стол, подайте руку на выходе, и я думаю — вы начнете сближаться. Только не торопитесь. Он оказался прав. Наш обед проходил почти в молчании. Тишину за столом нарушали лишь короткие фразы о качестве блюд и тысячекратно разными голосами произнесенные слова «спасибо», «пожалуйста», «благодарю». Коснуться же рук Кристин, так ее звали, я успел за время этого первого обеда несколько раз и хорошо запомнил, что одно из таких совершенно непроизвольных касаний вызвало ее удивленный взгляд, адресованный скорее всего самой себе. Потом Сэмюэль мне сказал, что с этого вечера — профилактические беседы с Кристин он вел во второй половине дня — мотивы безысходности в ее речах резко пошли на убыль. Поначалу эти его слова я воспринял, как поощрение и даже подталкивание к сближению, но со временем понял, что он меня не обманывал. Да и я ведь тоже стал меньше тосковать по Хафизе! Через две недели Кристин перешла в мой номер.