Читаем без скачивания «Подводный волк» Гитлера. Вода тверже стали - Вильгельм Шульц

— Все, продолжаем вести беседу, не мешаем художнику, — срежиссировал Рёстлер.

Ройтер довольно сносно поддерживал дискуссию о музыке, в частности о преимуществах легкой немецкой ритмической музыки перед американским джазом. Хотя музыкальные сентенции он черпал в основном из бесед с тем же Рёстлером. Этот-то был настоящим знатоком!

Патефон заиграл венгерский танец Брамса.

— Вот я чего действительно не могу никак понять, — зацепился Ройтер, — Брамс, по-вашему, как? Еврей или нет?

— Вообще-то я видел портрет, — задумчиво произнес майор Лутц. — По внешним данным… И волосы светлые, и глаза голубые… Скорее всего Брамс — ариец.

— Но почему же тогда он берет за основу крайне сомнительные цыганские мотивы…

— А я думаю, что просто большой художник должен воспринимать все, и хорошее и плохое, — выступила Вероника. — О плохом тоже нужно напоминать, иначе мы просто позабудем о том, что оно есть на свете. Наверное, художник, музыкант, вообще творческая личность имеет право пропускать через себя все…

Шепке вообще устранился. Он положил на папку листок плотной бумаги и активно вырисовывал на нем что-то. Что — видно не было. Никто и не думал его беспокоить — художник!

Иоахиму потребовалось около 40 минут для того, чтобы создать картину. Когда он посчитал произведение законченным, он просто молча перевернул свой импровизированный мольберт лицом к собравшимся. Это был портрет Вероники. Польстил ли художник своей модели? Вовсе нет, все черты были переданы очень точно, но на куске картона был изображен ангел, настоящий ангел, преисполненный чистоты и наивности и какого-то неуловимого сострадания к окружающему миру. Он смотрел с портрета широко открытыми глазами, повернувшись вполоборота, и как бы вопрошал — неужели мир так ужасен?

— Вот, — удовлетворенно отметил Шепке.

Рёстлер восхищенно развел руками…

— А вы говорите «не художник»! Вот, настоящая работа мастера. Фрау Лутц, я полагаю, что этот портрет должен занять в вашем доме почетное место.

Вероника покраснела, закрыла лицо руками, смахивая слезы.

— Спасибо, — прошептала она.

— Вы что, плачете? Не нравится портрет?

— Нет, нет, портрет великолепен, не обращайте внимания…

Все были заняты Вероникой, и в комнате было довольно шумно. Если бы было чуть тише, то можно было бы услышать, как злобно скрипят и крошатся от натуги зубы Эрики.

— Чем там закончилось у тебя в Берлине? — спросил Иоахим, когда они вышли покурить на балкон. Вечера становились прохладнее. Все чаще шли дожди и волновалось море. Ройтер оперся на перила балкона и уставился в одну точку.

— Ничем. Знаешь… у меня в море было странное ощущение… Как будто я видел сон. Но это был не сон. Это было похоже на кино… Как будто пленку прокрутили и вернули в начало. А потом опять прокрутили… а там уже совсем другое. Но я во всем участвовал. Все ощущал. Я чуть было не напоролся на английский корвет… А тут как кто-то предупредил меня…

— Такое бывает, — отмахнулся Шепке. — В море что угодно бывает. Миражи, огни святого Эльма, «Летучий голландец», мало ли?

— Да… мне вот кажется, я становлюсь именно таким вот «Летучим голландцем». И меня поэтому нельзя убить. Потому что я уже мертвый. А мертвому ничего не страшно.

— Как ты в море выходишь с таким настроением? — удивился Шепке.

— Да как? Так и выхожу. Пусть меня ничего не связывает с землей. Так легче. Убьют так убьют… Херня какая… — Ройтер внимательно посмотрел на тлеющий конец сигары, стряхнул пепел и снова уставился в одну точку.

— Да уж… Действительно херня, — ухмыльнулся Шепке. — Разве моряку не нужно, чтобы его ждали на берегу? По-моему, это как раз самое главное, что дает силы. Ты знаешь, за что дерешься. За них, за тех, кто дома.

— Нет, я не дерусь «за них». Я дерусь… а действительно, за что же я дерусь? Анне посрать на мои геройства. Ее даже рыцарский крест не впечатлил… И, знаешь, мне нужны матросы такие же, как я… А то начнет их к дому тянуть… говно, короче получится… — резюмировал Ройтер.

— Да ну, ты так много не навоюешь… Убьют. Да ты сам себя убиваешь. Нельзя идти в бой с пустым сердцем… — покачал головой Шепке.

— Ну не убили же пока.

— Просто повезло…

— Нет, — отрезал Ройтер. Он не любил этих разговоров о везении. — Я вообще не принимаю слова «повезло» на войне. Мне не повезло. Просто мои люди лучше обучены, я могу организовать их выполнять свои обязанности четче, чем у противника, быстрее считаю, чем «томми», у меня лучшее оружие. Наверное, лучшее в мире… Так что без мистики, пожалуйста.

— Не гневи небеса. В морском деле мистики предостаточно. — Иоахим затянулся трубкой.

— Не знаю никакой мистики, — буркнул Ройтер, — все, что пытаются списать на мистику — это раздолбайство определенного живого человека, и не более. Герои возникают там, где не хватает профессионалов.

— Знаешь, что я тебе скажу… однажды ты столкнешься с проблемой, которую не сможешь решить. Ты всего лишь человек, Хельмут. Не суйся решать задачи уровня господа бога. Ты — не бог.

— Да, спасибо, я уже столкнулся…

— Ну да, вот например… — Шепке сделал странный жест трубкой, означавший, очевидно, «Вот именно!», как будто Ройтер подкинул ему то, что Иоахим долго искал. — Ну вот скажи, что ты делаешь не так? А она все ни в какую.

— Не имеет значения… — проговорил сдавленно Ройтер.

— Ладно, ты победишь! — Он вдруг вспомнил, как после пяти лет разлуки они встретились в Мюрвике. Его несказанно удивило, откуда у обычного фленсбургского мальчишки была такая железная уверенность в своих силах, упертость, граничащая с безумием, которую не обломали в Данхольме, которая сейчас, вооруженная знанием, опытом и презрением к жизни и смерти, стала сама оружием…

Глава 11

КОЛБАСА

Все имеет один конец! Только у колбасы — два…

Жизнь подводника состоит из двух неравных частей — ада и рая. Граница между ними — узкая полоска пирса. На суше им все позволено, для них нет запретов, все, чего ни пожелаешь, буквально валится к твоим ногам. Народ чтит тебя если не как бога, то как античного героя, женщины падают к тебе в объятия, еще не успеешь им подмигнуть. О подводниках пишут книги и снимают кинофильмы. Но есть еще и ад, и этот ад всегда с тобой. Он продолжает сниться на суше. Душный зловонный гроб, плавучая братская могила покачивается на волнах и приглашает в круиз через Стикс новых жертв. Здесь нестерпимо холодно зимой и так же нестерпимо жарко летом. Здесь враждебно все — от черной глубины до высоких облаков, из которых выскакивает смерть и жалит свинцом и сталью. И надеяться можно лишь на себя и на командира. Больше не на кого. Ошибка одного может стоить жизни всем.

«Постарайтесь не особенно неистовствовать», — предупреждал Ройтер своих товарищей в день, вернее в ночь, перед выходом. А он был назначен на 9 утра. Поскольку Ройтер заслуженно ходил в героях, то на выход его лодки в море собирались все. А в этот раз должен был присутствовать сам командующий. Да и не только командующий. Ожидалось прибытие гросс-адмирала. А это тот еще гусь — старый уставник, сующий свой нос всюду, куда его не просят. Накануне Папа лично пришел проверить, все ли хорошо у его орлов. Около 18.00 Деген и Барш усвистели в город. Они и не скрывали от товарищей, что собирались всерьез заняться двумя дамами. Дамы эти были достаточно хорошо знакомы морякам. И никого это особенно не удивило. Не служили те в местном борделе по какому-то чудовищному недоразумению. А если бы служили, то, наверное, остальных бы оставили без работы. Невозможно достоверно утверждать: могли ли эти дамочки взять в оборот команду, допустим, линкора… Но подводная лодка — куда более мелкое подразделение, и многие матросы, да и боцманы, могли рассуждать об их возможностях со знанием дела. Семья далеко — смерть близко. Но это лирика, так сказать, а вот проза началась утром, когда боцман и матрос не вернулись за час до построения. Они не вернулись и за 30 минут, и за 20, и даже за 5, когда острый пронизывающий взгляд гросс-адмирала уже искал очередную жертву, они не появились. Минуты тянулись мучительно. 8.55 — нет, 8.58 — нет, 8.59… Вообще-то пора трубить построение… А двух членов экипажа нет. Это ж дезертирство!!! «Бл…ь, что угодно — только не это!!!» — думал Ройтер. Неужели люди, с которыми он прошел не один смертельный поход, способны его вот так подставить, как последнего чмошника в Данхольме.

— На флаг и гюйс — смирно! — раздалась команда.

На пирсе, пожалуй, никогда не собиралось такого количества высших чинов, как в этот раз. Возле белой фуражки Редера мелькал золотой галун Дёница. Дёниц был напряжен и нервничал. Море волновалось, с него шел неприятный ветер, который очень сильно трепал флаги. Они хлопали на ветру так, что казалось, порвутся.