Читаем без скачивания Серое, белое, голубое - Маргрит Моор

Взять хотя бы такой случай. К нам в гости приходят друзья. Стол накрыт, поданы самые лучшие приборы, какие только можно отыскать в доме. На скатерти красуются три бутылки «шато-изан» и ваза с темно-красными сосновыми ветками. На календаре — 20 октября 1973 года. Магда принимает гостей с распростертыми объятиями, она подает блюда, разговаривает и заразительно смеется — в общем, все восхищены ею. Вот она потянулась за перечницей через стол, и длинный растянутый рукав ее старенького черного свитера закрывает ее пальцы. Роберт поднимает голову:

— Почему ты одеваешься как оборванка?

Она протягивает ему перечницу.

— Тебе тоже нужен перец?

Он ставит свою рюмку, вытирает рот салфеткой и вежливо интересуется, готова ли она ради дня рождения мужа пойти переодеться. Тихим, но решительным тоном он приказывает ей надеть облегающие брюки по щиколотку, черные лодочки, блузу с открытой шеей, красные висячие серьги, и живо… Чтоб через пятнадцать минут была готова…

Она смотрит на него беззаботно.

— Ты прелесть, просто душка, почему бы тебе не поставить для нас «Испанские зарисовки»?

Роберт в день своего тридцатипятилетия был в элегантном галстуке-бабочке, который жена подарила ему утром, в постели.

Обычно, закупив продукты на неделю, они заскакивали в популярный недорогой ресторанчик «Почтовая станция». Им нередко случалось встречать там знакомых, особенно летом. Но однажды Роберт не понял, почему с таким увлечением, приглушенным тоном разговорился с Магдой молодой англичанин, ни его фигура, ни добродушное красное лицо, ни темы их беседы не вызвали у него симпатии. Он вдруг заметил, что она с привычной серьезностью отвела глаза, в то время как мужчина продолжал пристально изучать ее сбоку. Когда Роберт подал ей знак: «Ну что, поехали?», она, напротив, закинула ногу на ногу. Он думал, что и ей вспомнится, как медленно скрывается закатное солнце за кроной каштана, как разлеглась на дворе собака, а у нее, вопреки ожиданиям, на лбу было написано: ты поезжай, поезжай, а меня подвезут после того, как я допью кампари!

В своем безразличии она доходит до наглости. Когда у него от боли разламывается голова, она преспокойно включает телевизор. Еще бы! Ведь начался матч между командами «Олимпик» (Марсель) и «Лион». Поранится ли он и придет домой с окровавленными пальцами, она лишь оглянется через плечо и спросит: «Что случилось?», он в ответ: «Да, черт побери, штихель сорвался». А она на это: «Надеюсь, где-то еще завалялся пластырь». Тогда он, сам себя жалея, идет ставить кофе, опрокидывает молоко, рассыпает на пол сахар, а ей даже рассердиться лень, она предлагает съездить в Комб, где ей обещали молоденькую козочку. На ее поведение в постели ему жаловаться не приходится — она целует и ласкает его и, когда отдается ему, стеная и вскрикивая, позволяет довести себя до экстаза, но в его памяти еще живы времена, когда она не думала о воде, мыле, полотенцах и всяком таком после того, как все закончится. Он наблюдает за ней, прикрыв лицо ладонью. Похожая на сфинкса, она сидит перед зеркалом и изучает свое отражение. Впрочем, он дает «добро» на все, что она с собой вытворяет: на этот блеск, что ложится на ее полуоткрытые губы, на румяна, — ведь он чувствует и тот тончайший подтекст, который за всем этим кроется.

Наведя красоту, она сладко потягивается и зевает. Все к его услугам: ее зубы, складки на коже, слезы на ресницах, а в итоге — оглушительная пустота. Ты умеешь дарить, а затем отбирать назад!

8

Он мужчина средних лет, с худощавым лицом. Предприимчивый человек, которому легко удалось сбыть партию художественных рам не первого качества одной немецкой фирме, и так не имевшей недостатка в заказах. Его секретарша подстроила «случайную» встречу в сауне с хозяйкой той самой фирмы. Как деловой человек, он умел убеждать. Однажды ненастным днем он сидел визави с поставщиком партии подержанных пианино, доставленных по морю из Англии. За секунду до подписания контракта он насмешливо посмотрел голубыми глазами на партнера, приоткрыв ему нечто, чего тот, к несчастью для себя, не понял раньше. Но дело сделано, а через неделю вся партия была доставлена по назначению в Бельгию. Роберту, чтобы соблюсти приличия, пришлось пригласить женщину с черными как вороново крыло волосами на обед в ресторан. Возвращаясь из деловой поездки в Данию (она послужила ему на пользу, впрочем, как и некоему коллекционеру старинных монет), он встретил у бензоколонки высокую девушку в длинном пиджаке. Неизвестная особа открыла дверцу его машины, плюхнулась на соседнее сиденье и сообщила, что ей нужно быть в Амстердаме самое позднее в три часа ночи. «Ты ужинала?» — спросил Роберт примерно через полчаса пути и сам удивился, что говорит тем же вкрадчивым, подлым, лицемерным тоном, что и много лет назад, когда он волочился за женщинами.

Поселившись летом 1974 года вместе с Магдой в родном поселке, он решил подвести под прошлым черту. Ему хотелось все устроить по-новому, он со смехом вспоминал свою жизнь в Севеннах в последнее время. Его действительно душил смех при воспоминании о том чувстве обнищания, обмана, всеохватывающей потери, которое было не то причиной, не то следствием ухудшения зрения. Ему приходилось все время протирать глаза, приглядываться, желая удостовериться: а, это моя жена идет, вон собака жрет из миски, вон машина, дорога, коварный, притягивающий обрыв. Теперь, оглядываясь назад, можно предположить, что причина была проста: виной всему служил панический страх смерти. Все жалобы на нервы вмиг исчезли, когда Магда наконец поддалась на уговоры. «Мы переезжаем на север. С сегодняшнего дня наш язык — нидерландский».

Но вот как-то раз осенью он вернулся вечером домой после деловых переговоров. Неспешно принял ванну, послушал вой ветра с моря и склонился в задумчивости над спящей Магдой. Это моя жена. После десяти лет супружества Роберт снова бросился в погоню за любовными приключениями.

Впрочем, все это были легкие интрижки, которые обычно заканчивались, не успев начаться. Сам он никогда не делал первого шага. Но отмахиваться от поклонниц, коль скоро они не совали нос в его дела, не заглядывали ему в глаза, не клали голову ему на плечо, он не считал нужным. Незадолго до того, как он принял решение привести в порядок пошатнувшееся дело отца, помочь севшей на мель компании «Ноорт», он столкнулся в магазине с Агнес Ромбаутс. Позже выяснилось, что навыки по организации двойной жизни вместе с глубоким чувством удовлетворения, которое приносил ему успех в этом непростом деле, обострили в нем чисто деловую хватку, и он, не смущаясь, стал прикидывать на себя и долю акционерного капитала сестры.

«Ха! — воскликнула как-то раз, в самом начале, Агнес Ромбаутс. — Видел бы ты, как мой отец умел на ощупь свежевать кролика!»

Но Роберт рассматривал свои ногти. Его не интересовали ни ее слепой отец, ни младшая сестра, ни любимая собака из времен детства, ни бывшие поклонники, ни ее дыхательная гимнастика, его вообще не интересовало, что собой представляет его любовница. Сидя у нее дома за столом, он лениво представлял себе ее пурпурные соски и даже не думал доискиваться до причин ее привязанности к нему.

— Что-нибудь не так? — озабоченно спросила она.

— Да нет, все в порядке.

Она всего лишь возбуждала, была случайно повеявшим ароматом, служила как бы скрытым среди домов двориком, куда он заходил подышать воздухом, забредал ненароком, присутствуя лишь отчасти, по рассеянности не задавая себе вопроса, что он здесь делает, а потом, чудесным образом вновь повзрослев и научившись широко мыслить, уходил с приятным сознанием, что у него есть собственный дом, где его ждут стол, кров и его маленький триумф — она ничего, ничего не знает! — с едва заметной примесью вины: ведь в чем-то он ее обкрадывал, и где довольно было запаха кофе и свернувшегося при кипячении молока, чтобы простить ее за благодушное настроение, учебу в институте иностранных языков, за ее первый заказ на перевод, посиделки с подругой Нелли, симпатию к умственно отсталому Габи и письма, которые она от его имени рассылала по всему свету, — словом, можно было простить ей это все, включая и ту беспечность, с которой она полагалась на его мужскую верность, ведь, как ни крути, разве не таилась в этой ее невозмутимости капля самодовольного убеждения в том, что она, видите ли, для него единственная и неповторимая возлюбленная, тот самый уникальный в своем роде, вбирающий в себя все пейзаж? Только теперь он стал замечать, что спустя долгое время вновь приобрел способность получать удовольствие от мелочей — от электробритвы на полочке возле раковины до стоптанных туфель, брошенных под лестницей, — и понял, что, очевидно, есть люди, живущие исключительно подобными пустяками и оттого излучающие нимб святости. Так и он нередко, придя домой после длинного дня с бесконечной вереницей деловых встреч, целовал жену в губы, читая ее удовлетворенно-спокойные мысли: наш брак вступил в приятную мирную фазу, когда с газетой в руках выходишь посидеть в саду, чтобы, вдыхая мягкий морской воздух, узнать последние новости дня, при этом ни единой мыслью не обращаешься к тому давнему, заключенному много лет назад, уговору, из которого, если разобраться, проистекает и этот час… В обмен на твое настоящее, прошедшее и будущее, Магда, я подарю тебе такую любовь, о которой ты даже и не мечтала!