Читаем без скачивания Глиняные буквы, плывущие яблоки - Сухбат Афлатуни

Дети подбегали к Учителю, обнимали его, о чем-то спрашивали… «Учитель, а правда вы от нас не уедете? А что у вас с лицом, Учитель? Вы на землю упали, да? А букву узнали, Учитель? Учитель, Ханифа-опа на нас так ругалась, не уезжайте, ладно?..»

И гладили его по плечу. Собака носилась среди детей, радостно скулила и лизалась.

— Да что же это такое?! — закричал Председатель. — А вы — что?

Обернулся к двум неизвестным фигурам, темневшим позади него. Двое неместных парней; квадратные щеки, волчьи глаза… Толпа поежилась.

— Вы что стоите, дармоеды, скоты? — шипел на них Председатель. — Я для чего вас нанимал? Быстро… притащите мне сюда этого подонка, Учителя этого… И прирежьте на моих глазах…

Черные люди кивнули и выхватили ножи. Замелькали лезвия.

Толпа выдохнула и осела.

Собака Учителя бросилась на одного… И тут же отлетела в сторону, облитая кровью.

Лес тел расступился; черные люди с пляшущими молниями в руках прошли сквозь него. Закричали дети. Замахнулся своей бесполезной палкой Старый Учитель.

— Эй, ребя-а-ата… — пропел хриплый женский голос.

Все, включая двоих в черном, — обернулись.

Лезвия замерли.

С порога Бани спускалась совершенно голая женщина.

Если не считать желтой маски.

Казалось, движется античная статуя. Та самая статуя, которую увезли…

— Ребя-ата, — качая ожившим мрамором, Ойниса приближалась к толпе. — Бросайте ваши ножички, идемте ко мне… Идемте, уединимся в Бане… Там есть одна подземная пещерка. О-о, редкое наслаждение ожидает вас…

Черные люди опустили ножи и распахнули рты, полные слюной предвкушения.

— Бесстыжая! Она бесстыжая! При мужчинах! — закричали в толпе. — Голой! При мужчинах!

— А я, — Ойниса повернулась к толпе, — не вижу здесь ни одного мужчины!

Мужчины задохнулись.

— А дети? Перед детьми не стыдно, шлюха!

— Дети? — Ойниса склонила голову; волосы заливали ее плечи, спину, грудь… — Дети простят бедную тетю. Бедную сумасшедшую тетю. Дети умеют прощать.

Подошла к черным людям; положила ладонь на плечо одного из них; прошептала:

— Ну что, ребята, сколько вам заплатил этот Председатель? Ночь со мной стоит гора-аздо дороже…

— Хорошо, красавица… — черные люди спрятали ножи и отошли в сторону.

Народ вздохнул.

Кто-то уже заботливо накидывал на Ойнису халат.

— Эх, Ойниса, Ойниса, разве я тебя этому учил? — качал головой Старый Учитель. — Она была моей самой-самой лучшей ученицей… да простит ее Небо! Только пример с нее не берите. Примеры надо из литературы брать!

Когда Председатель успел спуститься из своего президиума?

Он стоял перед толпой — темный, пылающий зверь. Даже золотой халат как будто выгорел и обуглился.

Кулак лба. Кулак подбородка.

— Прекрасно, — сказал он словно самому себе. — Хорошая компания. Колдун, Спятивший старик, Импотент и Проститутка. Очень хорошая, очень достойная и уважаемая компания. И ваши дети — рядом. Очень педагогически. Прекрасно.

Закричал:

— Кто со мной? Ко мне!

И стал обрастать людьми. Вот кто действительно колдун! За его плечами, как у дракона, стали вырастать другие головы…

Искандер, достающий из кобуры пистолет; возится, спуская предохранитель.

Ханифа, со своей обычной торговой улыбкой.

Агроном, не желающий расставаться со столь удачно начатым пальмовым бизнесом.

Все семейство Председателя.

Еще несколько ухмыляющихся лиц из его свиты…

Участковый взвел курок.

И снова толпа расступилась. Пройдя по этому пробитому страхом коридору, Председатель подошел вплотную к бунтовщикам.

И снова преградила дорогу Ойниса.

Председатель усмехнулся:

— Ты меня тоже хочешь соблазнить, тварь? Забыла, что я тебя уже…

— Ну что ты, милый! — сухо рассмеялась Ойниса. — Я и не собиралась предлагать тебе свое тело… Я хотела тебе предложить только — это!

И сорвала маску.

Председатель отшатнулся…

Отхлынула, побелев, свита. Выронил оружие Участковый…

Изуродованное, исполосованное лицо глядело на толпу и скалилось.

На этот раз онемели все. Все село. И Муса. И Старый Учитель. Не в силах оторваться от адской маски, которая когда-то было чарующим лицом Ойнисы.

И только Учитель, который казался всем уже просто живой измученной мумией, вдруг подошел к Ойнисе и радостно посмотрел в ее лицо.

— Буква… — прошептал, нежно и удивленно проводя пальцем по багровому рубцу на левой щеке. — Рафтия… Буква стыда и перевоплощения…

Подозвав дрожащего Азизку, что-то тихо сказал ему.

Азизка кивнул — и неожиданно громким голосом, произнося кругло и ясно каждую букву, крикнул:

— Внимание, школа! Слушай мою команду! Равнение — на лицо тети Ойнисы!

Голос Азизки звучал так, как будто говорил Азизка сразу в три микрофона:

— Буква рафтия, после буквы алейг… Перед буквой осс… Начали!

10

…И дети тихо запели.

Сначала стыдливо и недружно. Косясь на бледные лица родителей в толпе. С усилием глядя в страшное лицо Ойнисы. Боясь смотреть на раскаленное лицо Председателя.

Но вдруг их глуховатые голоса зазвучали чище и тоньше. Как будто не они пели прекрасные непонятные слова, а эти слова сами пели себя с помощью детских языков и невинных обветренных губ.

Пению помогала странная музыка, вдруг проснувшаяся где-то рядом…

Где, откуда она текла — прозрачная, влажная как шелест яблони после дождя… Удивленно переглядывались карнайчи, вертел головой скептический Иван Никитич… Одним казалось, она шла из Бани; другим — спускалась на крыльях-невидимках из пустого пыльного неба…

Музыка светилась и текла; дети, удивленные своим новым небесным голосам, пели, пели и бесшумно хлопали в ладоши… Пение окутывало всех вокруг; музыка проникала сквозь самые грубые, забитые гноем повседневности, уши.

Вздрогнули жесткие губы старика-учителя.

Подпевал на какой-то церковный лад Иван Никитич.

Пел, запрокинув голову и глотая слезы, седой Муса. Подхватывала хриплым, дрожащим голосом безобразная Ойниса.

Вот уже запела Ханифа, тряся головой, словно пыталась стряхнуть с губ неожиданную песню. Завыли сиротскими голосами люди в черном. Даже Участковый, наклонившийся было за пистолетом, так и застыл, вздрагивая — песня просачивалась сквозь его плотно сжатые губы…

Пели все — кто радостно, кто скорбно, кто в бессильной ярости. Но и их голоса звучали все чище и торжественней.

Это необъяснимое наукой явление продолжалось, наверно, недолго. Поднявшись на ту сияющую ступень, дальше которой — обморок, пение прервалось. Было слышно, как под куполами Бани еще разносится и оседает алмазной пылью эхо.

— Смотрите! — успел крикнуть кто-то, показывая наверх.

Небо дрогнуло.

Гигантской трещиной вспыхнула молния.

Откуда она взялась на безоблачном небе? Все застыли с запрокинутыми лицами.

И пошел дождь…

— Этого не может быть, — говорили люди, ощупывая свои влажные затылки и плечи, подставляя недоверчивые ладони под капли.

— Дождь! Дождь! — запели дети и стали танцевать.

Даже окровавленная собака зашевелилась и стала ловить капли высунутым языком.

Дождь падал с безоблачного неба прозрачными плевками на все законы природы; летел и смешивался с солнцем.

И прервался… Новая молния разорвала небо и ударила куда-то недалеко от бани.

Люди вскрикнули. Кто-то бормотал молитву.

Земля на месте удара молнии задымилась, посыпались вниз с холма камни.

И хлынула вода. Прямо из земли. Вода…

Хлынула из сухой земли вода.

Из земли — вода…

— Вода… вода… вода… — закипели губы, зажглись глаза, зашелестели обметанные жаждой языки.

Поток затоплял ложбину под холмом и блестел на солнце…

— Вода-а-а-а! — закричали люди. — К нам вода вернулась!

И бежали вниз, туда, где уже бурлили волны.

— Это все колдовство… — хрипел Председатель. — Этого ничего нет!

— Может, и тебя, Председатель, — нет? Может, ты — колдовство? — смеялись люди. И бежали вниз.

Первые ряды уже вбегали в воду:

— Пресная! Люди, вода пресная… О, какая сладкая!

Вода уже растеклась небольшим озером, поток все бил из земли, поднятый песок быстро оседал. Вот уже все село было у воды; люди падали прямо на берегу и горячими глотками втягивали в себя влагу… Напившись, сбрасывали верхнюю одежду, забегали в воду, брызгались, обезумев… Снова пили, боясь, что вода пропадет, исчезнет, уйдет в землю, оставив мертвый налет соли…

Но вода не исчезала. Кто-то уже кричал из озера: «Осторожно, здесь глубоко». И смеялся… Все смеялись. Смеялись и плакали. Старый Учитель, умыв лицо, отчего на его мохнатых бровях затрепетала радуга, вытянул дрожащую руку к озеру и зашептал: