Читаем без скачивания Боги и влюбленные - Пол Джефферс

— Мне всегда хотелось иметь золотистые волосы, — вздохнул он. — Понятно, почему Цезарь столько месяцев тобою бредил.

— Бредил? — переспросил я, поворачиваясь к нему и глядя снизу вверх.

— С тех пор, как он прибыл на остров, он только и сравнивал того юношу или ту девушку с прекрасным рабом Прокула, клянясь, что однажды блистательный Ликиск поселится здесь, на Капри. Он поклялся, что ты будешь звездой его коллекции.

— Коллекции чего?

— Юношей и девушек, разумеется, — рассмеялся Нерей, все еще перебирая мои волосы.

— В Риме мы кое-что слышали.

— Все правда, дорогой.

— А ты чем здесь занимаешься?

— Как бы ты меня назвал? Мажордом? Мастер церемоний? Агент по найму? Похититель?

— Похититель?

— Тиберий знаменит тем, что похищает привлекательных юношей или девушек, на которых положит глаз. В основном, конечно, юношей. Поначалу я был просто одним из спинтриев.

— Одним из кого?

— Это нечто вроде проституток. Но я предпочитаю думать о них как об актерах. Когда я впервые сюда прибыл, этой работой занимался другой, но я убрал его, столкнув с утеса.

— Столкнув с утеса?

— А он перерезал горло своему предшественнику! Но ты даже не думай, Ликиск.

Я заверил его, что и не собираюсь, следя за торговым судном, идущим под всеми парусами в Рим и думая, вел ли здесь когда-нибудь свой корабль Сабин.

Нерей сказал:

— Ну что, идем дальше?

Мой дом был одним из двенадцати, что окружали виллу Цезаря. Деревянное строение, выкрашенное в белый и красный цвета, заливали лучи солнца; перед входом располагались красивые клумбы. Единственную комнату щедро украшали изображения Приапа. Стена над большой кроватью была расписана фресками, на которых несколько юношей занимались всем, что связано с этим богом. Там же стояла пара позолоченных кресел и небольшой квадратный стол для еды. Тяжелые ножки мебели были вырезаны в форме фаллосов.

Я застыл в проходе, осматривая свой новый дом, а Нерей с улыбкой наблюдал за мной.

— Нравится?

— Потрясающе!

— Как тебе фреска?

Глядя на огромную картину со страстными юношами, пребывавшими в восторге от своего времяпрепровождения, я сказал:

— Такие произведения искусства тоже должны быть.

Это казалось наиболее безопасным ответом, однако с моей точки зрения подобные картины были необязательны.

— Здесь каждый дом посвящен определенной теме. А картины и украшения ее иллюстрируют.

— Кровать удобная, — заметил я.

Нерей рассмеялся.

— Думаю, ты больше времени проведешь в кровати Цезаря.

— Когда я его увижу?

— Когда он будет готов.

— А пока что я высплюсь, — проговорил я, падая в постель.

XIII

Когда меня призвал Цезарь, солнце уже клонилось к закату. Меня разбудил стук в дверь. Еще сонный, я открыл ее и увидел молодого человека впечатляющей красоты: золотистые волосы, как у меня, лицо идеальной симметрии. На юноше не было ничего, кроме наброшенного на плечи алого плаща.

— Меня зовут Дионис, — сказал он с улыбкой. — Я пришел, чтобы отвести тебя к Цезарю.

На самом деле мальчика звали не Дионис, а Витурий; он рассказал мне об этом, пока мы шли по гравиевой дорожке к вилле. Именем бога прозвал его сам Цезарь. Общительный и дружелюбный Витурий объяснил, что сюда его продал отец. Отец ненавидел своего внебрачного ребенка. Они жили сразу через пролив, в Кампании, и в один из своих редких визитов на материк Цезарь заметил мальчика. На Капри много таких, как он, объяснил Витурий.

— Здесь есть и девушки, но в основном юноши. Ты, наверное, слышал, почему Цезарь уединился на Капри? — спросил он, пока мы неторопливо приближались к вилле. Я ответил, что слышал самые разные неправдоподобные слухи. Витурий засмеялся и сказал, что я крайне наивен, если не поверил в них каждому слову.

(Я слышал возмутительные истории: Цезарь учит маленьких мальчиков следовать за ним, когда он отправляется купаться, и те должны на ходу лизать и сосать его; он отбирает детей от материнской груди; в лесах и на полянах юноши и девушки изображают Пана и нимф, внезапно появляясь и развлекая его, пока он прогуливается!)

— Правда, правда, все это правда, — сказал Витурий, утвердительно кивая.

Поймав его за руку и остановившись в нескольких шагах от виллы, я спросил:

— А ты? Что делаешь ты?

Он усмехнулся.

— Каковы мои обязанности? Они разные, — Витурий тронулся дальше. — Этим вечером в мои обязанности входишь ты: мне надо привести тебя к Цезарю, развлечь и быть рядом…

Я проворчал:

— Ты меня охраняешь?

Он покачал курчавой головой и засмеялся.

— Нет, не совсем. Я, вероятно, должен притвориться, что соблазняю тебя, а потом займусь с тобой любовью, пока Цезарь будет смотреть. Старик любит смотреть, как другие делают то, к чему сам он теперь редко способен. — Хихикнув и взяв меня за руку, пока мы поднимались по ступенькам, Витурий прошептал:

— Могущественный Цезарь превратился в подглядывающего.

От вида Тиберия меня затошнило. Он восседал в конце длинной комнаты, в белом кресле с алой подушкой, и больше не был похож на того пожилого, но крепкого мужчину, который провел со мной ночь в Риме. Он превратился в невероятно отталкивающего типа с бледной, почти прозрачной кожей и узкими плечами; его спина согнулась, руки постоянно дрожали. Некогда живые и острые глаза утопали в глубоких ямах по обе стороны от узкого носа, из которого вырывалось свистящее дыхание. Он не узнавал меня до тех пор, пока я не приблизился на расстояние вытянутой руки. Кроме мускулистого полуобнаженного охранника, стоящего позади кресла, здесь больше никого не было.

Витурий поклонился до пояса; я сделал то же самое.

— Ликиск здесь, Цезарь, — объявил он. Выпрямившись (я последовал за ним), он ожидал, пока Цезарь заговорит.

Старик зашевелился и махнул Витурию, чтобы тот вышел. Юноша быстро покинул комнату, оставив меня в одиночестве (и в страхе) перед Тиберием.

— Итак, мы снова встретились, Ликиск, — сказал он с улыбкой. — Я хочу, чтобы ты со мной кое-что посмотрел. — Он похлопал себя по ноге. — Сядь здесь.

Я послушно сел Цезарю на колени.

Спустя мгновение огромные двери отворились, и я, раскрыв рот и вытаращив глаза, увидел, как пара обнаженных мужчин толкает к центру комнаты Нерея и Лонгина. Раб и центурион также были обнажены, их запястья и лодыжки сковывали цепи. Они шли, спотыкаясь и глядя на нас с нескрываемым страхом.

— Этим людям было вверено заботиться о тебе, — сказал Цезарь. Доносящийся из-за спины свистящий голос вызвал во мне дрожь, но я был не в состоянии отвести глаз от стоявшей перед нами испуганной пары. — Теперь они узнают, что заслужили своим предательством.

Нерей бросился на пол, умоляя о пощаде. К чести Лонгина, тот сдержался, однако по указанию Цезаря обнаженные рабы толкнули его на пол рядом со стонущим и извивающимся Нереем. Цезарь холодно произнес:

— Изнасилуйте их!

Большие мускулистые рабы с готовностью сделали это, внедрившись своими чудовищными органами в плоть кричащих жертв.

— Наслаждайтесь, — смеялся Цезарь, крепко обнимая меня за плечи и удерживая на жестких коленях. — Мы с Ликиском хотим посмотреть, как эти предатели вкусят ту жестокость, которую испытал этот мальчик.

Мучения не кончались, повторяясь снова и снова; огромные рабы менялись местами, выполняя свою работу яростно и основательно до тех пор, пока Цезарь не отдал приказ прекратить. Нижняя часть их тел была в крови, как и бедра распластанных на полу Нерея и Лонгина. По мрамору расплывались кровавые пятна.

— Хочешь посмотреть, как они умрут? — спросил Цезарь, приложив дрожащие губы к моему уху. Я яростно покачал головой. Цезарь усмехнулся:

— Хорошо. Я освобожу тебя от этого зрелища и оставлю его себе на завтра.

Стонущие молодые люди все еще лежали в лужах крови, когда я проследовал за Цезарем и его охранником в меньшую, более уютную комнату — спальню. Там стояла огромная постель, стену над которой украшала картина. На ней изображался удивительно красивый Мелеагр, лежащий между бедрами сластолюбивой Аталанты и ублажавший ее языком. (Гораздо позже я узнал, что это была известная картина знаменитого художника Паррасия. Цезарю было предложено сделать выбор между ней и десятью сотнями золота, если картина ему не понравится. Судя по всему, Цезарь в своем выборе не колебался).

Я рассматривал картину, пока Тиберий раздевался. Дрожащий от слабости и старости, он был лишь тенью того энергичного Тиберия, которого я помнил по дому Прокула. Тога свободно свисала с его плеч, сандалии шлепали по ступням.

— Нравится картина? — спросил он, вяло поднимая руку и указывая на огромное украшение своей спальни.