Читаем без скачивания Русская трагедия. Дороги дальние, невозвратные - Нина Аленникова

После долгих сидений на подоконниках, под таинственным освещением белых петербургских ночей, наступили экзамены, так определенно решающие нашу судьбу. Я боялась больше всего математики, так как к ней я никогда не пристрастилась и чувствовала свою неспособность к этому предмету. Наше обычное выражение «Пифагоровы штаны на все стороны равны» – единственное геометрическое определение весьма несложного правила, которое мне было ясно. Экзамены происходили в большом зале. Посредине стояли столы высшего педагогического персонала, также нашего институтского, с графиней Кайзерлинг во главе. Парты были расставлены на порядочном расстоянии друг от друга, учителя ходили между партами и наблюдали. Помню письменный экзамен немецкого языка. Я в нем была гораздо слабее, чем во французском. Тема была задана трудная: изложение из «Гибели богов». Сара Рейнер, с которой я очень дружила, балтийская немка, обещала мне прислать шпаргалку, что было нелегко. Я увидела около своей парты аккуратно сложенный комочек бумаги, но поднять его не решалась. В это время проходил наш преподаватель Берман, он наклонился, поднял явную шпаргалку и сказал: «Fräulein Alennikoff, Sie haben etwas verloren»[19]. Спасение пришло вовремя; я могла проверить свои ошибки и добавить то, чего не хватало. Хотя многие потом смеялись и говорили, что Берман глуп как осел и ничего не понял, я все же в душе надеялась, что он это сделал по доброте, а не по глупости. В математике я была совсем слаба, и мне тоже помог Кравченко, такой сухой и сдержанный, он все же умудрился подсказать мне мои ошибки, когда проходил мимо.

Устные экзамены проходили иначе. Нас вызывали по алфавиту, я была вторая. Мы вытягивали билеты, затем имели право отойти в сторону, просмотреть и обдумать мысленно то, что спрашивалось. Но тут мы определенно умудрялись жульничать. Например, экзамен истории, которую мы проходили по Ключевскому, мы этот учебник застегивали английскими булавками в нижнюю юбку, отходили для раздумья к окну, находившемуся сзади всех экзаменаторов, быстро вытаскивали книгу, просматривали, затем молниеносно застегивали и смело отвечали. Но на это отваживались лишь очень храбрые; однако никто никогда не был пойман. Все предметы прошли у меня вполне благополучно. За французский и русский языки я получила двенадцать с крестом, что было высшей отметкой; но знаю, что по математике мне поставили семерку по крайней снисходительности.

День торжественного выпуска приближался. 24 мая мы должны были надеть наши нарядные белые платья, попрощавшись с надоевшими формами. Затем нас везли в Казанский собор, в котором происходил торжественный молебен.

Но для меня этот день оказался ужасным. Мои родители приехали из Одессы, чтобы присутствовать на выпуске и затем увезти меня с собой. Клеопатра Михайловна явилась накануне и привезла мне платье, совершенно неподходящее, с синим матросским воротником, заявив, что отец сказал, что ввиду того, что мне еще не исполнилось семнадцати лет, белого длинного платья я не могу надевать.

Это был для меня ужасный удар. Я разревелась, но тут меня выручила Августа Маврикиевна. Она немедля достала платье у своей племянницы, которая его надевала на выпуске прошлого года; к счастью, она была моего роста и моей комплекции.

Молебен был очень торжественный, были все другие институты. Леночка была регентшей хора. Всех, кто кончал с шифром, везли во дворец, где Императрица Мария Федоровна лично выдавала эту высшую награду каждой ученице, с соответствующими ободряющими словами и поздравлениями. После молебна возвратились в институт, где в два часа был очень парадный обед со всем нашим персоналом, учителями, классными дамами, с отцом Виктором, под председательством графини Кайзерлинг и Ивана Ивановича. Много, много было произнесено тостов, вино подавалось в изобилии. После десерта пили шампанское, наше национальное «Абрау-Дюрсо»13, которое пила обыкновенно царская семья.

На другой день нам всем полагалось сделать визит графине Кайзерлинг. Мы трогательно прощались со всеми преподавателями, с дорогим отцом Виктором, строгим, но всегда справедливым. Корню на прощание мне сказал: «Tâchez de rester le plus longtemps comme vous êtes»[20]. То же самое он написал на фото, которое подарил. Мы все снимались незадолго до выпуска и обменивались фотографиями. Нас специально возили на Невский к лучшему фотографу. Отец мне подарил красивый кожаный альбом, заказанный специально с соответствующими инициалами; он был оливкового цвета. Сколько было интересных надписей, трогательных слов, воспоминаний.

Вернулась я домой с тяжелым чувством потери чего-то близкого и привычного. Клеопатра Михайловна предложила мне поехать в Гостиный Двор, где купили мне приличный костюм, блузки, обувь и всякие необходимые мелочи. Во время нашей поездки она мне сказала: «Ты знаешь, отец получил письмо от твоего дедушки. Они просят, чтобы ты поехала погостить у них на лето, ведь они так давно тебя не видели». Это известие меня обрадовало, я спросила, согласен ли отец. «Он молчит, но я думаю, что он согласится», – уклончиво ответила она.

На другой день, как полагалось, я отправилась с визитом к графине Кайзерлинг. Там уже были мои одноклассницы: Ксеня Ниценко, Нюра Файвишевич, Вера Алексеева; после пришли еще другие. Графиня угощала нас традиционным чаем, с обилием всяких пирожных, и делала всевозможные наставления на предстоящую жизнь. Она очень одобрила поездку на юг к родителям моей покойной матери. «Если захочешь вернуться в класс пепиньерок, мы тебя с радостью примем», – сказала она в заключение. Мы все расстались с ней тепло и душевно, вышли все вместе. Дон Педро открыл нам двери с последним приветствием.

Нюра Файвишевич жила недалеко от Литейного, мы решили с ней пройтись пешком. Это было очень добродушное существо, она всегда со всеми была ласкова и дружила со всем классом. Нюра была довольно полная девушка, с многочисленными веснушками на бледном лице. Ее каштановые волосы завивались, она была миловидна, но в ее наружности было много еврейского, что было странно, так как еще ее прадед, отличившийся во время войны с Наполеоном, получил чин офицера, личное дворянство и крестился. Все его сыновья женились на русских. Мать Нюры была русская, из очень старинной дворянской семьи, да и отец, пожилой генерал, вовсе ничего еврейского не имел. У Нюры было несколько братьев, все блестящие офицеры, она была самая младшая. Но не зря говорят, что еврейская кровь очень сильная; на ней отозвалось это очень ярко.

С нетерпением ждала я вечернего чая, чтобы завести разговор насчет моей поездки к дедушке. Клеопатра Михайловна советовала мне это сделать за столом. «Тебя зовут на каникулы твой дед и бабка, – заявил отец. – Ты поступишь как хочешь; мы все будем проводить лето в Галиевке, там уже все готово к нашему приезду». Сдерживая радостный возглас, я сказала, что очень хочу к ним поехать, давно их не видела и очень хочу познакомиться с семьей дяди Ахиллеса, он ведь мой опекун. «Ну и отлично, – ответил отец. – Можешь готовиться к отъезду, вместе поедем в Одессу, оттуда ты отправишься к ним, а осенью вернешься к нам», – прибавил он уже примирительным тоном.