Читаем без скачивания В поисках истины - Н. Северин

— Пусть с честью имя Бахтериных носят, будет с них и этого. Наш род древнее туренинского, — прибавил он и, чтоб не останавливаться на этом вопросе, спросил, согласен ли Николай Семенович на ее затею.

Анна Федоровна с презрением повела плечами.

— Что это за вопрос, mon frère? Точно вы нашего Николая Семеновича не знаете!

— Мы-то его знаем, но там, в Петербурге, его не знают и без его формального согласия ничего не выйдет. Прошение о дозволении носить другую фамилию должно быть подписано главой семьи.

— О, если только его подпись требуется, то это пустяки, — небрежно возразила г-жа Курлятьева. — Он подпишет все что угодно, лишь бы только его в покое оставили. Представьте себе, — продолжала она с раздражением, — не пожелал знакомиться с графом под тем предлогом, что он католик. В ужасное он меня положение ставит, с каждым днем все больше и больше юродствовать стал. Что за народ к нему ходит! Я даже боюсь, чтоб нас как-нибудь не ограбили, ей-богу! Теперь, говорят, среди нищих множество опасного сброда появилось…

— Сокола-то, однако ж, поймали, — заметил Иван Васильевич.

— Да, да, поймали, слава Богу! — с живостью подхватила г-жа Курлятьева. — За Киевом, там его и судить будут.

«И везет же вам, сестрица!» — подумала Софья Федоровна, переглянувшись с мужем. А вслух она прибавила:

— Теперь у нас поспокойнее будет…

— Но шайка его не вся переловлена, — продолжала Анна Федоровна самым естественным тоном, точно она и не подозревает, кто этот Сокол, а интересуется им, как и все, только потому, что он предводительствовал злодеями, ограбившими ворошовский хутор. — И граф советует быть осторожнее, а наш Николай Семенович и слушать не хочет, когда ему говоришь, что всех этих проходимцев, юродивых, калик перехожих, монахов и монашек из лесных скитов в три шеи надо со двора гнать, а не прикармливать их, как он делает. Намеднись оставил даже переночевать у себя в молельной какого-то старика… Уж мне донесли, когда его и след простыл… А может, это разбойник, переоделся нищим монахом, чтоб все у нас высмотреть, все ходы и выходы? Может, теперь на наш дом целая шайка душегубцев нагрянет и всех нас перережет! Трех лишних сторожей мы теперь на ночь наряжаем; всю ночь до рассвета вокруг дома и сада с трещотками ходят, каждого прохожего окликают. Собака цепная у нас есть, но граф обещал нам еще другого пса подарить, такого злого, что с ним нам уж беспокоиться нечего. Вы представить себе не можете, как граф ко мне и к Федичке внимателен. Уж про Клавдию и не говорю, она его невеста, и он влюблен в нее без памяти, понятно, что он ей всячески угождает. Она ко двору будет представлена, как только они приедут в Варшаву, а там он ее в Петербург повезет, императрица непременно ее статс-дамой сделает. Нашего графа императрица очень жалует. Когда он в Петербурге, она без него не садится в карты играть. И цесаревич с цесаревной к нему милостивы. Наши молодые непременно и у тетеньки Татьяны Платоновны будут с визитом. Она, наверное, обласкает Клавдиньку и рада будет познакомиться с ее мужем, ведь он настоящий вельможа, так же богат и знатен, как Понятовские.

— А что Катенька с Машенькой? — спросила Софья Федоровна не без злого умысла; самодовольная кичливость сестры начинала ее раздражать.

— Да ничего. Григорьевна ездила на днях в монастырь, видела их обеих, начинают привыкать. Ведь они у нас давно из мира вон рвутся, призвание, должно быть, ничего не поделаешь.

— А здоровы они теперь?

— И на здоровье не жалуются.

— Симионий-то им, верно, помог…

Анна Федоровна вспыхнула при этом намеке и, задыхаясь от злобы, объявила, что к Симионию им прибегать было не для чего.

— У нас в доме бесноватых нет, — вымолвила она, надменно выпрямляясь.

— Ну и слава Богу, слава Богу, — поспешила заявить Софья Федоровна, смущаясь под строгим взглядом мужа.

Не присутствуй Иван Васильевич при этом разговоре, очень может быть, что она не утерпела бы и выразила бы свое участие к племянницам в более определенной форме, но на счастье г-жи Курлятьевой Бахтерин терпеть не мог свар, сплетен и неприятных объяснений по делам, не касающимся ни его, ни его семьи. Если между ним и женой выходили иногда легкие препирательства, то единственно из-за того, что она по женской своей слабости не прочь была подчас посудачить о том, до чего, по его мнению, ей не было никакого дела.

Свадьба была назначена после Троицы, а незадолго до этого дня Анна Федоровна, к величайшему своему удивлению, узнала, что дом, в котором жил граф Паланецкий и который все считали его домом, принадлежит не ему, а какому-то купцу Васютину, которого никто здесь не знает, кроме приказчика его, торгующего в мучном лабазе на базарной площади.

Вещи из этого дома, мебель, бронзу, серебро и прочее стали увозить куда-то еще на Страстной неделе. Каждый день несколько подвод, навьюченных тщательно запакованными тюками, чуть свет выезжали из ворот, направляясь к заставе, а оттуда сворачивали дальше, Господь ведает куда. Таким образом, мало-помалу все было вывезено, до последнего стула, и граф поселился в горенке своего камердинера, того турка, про которого было упомянуто раньше.

— Там и почивают, там и кушают, — доносили посылаемые на разведку Анне Федоровне. — Людей всех тоже отправил. Одна из первых снялась с места на возу с вещами поценнее, серебром и тому подобным Казимировна, та полячка, что у русских господ крепостной была, а за ней уж и прочие холопы, кто верхом на конях, кто на возах, а кто и пешком.

Известие это ужасно смутило Анну Федоровну.

Что особенно приводило ее в недоумение — это то, что граф, бывавший у них каждый день, ни единым словом не обмолвился об этом распоряжении. Куда же привезет он молодую жену, если дом, в котором он жил, пуст? И почему не сказал он раньше, что дом этот ему не принадлежит? Он его так роскошно отделал, что никому не могло прийти в голову, чтоб можно было так тратиться на чужую собственность. До появления графа Паланецкого со свитой дом этот с незапамятных времен стоял с заколоченными окнами и дверями. На вопрос, кому принадлежит это строение с густым заросшим сорными травами садом, здешние старожилы обыкновенно отвечали: «А кто его знает! Поляку какому-то, никогда здесь не бывает». Понятно после этого, что, когда граф в нем остановился и стал его отделывать на барскую ногу, никто не сомневался в том, что он и есть тот самый собственник дома, который до сих пор никогда еще сюда не являлся. Но достался ли он ему по наследству, или он купил его у владельца, никто этого не знал.

Вообще про графа Паланецкого трудно было что-нибудь узнать. Никому не позволял он вмешиваться в свои дела. Он так себя с первого раза поставил, что заговаривать с ним о том, чего он не желал касаться, никто не отваживался. Все держали себя с ним на почтительной дистанции, в том числе и его будущая теща.

А между тем Анна Федоровна робостью не отличалась и не только с равными себе, а также и с высшими обходилась более чем развязно, но то были русские люди, свойства их ей были известны до тонкости, от них она знала, чего ей в худшем случае можно ждать, тогда как этот, кто его знает, что за человек. Происхождение его, состояние, мысли, манера выражаться — все это было изысканно, великолепно и роскошно, но вместе с тем так таинственно и чуждо, что она невольно чувствовала себя перед ним смущенной и не в своей тарелке. Где уж тут допрашивать, требовать от него объяснений.

Да и по другим причинам это было невозможно.

Никогда не приезжал он к невесте один и запросто, как подобает жениху из простых смертных, а всегда с помпой, в сопровождении целой свиты. Не говоря уж о двух лакеях в ливреях, ожидавших его приказаний в прихожей, за ним следовали всюду двое компаньонов, один, которого он называл своим пажом, красивый юноша по имени Товий, хорошего рода, судя по ласковому обращению с ним графа; всегда нарядно одетый, он, по-видимому, исполнял одну только должность при своем покровителе, должность компаньона; другой же, по имени Октавиус, мужчина средних лет, довольно мрачного вида, служил ясновельможному секретарем. Оба были молчаливы и, тщательно стушевываясь в присутствии господина, каждым своим движением, каждым взглядом стараясь показать, какая огромная дистанция отделяет их от него, и так подобострастно ловили они каждый его знак, так стремительно бросались исполнять его приказания и угадывали малейшие его желания, что, невзирая на блестящий их костюм и светские манеры, их ни за кого иного, как за его слуг, невозможно было принять.

Впрочем, занять другое положение в обществе они и не стремились. Угодить графу — другой цели в жизни у них, по-видимому, не было.

В обществе он обращался к ним только знаками; взглянет, поднимет бровь, чуть заметно мигнет или сделает указание пальцем, им этого было достаточно, чтобы понять, чего он от них требует, но на каком языке разговаривал он с ними дома — неизвестно. Ни русского, ни польского, ни французского языка они не понимали или притворялись, что не понимают. Сколько ни старались домашние Анны Федоровны вызвать их на разговор, все было напрасно; на все вопросы они отвечали низкими поклонами, улыбками, разводя руками в знак того, что ничего не понимают.