Читаем без скачивания Запретный город - Кристиан Жак

Завидев приближающегося Молчуна, Овед выскочил из кузни и кинулся к молодому человеку, чтобы обнять его. Будь Молчун чуть худосочнее, это объятие его если бы и не переломило то наверняка свалило бы с ног.

— Наконец-то! Явился не запылился! Я всегда говорил, что никуда ты не денешься! А они: пропал, пропал… Писец Рамосе хнычет всю дорогу, а отец, тот и вовсе всякую надежду потерял.

Собек, похоже, почувствовал себя чужим на этом празднике жизни и прорычал, не скрывая раздражения:

— Посмеяться надо мной вздумал? Это же не твой дом, тут Овед живет.

Тут уже кузнец взвился:

— Тебе-то какое дело, начальник?

— Этот человек утверждает, что он женат на этой женщине, но у них даже общей крыши над головами нету.

Овед наконец обернулся к Ясне.

— Боги вездесущие! Эх, все божества неба и земли! Вот это красавица! Если б мне на такой надо было жениться, в миг бы женился! Тебе не все докладывают, начальник, ой, далеко не все. И потому до тебя еще не дошла весть, что я подготовил покои для этой молодой четы. И молодожены войдут в свою обитель у всех на виду, и никто не сможет сказать, что они от кого-то прячутся. И останутся там друг с другом, и, это, ну, вступят в этот ихний союз.

Совсем уж разозлившийся Собек сдаваться не хотел.

— А если девушка не согласна, а если эти двое вообще брат и сестра, то…

— Ну-ка бери меня на руки, — велела Ясна Молчуну, который уже ступил одной ногой на порог дома и был готов войти в него. Без нее?

— Я восхищаюсь вами, начальник Собек! Вы так замечательно исполняете свой долг! — торжественно произнес приемный сын Неби. — Мы любим друг друга, Ясна и я, мы — муж и жена, и мы намерены воздать подобающие почести богине любви Хатхор и будем молить ее о даровании нам счастья.

— Ты намерен лично присутствовать при этом событии? Чтобы если уж писать донесение, так по горячим следам, так? — поинтересовался у стражника кузнец.

Развеселился… Смешок у этого Оведа какой-то каркающий, злобно думал Собек, торопливо шагая к своей конторе. Ничего. Придет и его час. И этому Молчуну он еще все припомнит. И если тот хоть разок оступится, если позволит себе хоть малейшую оплошность — ему несдобровать.

До чего же сладостной была эта ночь любви в тесной клетушке, в которой, кроме колченогого лежака, ничего больше и не было! Тела трудились сообща и друг для друга, каждое спешило ответить на малейшее желание другого, и в слитности согласных движений являла себя ворожба желания и открывало себя волшебство нежности.

— Счастлив он, этот час, — сказал Молчун, когда солнце стояло уже высоко в небе. — И какая богиня могла бы продлить его навеки?

— Я спала рядом с тобой, любовь моя, твоя ладонь лежит на моей ладони, и я стала твоей супругой. Не покидай более меня, дабы ничто не смогло разлучить нас. Ничто и никто, никогда.

Молчун потянулся было к ней, но тут послышался какой-то шум.

— Если молодожены уже отдохнули, — грохотал кузнец, — может быть, они пожелают кое-чем подкрепиться?

Молоко, еще горячие лепешки, свежий сыр, смоквы… Воистину царское пиршество!

— Твоя жена, Молчун, прекрасна, как богиня. Думаю, у нее и других достоинств не счесть. Высочайших… Но ты… ты хоть сказал ей, в какой рай ее тащишь? Сельцо-то невелико, мирок тесный, закупоренный, на новеньких все пялятся, да так неласково, что, того и гляди, сглазят. А уж если новое грозит затмить все прежнее…

— Моему мужу скрывать нечего, — сказала свое слово Ясна.

— Ну да… И бояться, значит, вам нечего?

— Я тоже услышала зов. Как и он.

— Ладно… Какой прок от моих слов? По мне, так я бы выкинул из головы это Место Истины. Устроился бы на берегу, а уж заработать на жизнь там всегда можно. И думать тут нечего. Такие молодые — и запереться в деревне, не видеть ничего, кроме какого-то там таинственного творчества… Но ничего не поделаешь, у каждого своя судьба.

Омыв друг друга водой, которую ежедневно доставляли в селение водоносы и затем разносили помощники, молодые оделись.

— Моя набедренная повязка какая-то не… ну, не та, — признался Молчун. — А ты в этом новом платье смотришься даже лучше прежнего.

— Надеюсь, что приемный суд нелицеприятен, И уж на внешность смотрит в последний черед.

— Если честно, я понятия не имею, какие там у них мерки. И даже толком не знаю, когда они соберутся.

— Волнуешься?

— Боюсь провала, боюсь, что тебя не примут, да и отца обидеть могут…

— У меня тоже на душе неспокойно. Но я знаю, что выбора у нас нет. Значит, стесняться нечего, скрывать ничего нельзя. И они увидят нас такими, каковы мы на самом деле.

— Меня еще вот что тревожит: я-то предъявлю все те вещи, которых требуют от искателя. А что, если они и от тебя потребуют того же?

— Скоро увидим.

И тут Молчуна окликнул Овед.

— Вот то, что ты оставил у меня перед своим уходом, — сказал он и выставил кожаный мешок, полено — этой древесины очень высокого качества должно было хватить на изготовление дорогого кресла — и раскладное деревянное сиденье. — Но я вот что хочу спросить… Почему ты тогда не в приемный суд пошел, а сбежал невесть куда? Ведь все, что нужно для приема в братство, у тебя уже было наготове. И ты… ты же еще и приемный сын старшего мастера.

— Потому что тогда я еще не слышал зова.

— И поэтому ты так долго шатался по чужим краям?

— Так оно и есть. И я его услыхал — так близко, и он был такой громкий, что я боялся оглохнуть.

Кузнец вздохнул:

— Знаю, что правду говоришь. Но мне это никогда не понять… Ох, ладно. Все равно, удачи вам.

Утро выдалось на славу, а усиливающаяся жара становилась все невыносимее. Чета прибыла к главному посту стражи, и молодые убедились, что и у Собека скверное настроение бывает не всегда — вероятно, завтрак оказался вкусным и переваривался легко.

— Причин заключать вас в темницу или просто задерживать у меня нет, — сказал он с сожалением в голосе. — Так что идите-ка вы к северным вратам.

Слева от запертых ворот стоял на часах один из двух стражников. Вахта началась в четыре утра, а кончится лишь в четыре пополудни. В руках у него был большой жезл, рядом — навес, даже можно сказать — шалаш, чтобы спасаться от солнца. Разрешения переступать порог у него не было. А жил он, как и его напарник, на возделанных землях, вдали от Места Истины.

Голова квадратная, плечи широкие, жизнь гнула, да не сломала, хотя каких только передряг не случалось и с кем только и как только не доводилось биться… А жалованье курам на смех. Правда, вознаграждение доплачивают, когда торгашам нужен свидетель сделки: должен же кто-то подтвердить, что они и вправду ударили по рукам.