Читаем без скачивания Морской волк (сборник) - Джек Лондон

Я подумал, что этот человек едва ли вынес много из такой работы. Я достаточно хорошо помнил Спенсера, чтобы знать, что альтруизм лежит в основе его идеала совершенного поведения. Очевидно, Вольф Ларсен, впитывая учение великого философа, отбрасывал то, что ему казалось лишним, и приспособлял его к своим нуждам и желаниям.

– Что же еще вы там вычитали? – спросил я.

Он сдвинул брови, видимо, подбирая выражение для своих мыслей. Мной овладело волнение. Я ощупывал его душу, так, как он привык ощупывать души других. Я исследовал девственную область. Странное и ужасное зрелище развертывалось перед моими глазами.

– Коротко говоря, – начал он, – Спенсер рассуждает так: прежде всего, человек должен заботиться о собственном благе. Поступать так – нравственно и хорошо. Затем, он должен действовать для блага своих детей. И в-третьих, он должен заботиться о благе своего народа.

– Но наивысшим, самым разумным и правильным образом действия, – вставил я, – будет такой, когда человек заботится одновременно и о себе, и о своих детях, и обо всем человечестве.

– Этого я не сказал бы, – ответил он. – Не вижу в этом ни необходимости, ни здравого смысла. Я исключаю человечество и детей. Ради них я ничем не поступился бы. Это все бредни и сентименты, и вы сами можете понять, что человек, не верящий в загробную жизнь, иначе мыслить не может. Будь предо мною бессмертие, альтруизм был бы для меня приемлем и выгоден. Я могу поднять свою душу на любую высоту. Но не ожидая ничего после смерти и имея лишь короткий срок, пока шевелятся и бродят дрожжи, именуемые жизнью, я поступил бы безнравственно, если бы соглашался на какие-нибудь жертвы. Всякая жертва, которая дала бы возможность шевелиться другой частице дрожжей, вместо меня, была бы не только глупа, но и безнравственна по отношению ко мне самому. Ожидающая меня вечная неподвижность не будет для меня ни легче, ни тяжелее от того, стану ли я приносить жертвы или заботиться только о себе в тот срок, пока я составляю частицу дрожжей и могу шевелиться.

– В таком случае, вы индивидуалист, материалист, а вместе с тем, неизбежно, и гедонист.

– Громкие слова! – рассмеялся он. – Но что такое гедонист?

Он одобрительно кивнул головой, выслушав мое определение.

– А кроме того, – продолжал я, – вы такой человек, которому нельзя доверять даже в мелочах, как только к делу могут быть примешаны личные интересы.

– Теперь вы начинаете понимать меня, – радостно улыбаясь, сказал он.

– Так вы человек, совершенно лишенный того, что люди называют моралью?

– Совершенно верно.

– Человек, которого надо всегда бояться?

– Вот именно.

– Бояться, как боятся змеи, тифа или акулы?

– Теперь вы знаете меня, – сказал он. – И вы знаете меня таким, каким меня знают все. Люди называют меня «волком».

– Вы – чудовище, – бесстрашно заявил я, – Калибан, создавший Сетебоса и поступающий, подобно вам, под действием минутного каприза.

Он нахмурился при этом сравнении, так как не понял его, и я догадался, что он вообще не читал этой вещи.

– Я как раз читаю Браунинга, – признался капитан, – и он подвигается у меня очень трудно. Я недалеко ушел, и у меня почти иссякло терпение.

Чтобы не наскучить читателю, я прямо скажу, что сбегал за книжкой в каюту капитана и прочел ему «Калибана» вслух. Он был восхищен. Этот примитивный способ рассуждения и взгляд на вещи были вполне доступны его пониманию. Он неоднократно прерывал меня своими замечаниями и критикой. Когда я кончил, он заставил меня прочесть второй раз и третий. Мы углубились и спор о философии, науке, эволюции, религии. Он выражался с шероховатостью самоучки, но с уверенностью и прямолинейностью, свойственными его первобытному уму. В самой простоте его рассуждений была сила, и его материализм был гораздо убедительнее замысловатых, материалистических построений Чарли Фэрасета. Этим я не хочу сказать, что он переубедил меня, заядлого идеалиста или, как выражался Фэрасет, «идеалиста по темпераменту». Но Вольф Ларсен штурмовал устои моей веры с таким мужеством и настойчивостью, которые внушали уважение к нему.

Время шло. Пора было ужинать, а стол еще не был накрыт. Я заерзал, и начал беспокоиться и, когда Томас Мэгридж, с хмурым и злым лицом заглянул к нам с трапа, я приготовился уходить. Но Вольф Ларсен крикнул ему:

– Повар, сегодня вам придется похлопотать самому; Горб нужен мне, и вам придется обойтись без него.

Опять произошло нечто неслыханное. В этот вечер я сидел за столом с капитаном и охотниками, а Томас Мэгридж прислуживал нам и мыл потом посуду. Это был калибановский каприз Вольфа Ларсена, от которого я предвидел много неприятностей. Мы говорили, говорили без конца, к великому неудовольствию охотников, не понимавших ни слова.

Глава IX

Три дня покоя, три дня счастливого покоя провел я в обществе Вольфа Ларсена. Я ел за столом в кают-компании и без конца рассуждал с капитаном о жизни, литературе и вопросах мироздания. Томас Мэгридж рвал и метал, но делал за меня мою работу.

– Берегитесь шквала. Вот все, что я могу сказать вам, – предостерегал меня Луи, когда мы остались с ним вдвоем на палубе, в то время как Вольф Ларсен был занят улаживанием очередной ссоры между охотниками. – Никогда нельзя сказать, что стучится, – продолжал Луи в ответ на высказанное мною недоумение. – Этот человек изменчив, как ветры или морские течения. Никогда не угадаешь его намерений. Вам кажется, что вы уже знаете его, что вы хорошо ладите с ним, а он тут как раз повернет, помчится на вас и в клочья разнесет ваши паруса, поставленные для хорошей погоды.

Поэтому я не был особенно удивлен, когда предсказанный Луи шквал налетел на меня. Между мной и капитаном вышел горячий спор – о жизни, конечно, – и слишком расхрабрившись, я позволил себе пройтись насчет самого Вольфа Ларсена и его жизни. Должен сказать, что я вскрывал и выворачивал его душу наизнанку так же основательно, как он привык проделывать это над другими. Быть может, это мой недостаток, но речь моя резка. А тут я отбросил всякую сдержанность, колол и хлестал, пока он не рассвирепел. Смуглая бронза его лица почернела от гнева, глаза выскакивали из орбит. В них уже не было ясной сознательности, – ничего, кроме ужасной ярости сумасшедшего. Я видел пред собой волка, волка бешеного.

С глухим ревом прыгнул он ко мне и схватил меня за руку. Я напряг все свои силы для борьбы, хотя внутренне дрожал. Но где мне было устоять перед чудовищной силой этого человека! Он схватил меня за руку выше локтя, и, когда он сжал пальцы, я взвыл от боли. У меня подкосились ноги. Я просто не мог стоять и выдерживать эту пытку. Мускулы отказывались служить, боль осиливала их.