Читаем без скачивания Его среди нас нет - Сергей Иванов

— Я даю тебе отгул на сегодня и на завтра!

А послезавтра, кстати, было воскресенье. Людмила Ивановна сама решила раскрутить эту историю. Провести классный час.

Трудно сказать, лучше так было для учительницы или не лучше. Завуч думала, что лучше.

В школе она работала больше двадцати лет, а это огромный срок. И хорошо знала, как учителя иной раз устают от своей работы. Вот и Алена, видно, тоже устала. Так пусть отдохнет, подсоскучится.

В принципе она была права. Но как раз в этом случае здорово ошибалась! Вовсе не отдых требовался молодой учительнице. Хорошо, что Алену, как мы уже заметили, «судьба берегла». Иначе бы…

Портфель Лиды Самсоновой

Забот шестому «А» хватало и без пропавшего журнала. Грозно надвигался конец первой четверти, словно конец света. А в конце света, как считают, каждый должен будет предстать перед неким рентгеном, который выяснит все твои грехи и все твои добродетели.

В школе роль того «всевидящего рентгена» выполняют четвертные отметки. И хоть в наши дни четвертную двойку бывает иногда получить труднее, чем даже четвертную пятерку, все-таки они случаются, эти зловещие редкостные отметки. И видеть их в дневнике тем более никому не охота — портить себе каникулы. А другому и простая тройка может разбить сердце на мелкие части.

Вынырнув после второго урока из контрольной по алгебре, шестой «А» сейчас же попал под беглый — и, надо признаться, меткий — огонь фронтального опроса, который устроила историчка.

Передохнуть и заняться личными делами они смогли только перед шестым уроком, перед физкультурой.

По издревле заведенному правилу они сидели в классе, ожидая, когда за ними придет физкультурник Степан Семеныч. И невольно — как спохватились — начали говорить про журнал и про Алену.

Кто первый начал — шут его знает, само началось! Но точно, что не Таня Садовничья. Она как раз помалкивала: новых идей пока нету, так чего ж молотить пустую солому! Она любила обдумывать все заранее, чтобы потом наносить точные и решающие удары.

Но разговор начался, мелькнул слабой искоркой и — готово: уже весь класс в огне. Надо было принимать руководство. Таня тихо тронула Сережу за рукав:

— Внимание, поддерживай меня с тыла.

Таня имела в виду: следи за моими действиями, чтобы вовремя прийти на помощь. А Сережа невольно стал следить за классом, за лицами ребят. И ему не нравились эти лица.

Чем? Пожалуй, он бы не смог сейчас точно ответить. Какая-то в них была неприятная темная заинтересованность. Так бывает, когда кто-то дерется, а кругом стоит толпа зевак. Тебе лично это ничем не угрожает, и, значит, можно просто так посмотреть «острое зрелище».

Но сейчас было даже не это, а хуже. Солидная компания здоровых гавриков собиралась напасть на одного человека.

Только Танино лицо было иным: она ждала своего часа, чтобы сказать веское слово и перехватить инициативу. То есть и это лицо «хорошим» трудно было назвать… Да. Твое лицо, Тань, Сереже Крамскому все труднее и труднее стало называть хорошим!

Вдруг он заметил еще одно «непохожее» лицо.

У Самсоновой Лиды.

Сережа видел ее в профиль. Видел нахмуренную бровь и видел кулак, в который она уперлась губами и носом. Такая странная для нее поза и странное выражение… какие-то неруководящие. А ведь обычно Лида очень хорошо помнила, что она староста в шестом «А», староста и первая красавица — по утверждению ее команды.

Она как бы не слушала, о чем бушует класс. Но и понятно было, что слушала. Она думала про что-то свое.

А шестой «А» шумел про два предложения. Ну, само собой, не весь класс. Большая часть помалкивала и лишь водила головой от одной кричащей группировки к другой. Так примерно ведут себя болельщики на соревнованиях по теннису: мячик мечется над сеткой, и двадцать тысяч человек бегают за ним взглядами: влево-вправо, влево-вправо. А потом: «Ура!»

Итак, в шестом «А» обсуждалось сейчас два предложения. Первое: зачем ждать до завтра, пошли к Людмиле и все ей скажем… Это воевали одни.

Вторые же говорили: нет, дождемся до завтра. Пусть она придет, Алена, и чтоб она в глаза нам посмотрела!

Это говорили те, кто был еще кровожадней первых.

А Таня — зачинщица свары — сидела и прикидывала, какую ей группировку возглавить, а затем повести за собой. Выигрышней было бы вторую: тут все получалось эффектней.

Но что-то в Танином сердце подсказывало ей, что надо торопиться, не то все планы могут полететь в тартарары. Наконец она все-таки решила рискнуть: ладно, пусть завтра! А что, собственно, может случиться-то? Да ничего. Подумаешь — предчувствия, ерунда на постном масле!

И только она собралась открыть рот, чтобы веским голосом… Как веский голос раздался из другого конца класса.

— Послушайте, что я вам скажу.

Как это было произнесено? Громко или негромко, жестко или дружески? Пойди теперь разбирайся. Но это было сказано именно так, что все услышали и все замолкли. Самсонова, поняла и спохватилась Таня, была все-таки серьезным противником в борьбе за авторитет. Таким серьезным, что Таня не нашлась вовремя вклиниться в эту чужими руками завоеванную тишину, чтобы сказать свое веское мнение. А тогда уж никакая Самсонова… Но Таня вот не нашлась!

— Делать надо завтра, — спокойно продолжала Лида. — Солиднее. Понимаете или не понимаете?

И дальше она повторила то же, что говорили сторонники второго пути. То есть ничего нового. Вроде бы… А считалось — отныне и во веки веков! — что это она придумала и она сказала. И класс пошел именно за ней.

А не за Серовой. А не за Садовничьей.

Кто-то уже начал с ней советоваться. Сережа, который, наверное, единственный не участвовал в споре, глядел на Самсонову. Странное опять было у нее лицо.

Нет, она, конечно, была довольна, что победила. А все равно у нее настоящего победного веселья не было в глазах. И не было ни малейшего злорадства: мол, устроим Алене!

У нее была в глазах… тоска.

Или, может быть, Сережа ошибался?

Ему не дали времени заниматься этим психоанализом. Только засела в душе заноза непонятности — на будущие времена, разбираться… Дальше на него обрушилась Таня: как он посмел не поддержать ее, когда требовалось?.. Да ведь не во мне дело, хотел он ответить, кончай ты зло срывать. Но Таня и сама, видно, поняла. Остановилась:

— Сегодня будь дома. Возможно, ты мне понадобишься.

Сережа промолчал. Хотя у них давно уж были иные отношения. Куда более равноправные. Но Таня, когда сердилась, всегда вспоминала, кто у них командир, а кто Ватсон. Хотя и это, в сущности, уже позабывалось…

Смута и беспокойство клубились у Сережи в душе. И когда внизу, у раздевалки перед физкультурным залом, к нему обратилась сама Самсонова, он сперва даже не понял, что ему надо сделать.

— У меня голова болит, понимаешь? Я иду домой. Принеси мне сверху портфель.

Дошло наконец.

Такую просьбу готовы были бы выполнить очень многие — это уж вы поверьте. Но попросили Крамского, замечаете?

Ничуть не запыхавшись, он вбежал на третий этаж, вошел в класс. Вынул самсоновский портфель… И тут почувствовал, что сердце его бьется. Портфель Лиды Самсоновой — это была для шестого «А», что там ни толкуй, реликвия. Хорошо, что никто не видел Сережино слишком сосредоточенное и, честно говоря, отчасти торжественное лицо.

Да нет, увидел кое-кто, представляете! Коробкова Мариночка! Спокойно заглянула в класс, словно сейчас не урок, а переменка:

— Здравствуй, Крамской…

И замолчала так, знаете ли, выжидательно. Просто даже странно, как она умеет возникать в самые неожиданные моменты.

Так думал Сережа, нелепо держа под мышкой самсоновский портфель, словно надеялся сделать его менее заметным. Хотя откуда ей было знать, Сережин это портфель или чей-то чужой.

Итак, Маринка стояла в дверях, чуть склонив голову набок. А Сережа… Как ему было сейчас поступить? Что произнести? Стоял и молчал — пень пнем! А ведь ему эта встреча, может быть, даже во сне уже снилась — как совершенно что-то несбыточное: идет, и вдруг навстречу Она!

Так пользуйся же, несчастный!

А он не умел. Даже улыбнуться не получалось. И без конца гонял по кругу одну и ту же тупую мысль, что там физкультура начинается, и Самсонова ждет, и…

— Что же ты молчишь, Крамской? Ты разве мне ничего не хочешь сказать?

Сережа в ответ лишь краснел, как штангист под штангой.

— А мне показалось… Ну как хочешь. Я второй раз перед тобой не появлюсь. И тебе долго придется за мной охотиться!

Она стремительно повернулась… Нет, безо всякой обиды или злости. Может быть, только с легким презрением. А главное для того, чтоб подол ее форменного, чуть расклешенного платья мелькнул, словно лисий хвост.

Это был мастерский трюк, не один Годенко на него попался и не один еще Крамской попадется!