Читаем без скачивания Вечера на укомовских столах - Николай Богданов

В субботу

в здании пересыльного пункта

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ВЕЧЕР

с танцами до утра

Плата за вход: с барышни кисет, вышитый в подарок красноармейцам, с кавалера осьмушка махорки.

Докладчик из центра.

Гармонист — известный всем Бычков.

Кроме того, поперек здания были протянуты веревки, а на красной материи лозунги:

В ВИХРЕ ВАЛЬСА КРУЖИСЬ — С КОМСОМОЛОМ ДРУЖИСЬ.

Или такой вот:

НОГАМ ВОЛЮ ДАВАЙА ПРО ФРОНТ НЕ ЗАБЫВАЙ!

И лозунги эти и афиши красноармейца не совсем убедили.

— Позвольте, но ведь есть директивное решение, комсомольское Цека против танцулек, — напомнил он.

— А как же, мы и есть первые борцы против танцулек! — закрыл ему рот Ваня. — Да, да, вначале и нас чуть не захлестнула эта стихия, когда мы самоустранились. Разбрелась вся молодежь по домам, домишкам, квартирам да комнаткам. Кругом вечеринки. Но, получив директиву, возглавили мы это дело. И вот вся молодежь собралась вместе. Есть где передовым повлиять на несознательных. Прежде даже наши пролетарские девушки кружились с разными там сынками лавочников, дело доходило и до церковных браков. А теперь мы не только своих девчат вернули, но и кое-кого пританцовываем.

Вон посмотри, кого это так крутит под звук гармоники наш слесаренок Акимка Столяров? Дочку доктора, видал? Да раньше на такую картину он только издалека мог смотреть. А теперь обнял, как лучшего друга, и под музыку пошел кружить… Кружить и дружить… Я лично и мечтать не мог бы о такой интеллигентке, как Вера. Посмотри, что за красавица! А теперь запросто — подойду, обниму и увлеку в наш круг… Так вот и влияем на женскую молодежь всего города. И еще как! Имей в виду, нигде так не восприимчивы девчата к новому, как в танце. И прямо скажу: тихий шепот доходит иной раз лучше, чем громкая речь!

— Мм-да, оно, пожалуй… Но ведь и интеллигенты могут не зевать, пригляделся к танцующим боец и, увидев Веру в паре с Котей Катыховым, кивнул в их сторону Ване.

— А, это ничего… Последний вальс мой. Конечно, бывает и в этом деле перекос. Не сразу прививается идейность. Танцуют девушки и просто так, для своего удовольствия, с кем попало. Тут еще нам работать и работать… Но уже хорошо, когда вся молодая интеллигенция танцует с нами, а не против нас!

Рассмеялся краснозвездный, а Ваня наш не зевал. Лишь только заслышал он польку-бабочку, как подхватил пухлую попову дочку Катеньку, а ее сестренку Лидочку подсунул товарищу.

Лидочка уложила его руку на свою седлистую талию и, обдавая жаром, как только что вынутый из печки сдобный пирог, увлекла в круг. И понесся наш краснозвездный братишка откалывать с ней в паре веселую пляску.

А наш озорник и насмешник Глухов, игриво проносясь мимо, подмигивал: «Не зевай». Привлечь на свою сторону попову дочку считалось у нас одной из форм антирелигиозной пропаганды.

Так продолжали бы мы свое занятие до утра, чтобы светлее было провожать барышень по темным улицам нашего городка, но вдруг тревога.

В зал вбежала прямо с дежурства телефонистка и, найдя Веру, что-то шепнула ей. Вера своему кавалеру — Максу Шестеркину, Макс — Акимке, Акимка — мне. И вот уже все мы знаем — в ночи появилась банда.

Тихо, тайно надо исчезнуть нам с танцев и сразу на сборный пункт. С бала на банду…

Без шума, по одному стали мы сматываться. А Ваня в такой раж вошел, что никак его выбить из круга не удается. Ему и так и сяк намекают, скачет себе, напевает с задором пышной поповне:

— Что танцуешь, Катенька?

— Польку, польку, папенька.

— С кем танцуешь, Катенька?

— С комсомольцем, батенька!

Ему уж и ножку подставляли и за ушастые галифе хватали. Никаких намеков не признает. Думает, обычные шутки. Пришлось попросить гармониста прекратить на минутку трель, чтобы осадить танцора.

— В чем дело, где заело? — спрашивает он, утирая пот рукавом.

Заметив любопытствующие взгляды, мы сделали ему знак помолчать и потопали вниз по лестнице.

Сматываясь вслед за нами, Ваня отдал приказ Бычкову продолжать вечер, как обычно. И по дороге успел шепнуть Вере:

— Постараемся управиться быстро… последний вальс за мной!

— Я жду вас, как сна голубого, — пропела вслед ему барышня голосом приятным, как музыка.

— Куда вы, братики, торопитесь? — поинтересовался красноармеец. И, узнав, что на банду, пожелал присоединиться.

И вот мы на сборном. Малая кучка. Одна молодежь. Основные силы ЧОНа под командованием Климакова устремились курьерским эшелоном на Пичкиряево — гасить восстание кулаков.

И этим воспользовалась банда. Ну ясно, та самая неуловимая, которую никак не может поймать даже сам Климаков. Выскочила из лесу, разгромила контору лесосплава и, захватив казенный спирт, приготовленный для расчета с плотовщиками, гуляет в избушке сторожа.

Гуляет, беды не зная.

— Вовремя получили сигнальчик, сейчас мы их и прищучим, — говорит Ваня, рассматривая карту уезда, — сюда вот прикажем выехать вялсинским комсомольцам, а сюда вот батьковским, бандам нужно отрезать беговые дороги. Из-за реки на них двинем охрану лесозавода. А мы ударим напрямик, через переправу…

И поясняет краснозвездному:

— Связь на войне — первое дело, сам знаешь. Но у нас ведь война особая. Вся связь у кого? В руках телефонных барышень. Известно, у них в ушах все новости уезда. А на устах замки. Пойди посторонний узнай, что подружка подружке за дежурство расскажет… Большинство ведь не нашего поля ягодки — дочки попов, монопольщиков, сельских лавочников… интеллигентки! А ты говоришь, танцевать не надо. Ищем ключи к девичьим сердцам, братишка. И, как видишь, находим. Успех нынешней операции чем подготовлен? Вальсами!

И Ваня самодовольно рассмеялся, намекнув на успех у Веры. Недаром, значит, танцевал, недаром провожал, недаром шептал про светлое будущее, склоняя на нашу сторону. И вот телефонная барышня сообщила ценный секрет.

…Мчимся на резвых конях, лежа на розвальнях-санях вповалку. Щелкаем затворами, проверяя оружие. Звезды над нами в черном весеннем небе тревожно мигают. Невидимые гуси крыльями шумят. Повернули на юг перелетные стаи, испугавшись крепкого весеннего заморозка, летят митингуя. И кажется нам, будто крылатые трубачи играют нам с неба тревогу.

Ветер вдруг подымается, ломая корку льда на залитых полой водой озерах. Уши режет стеклянный звон. В лицо летит острый ледок из-под копыт. Щеки колет ночной заморозок. Ребят пробирает дрожь.

— Собачья жизнь, — говорит, поеживаясь в своей кожаной курточке, Ванька, — бандитов у нас — как блох. Там ужалят, здесь куснут, только успевай почесываться.

Лежим мы в санях вповалку на свежем сене. Красноармеец жует былинку и сквозь зубы ему:

— А вы их к ногтю!

— Не трудно блоху давить, да хитро ее ловить. Это вам хорошо на фронте: вот тебе наши, вон они белые. Сошлись две силы в чистом поле и давай — кто кого! А у нас вся война — «кто кого обманет». Исподтишка. Нападут, набедят, скроются. Там Совет вырежут, здесь кооператив разгромят, нападут на заготовителей, убьют активистов. Не дают установиться новой жизни, — жалуется Ваня, — лишают народ радости, не дают нам, пролетариям, как следует вкусить…

— Плодов революции, — договаривает краснозвездный. — Это все буржуи на том стоят. Известно. Потому и напали со всех сторон.

— Вот так-то, брат, — вздыхает Ваня, — нам бы жизнью наслаждаться в тепле, под музыку… А тут в темную ночь к лешему на рога трусись.

Но вздыхает он притворно. Им уже овладел другой азарт, не терпится захватить банду, которую сам Климаков поймать не может. Разгромим, отличимся, знай комсомольцев! Климаков, уезжая, наказывал оберегать город, присматривать за ушаковским лесозаводом. Красному директору завода враги наши давно грозят расправой…

Но в городе тихо. Танцует молодежь. Да и лесопильный завод в порядке. Знать, банда побоялась с его охраной связываться и напала на сплоточный пункт, расположенный в лесу, далеко от завода. Ваня приказал заводским чоновцам снять охрану завода и прижать банду с тыла.

Мчимся по темным весенним дорогам на облаву.

Пусто вокруг. Холодно. Сталь винтовок руки обжигает. Лошади храпят, проваливаются в зажоры, разбивая копытами тонкий и острый, как стекло, ледок.

Неуютно нам. Жмемся друг к другу в санях и любуемся нашим исполкомовским кучером: а он в старинной ямщицкой шубе восседает, как бог Саваоф, на облучке, воздев руки и высоко держа вожжи. Богатырь старик. Борода белая, шире груди, нос красный, как морковь. Ему все нипочем…

А мы заледенели, закоченели, пока до реки доехали. Вот оно и плотбище[2], рукой подать. И видно, как среди штабелей бревен огонек в сторожке теплится, мигает. Близко, а не прыгнешь. Перед нами река Цна-голубка. Летом мелка, а весной глубока.