Читаем без скачивания Шорох прибоя - Евгений Гуляковский

К намеченному месту я добрался глубокой ночью. Целый день, укрывшись в придорожном лесу, я ждал, пока стемнеет. С воздуха машина была видна как на ладони. Уничтожив вертолет, я фактически объявил войну вооруженным силам страны и вряд ли мог рассчитывать на снисхождение. Я и не надеялся на него, твердо решив добраться до намеченного места. Добраться во что бы то ни стало. Меня искали на пути к столице, а я повернул обратно, к городу, возможно, это мне помогло.

С момента гибели Весты все мои поступки противоречили обычной человеческой логике, и тем не менее они не казались мне странными. Почему-то я был уверен, что именно этого хотела бы и сама Веста. Словно у нее еще могли быть какие-то желания... Наконец, в сумерках, крадучись, с потушенными фарами, мне удалось выбраться на заброшенную дорогу, ведущую к морю.

Через некоторое время я остановил машину. Мне не понадобилось ничего искать. Я не смог бы объяснить почему, просто знал, что это здесь, что ехать дальше не надо. Я приткнул машину к самому обрыву, отыскал фонарик и осторожно, словно боялся причинить ей боль, взял на руки тело Весты. Оно было легким и странно податливым. Прошло уже много часов, но трупного окоченения так и не наступило. Ни на что не надеясь, я проверил еще раз пульс и дыхание. Их не было. Их не было уже давно, с того момента, когда она говорила со мной в последний раз.

Я зажег фонарик и медленно начал спускаться с обрыва. И вдруг подумал: "Что-то я забыл. Что-то очень важное... Ах, да, пробы, пробы, из-за которых все началось. Веста просила меня вернуть их, а я решил проверить, на чьей она стороне..."

Все, что я могу теперь сделать, - выполнить ее последнюю просьбу. Я вернулся к машине, вынул из чемодана контейнер. Потом снова взял ее на руки. Тело Весты не казалось мне тяжелым. Я вообще не замечал ее веса. Хотя тропинка шла круто вниз, я лишь крепче прижимал ее к себе и не чувствовал почти ничего - ни страха, ни отвращения, ни боли. Ничего не осталось, только деловитая сосредоточенность. Наверно, именно она помогает людям справиться с большим горем. Интенсивная деятельность, связанная со сложными обрядами похорон, призвана отвлекать людей от причины, ее вызвавшей. Я спустился с обрыва. Тропинка кончилась, упершись в узкую полосу песчаного пляжа. Здесь сразу же, буквально в нескольких метрах от берега, начиналась большая глубина. Я вошел в море по пояс, не замечая холодных прикосновений черной морской воды. Волн не было. Море казалось чистым и гладким. Сюда, к берегу, из города не долетало ни звука. Только где-то очень далеко и печально два раза прогудела сирена буксира. Я осторожно опустил Весту в воду и разжал руки. Я даже не посмел поцеловать ее еще раз на прощание. Вода сразу же сомкнулась над ее лицом, и течение легко понесло ее прочь от берега, туда, где начиналась глубина. В луче своего фонарика еще минуту-другую я мог различить сквозь темный слой воды бледное пятно ее лица, потом оно исчезло. Больше ничего не было видно ни на поверхности моря, ни в его глубине. Я подумал: "Море подарило мне Весту и теперь забрало ее обратно". И еще я подумал, что Весты нет, а все ее слова и мысли живы в памяти и будут со мной всегда, до самого конца. Веста сказала: "Ты теперь останешься один со всем этим..." В темноте, не зажигая фонаря, я нащупал крышку, отвернул ее и опрокинул контейнер. Тихо, почти без всплеска, море приняло свою частичку. Не этого ли они добивались там, в своей темной глубине? Если так, то они достигли успеха. Посмотрев последний раз в черную непроницаемую воду, я повернулся и медленно пошел обратно, наверх, туда, где слышались трели полицейских свистков, и вспыхивали мигающие фонари патрульных машин. Погоня в конце концов настигла меня, но сейчас это уже не имело значения. Больше я не собирался от них скрываться. Начав подъем, я задержался в последний раз. Нащупал в кармане пиджака коробку излучателя, достал его и, широко размахнувшись, бросил в море. "Забирайте все, - подумал я спокойно. - Наши человеческие дела мы будем решать по-своему".

Поднимался я медленно. Обрыв в этом месте был очень крутым, да и торопиться мне не хотелось. Наверху поднялась суматоха. Там скопилось штук десять машин. Установили даже мегафон и что-то вроде прожекторной установки. Очевидно, они придали слишком большое значение истории с вертолетом и теперь явно переоценивали мою персону.

Вполне возможно, они начнут стрелять прежде, чем я поднимусь наверх. Обстановка накалена до предела. После того как я простился с Вестой, мной овладело полное безразличие ко всему происходящему вокруг. Все же я испытывал некоторую горечь от мысли, что люди устраивают на меня облаву, как на какого-то чужака... "А ты и есть чужак. Кажется, все-таки случилось то, чего они добивались. Ты очутился по другую сторону барьера, во вражеском лагере, хотя и не хотел этого..." Эта мысль отрезвила меня. Во всяком случае, прогнала сонное безразличие, с которым я поднимался навстречу наведенным на меня автоматам.

- Сдавайтесь! - надрывался мегафон наверху. - Ваше положение совершенно безнадежно, вы окружены! Поднимите руки!

"Дурацкое требование, - с раздражением подумал я. - Могли бы понять, что идти по такому крутому склону с поднятыми руками невозможно". Я продолжал подниматься. С каждым моим шагом обстановка накалялась все больше. Каждую секунду мог прозвучать выстрел. У стоявших за чертой света людей нервы могли не выдержать растущего напряжения. Оно уже ощущалось почти физически. Голос говорившего в мегафон человека сорвался, а стоявшие у обрыва автоматчики при моем приближении попятились, стараясь сохранить дистанцию. Я вышел на ровное место и стоял теперь прямо перед ними, в двадцати шагах. Нас разделяла только граница света и темноты. Прожектор бил мне в лицо, слепил и словно бы отделял от людей некой реальной, физически ощутимой стеной.

- Сдавайтесь! - в который раз повторил мегафон. - Если вы не поднимете руки, мы будем стрелять!

Мегафон не приспособлен для беседы. Мегафон существует для того, чтобы отдавать однозначные команды. Я подумал, что, если чей-то палец сейчас дрогнет и надавит курок, я буду падать вниз довольно долго. Весь тот путь, который только что проделал. Мое тело не попадет в море, оно разобьется об острые камни, окаймлявшие узкую полоску пляжа. Эта мысль была мне почему-то особенно неприятна. И все же я не поднимал рук. Если бы речь шла только обо мне, я бы это немедленно сделал. Но интуитивно я чувствовал: в эту секунду решается нечто гораздо более значительное, чем моя жизнь, и, кажется, я начинал понимать, что именно. Решался вопрос о том, каким будет предстоящий диалог людей с иным разумом. Я не поднимал рук, с ужасом понимая, что я все же взял на себя предложенную мне миссию и вольно или невольно выступал в эту минуту от их имени, в том самом качестве посредника, которого так боялся совсем недавно, но Веста сказала: "Ты теперь останешься один со всем этим..." - и вот я медленно шел на автоматы, не поднимая рук."