Читаем без скачивания Хоровод нищих - Мартти Ларни

– Не найти, – разнервничался Туннюрлампи. – Темно, и становится еще темнее.

Господин П., бизнесмен с достойными манерами, который, как правило, говорил мало, но хорошо, вытащил из бумажника купюру в сто марок, свернул ее трубочкой и зажег. Затем он протянул фонарь под стол и сухо произнес:

– Посветите, так скорее отыщете…

Казначей обжег себе руку, Туннюрлампи углубился еще дальше в темноту, а Йере вообще потерял сознание. Начальник рекламы мыловаренного завода впервые в жизни видел, как деньги дают миру свет.

Очнулся Йере не в «Кабинете красной подвязки», а на жестком ложе, покрытом синим сукном. Его подняли (во всяком случае, он не помнит, чтобы добрался сюда на своих ногах) и уложили спать на бильярдный стол. Плечи и бедра ломило, язык был шершав, словно наждачная бумага. Он с трудом спустился с бильярдного стола, пригладил волосы и воскликнул:

– Ой, черт возьми! Что же мне делать?

Неподалеку раздался чей-то голос, и ему преподали умный совет:

– Умри, тогда никого не обидишь.

Хмурая старуха уборщица открыла окно и продолжила:

– Лучше тебе уйти в ресторан. Сюда скоро придут игроки.

– Какой сейчас час?

– Подымись на этаж выше, узнаешь. Там собрались другие часовщики.

– Благодарю вас!

– Нечего умничать.

Наверх Йере не пошел. Он хотел спуститься ниже и сбежал на один из нижних этажей. Годами ему приходилось жить за счет авансов и размышлять о будущем только в мрачном свете. Сколь жалким и бесполезным чувствовал он себя. В коридоре порхала моль и билась об его очки. Даже моль была не столь расточительна, как поэт: она была столь экономной, что не сжирала ткань целиком, а проделывала в ней дырки. Не болела она и страхом тюремной камеры, чего приходится бояться человеку, такому, как Йере Суомалайнен, стремящемуся вырваться на свободу.

Но «Золотой теленок» не позволял своим клиентам сбе-гать так уж легко. Йере переходил из одного коридора в другой, из прохода в проход, но выбраться на улицу ему никак не удавалось. Постепенно его охватило чувство безнадежности, и он стал молиться, чтобы священник отпустил ему грехи. В конце концов он стал громко аукать. И тут перед ним из мрака коридоров появился крошечного роста вахтер в униформе и предложил свою помощь.

– Вы доктор Андерссон? – спросил сообразительный малыш.

– Нет.

– Извините. Тогда вы наверняка член парламента Хиукканен?

– Нет… Я…

– Фермер Хуухкая из Оулу? Не так ли? Значит, я угадал. Нет, нет… Будьте любезны следовать за мной. Вас ждут.

Йере пытался разъяснить нежданному доброхоту, что он не Андерссон, не Хуухкая, а всего лишь по ошибке оказавшийся в плохой компании гражданин, у которого отняли свободу. Но маленький проводник лишь понимающе улыбнулся.

– Не беспокойтесь. Вас никто не выдаст.

Вахтер проводил Йере до двери, косяки которой украшала толстая бархатная портьера, и прошептал:

– Ваше место совсем рядом с той пальмой. Видите? Будьте добры.

Вахтер раздвинул портьеру пошире и попытался втолкнуть Йере внутрь. Тот зло прошипел:

– Вы что, за шута меня принимаете? Я не Хуухкая!

– Тише, тише! – попытался утихомирить его проводник. – Там сейчас идет собрание господ, пострадавших от кризиса. Выбирают новых членов объединения. Не советую отказываться от работы в этом обществе, придающей разнообразие свободному времяпровождению.

– Послушайте… Катитесь вы…

– Тихо, тихо! Пожалуйста, господин Хуухкая.

И хлопотливый вахтер отдернул портьеру и втолкнул Йере в комнату, где шло заседание. Тот лишь заморгал глазами от изумления и раскрыл рот: насколько же божественно выглядело кризисное время. За длинными, богато накрытыми столами сидели празднично одетые участники конгресса с мрачными, серьезными лицами. На них была шикарная одежда, и с ее помощью они стремились придать себе солидности. Йере взглянул на собственный потертый и измятый костюм: зримое доказательство бедности финского писателя.

Естественная одежда его роли, придавшая ему уверенности в себя. По правде, он, а не кто-либо иной, был личностью, пострадавшей от кризиса м избранной народом! Прав был парнишка, сказавший: чем грязнее полотенце, тем чище лицо!

Он храбро и решительно направился к пальме, стоявшей в конце зала, и уселся на стул, предназначенный для Хуух-кая. Метрдотель вписал его в число гостей, пострадавших от кризиса, и шепнул официанту:

– Хуухкая начинает с закусок…

Справа от Йере сидел раскрасневшийся агроном, владелец крупного поместья, слева приятная молодая дама, представившаяся мадам Торопайнен-Летьенен, которая тут же произнесла три слова по-французски, на что Йере ответил:

– Si, Si, madame.9 Агроном рассказал Йере краткую историю своей жизни, которую постиг полный крах. Три года тому назад он купил второй «Паккард», но судьба машины оказалась плачевной. Его сын, возвращавшийся из изгнания, въехал в Ботнический залив близ города Вааза. Из воды не вытащили ни машину, ни сына. Он приобрел третий «Паккард», но у него уже накопилось столько долгов, что Национальный бизнес-банк забрал в счет их уплаты и машину, и поместье.

– Бог мой, какой ужас! – воскликнула участливо мадам Торопайнен-Летьенен и тут же спросила Йере: – А у вас какая марка?

– У меня вообще нет автомобиля, – скромно ответил Йере.

– Как этим банкам не стыдно! – возмутилась мадам. – Как же вы передвигаетесь?

– Самый быстрый способ передвигаться – это стать пешеходом.

– Je regrette beacoup, monsieur!10

– Si, Si, madame, – ответил Йере.

– Вы блестяще говорите по-французски.

– Si, Si, madame…

– Я восхищена французским языком, учу его по одному часу в неделю. Но сейчас вынуждена прервать учебу. Видите ли, у моего мужа также исчез автомобиль, или, точнее говоря, его украли.

– Угонщики автомашин многих владельцев автомобилей превратили в обычных пешеходов.

– Ou, monsieur! Но машину моего супруга украл банк. Якобы за долги. Муж перевел свое имущество на мое имя, и теперь мы ездим на моей машине. Ох, этот кризис действует на нервы. А тут еще говорят о безработных. Небось они счастливы, что сидят без дела.

Йере не смог ответить ей иначе, как по-французски:

– Si, Si, madame.

Мадам Торопайнен-Летьенен была жертвой Великого кризиса: беспросветной, но озаренной страданием. Ее мышление точно следовало модным течениям времени: пострадавшим от кризиса следует поднять мятеж против банков и правительства. Прямо-таки оставалось только любоваться ею, когда она думала о себе. Произносила всего несколько слов, но делала это часто.

Председатель объединения постучал по бокалу и попросил тишины. Поскольку никто еще не прикасался к жаркому, можно было начинать выступления. За великой тишиной последовал единый общий вздох, один лишь Йере тайно попытался протолкнуть еду в рот. Кризис пока еще не лишил его аппетита.

– Дорогие дамы и господа! – произнес председатель. – В нашем обществе появились три новых соискателя: консул Кафар, владелец поместья Кайнулайнен и бывший фермер Хуухкая. Месье Кафар первым расскажет о своих заслугах членам объединения. После этого состоится тайное голосование.

В зале послышался шепот. Мадам Торопайнен-Летьенен фамильярно облокотилась на руку Йере и присоединилась к хору шептунов:

– Мне так жаль этого беднягу, – заметила она. – У него больше нет автомашины. Да и жены тоже. Он потерял все. На будущей неделе собирается снова жениться – по его мнению, состоять в браке одно удовольствие.

Йере ответил «si, si» и посмотрел на Кафара. Они были товарищами по несчастью: у обоих не было автомобиля. Почетный консул, француз по происхождению, служивший во Французском иностранном легионе в Марокко и занимавшийся посреднической торговлей пиломатериалами в Выборге, начал свою речь прелестно:

– Господин председатель, уважаемые дамы и господа! Позвольте мне начать свою речь с краткого воспевания красоты?

– Говорите, господин консул! – одобрительно воскликнула госпожа Бурлакова, урожденная Айраксинен, самая пожилая и самая накрашенная из всех присутствующих дам.

Месье Кафар продолжил:

– Поэт прав, сказав: «О, красота! Ты бедствие для души!» Мы, видимо, все можем присоединиться к этим словам поэта, хотя сами и не пишем стихов. Поэзия – это дар, и поэтому многие редакторы стремятся получать стихи бесплатно. Некоторые поэты надеются на то, что их произведения будут публиковаться в виде рекламы, и в этом их проклятие. Поэты вкладывают огонь в стихи, деловые же люди извлекают из стихов огонь для рекламы. И те и другие служат красоте, которая является отвратительнейшим бичом нашей души. Скажу больше: она бедствие для наших кошельков и банковских счетов. Сейчас же я сосредоточу ваше внимание только на одном качестве драгоценнейшей красоты: на красоте женского тела…

– Господин консул, – прервала его мадемуазель Бирже, живущая в Выборге эмигрантка, которой только что исполнилось пятьдесят лет. – Я полагала, что не услышу непристойностей в таком блестящем обществе. В противном случае некто покинет это собрание, и этим некто будет тот, которого никогда не целовали, хотя он и разрешал это.