Читаем без скачивания Фараон Мернефта - Вера Крыжановская

На минуту я забыл все, созерцая эту прелестную фигуру, которая лежала предо мною с неподвижностью мраморной статуи, окруженная волнами распустившихся кос, черных как вороново крыло.

— Наконец-то, — страстно шептал я, — наконец ты у меня, и никакая сила тебя у меня не отнимет. Ты последуешь за мной вдаль от Египта, и я научу тебя любить меня.

Но вид темно-багровых пятен вернул меня к действительности. Я должен был спешить, если не хотел, чтоб смерть похитила у меня плод моей победы.

Сосредоточив всю силу своей воли, я устремил взор на ее лицо и, подняв руки над больной, принялся проводить пассы от головы ее до ног.

Сильный жар, сопровождаемый обильным потом, разлился по моему телу. Голова слегка затуманилась, но мысли оставались ясны, и все чувства приобрели особенную остроту.

В полумраке комнаты я ясно видел, как при каждом пассе из кончиков моих пальцев сыпались искры мерцающего голубоватого света и серебристым каскадом падали на больную, которая, казалось, поглощала их взамен густых темных испарений, выходивших из ее тела.

Испарения эти мало-помалу уменьшились, наконец исчезли, и фигура больной как бы потонула в серебристом голубоватом тумане.

Вид молодой женщины несколько раз менялся. Бледность ее лица сперва сменилась ярким, лихорадочным румянцем, неподвижность — судорожными движениями.

Потом все это прекратилось, и больная уснула крепким, спокойным сном. Вместо серебристых искр из моих пальцев стали исходить густые, красноватые и жгучие испарения. Я понял, что это были уже не благотворные токи невидимых деятелей, а моя собственная жизненная сила; следовательно, мне нужно будет отдохнуть.

Я подвинул стул к постели, сел и долго смотрел на Смарагду с самыми разнообразными чувствами.

Ее тихое, спокойное дыхание и теплые, влажные руки показывали, что главная опасность уже миновала, но я не хотел сохранить ее жизнь для Омифера или Радамеса. При мысли о последнем я невольно сжал кулаки: судьба даровала ему прелестную женщину с огромным состоянием, а он выгнал ее на улицу из ее собственных палат. И она предпочла мне этого неблагодарного эгоиста, неспособного не только любить, но даже ревновать, подлого труса, который с ужасом и отвращением отвернулся от смертельно больной жены. Он не подал бы ей и глотка воды утолить предсмертную жажду, и ей пришлось бы умереть на улице, если б мы с Омифером не приютили и не спасли ее.

Конечно, она заслужила свое несчастье, и я с радостью представлял себе минуту, когда по выздоровлении Смарагды я все ей расскажу и увижу на ее надменном лице краску негодования, а на губах, так часто славших мне насмешливую и жестокую улыбку, судорожное движение оскорбленной гордости. И при всем том я завидовал равнодушию Радамеса, который спокойно, без сожалений, вычеркнул из своей памяти эту женщину с ее чарующей красотой. Л я, безумец, был прикован к ней своею роковою страстью, которую никакое оскорбление, никакое презрение со стороны Смарагды не могли уничтожить.

Со вздохом оторвался я от своих мечтаний. Наступило время приготовить питье для моей пациентки.

Я взял большую алебастровую вазу с водой, протянув над ней руки, и воззвал к невидимым деятелям. Тот же светящийся голубоватый ток брызнул из моих пальцев и наполнил вазу бледным мерцающим пламенем.

Налив этой воды в чашу, я поднес ее к губам Смарагды. Она жадно выпила ее, не открывая глаз, и снова уснула. Тогда я позвал негритянку, приказал ей сторожить госпожу и отправился на плоскую кровлю. Чрезвычайно утомленный, я растянулся там на циновках, покрытых ковром, и уснул как убитый.

На следующее утро прибежал Омифер. Я позволил ему взглянуть на больную, которая еще спала.

При виде этого спокойного сна и легкого румянца, покрывавшего щеки больной, он с немой благодарностью воздел руки к небу. Я объяснил ему, что больная чрезвычайно слаба и нуждается в продолжительном и полном спокойствии, а потому некоторое время ему нельзя будет с нею видеться. Омифер не возражал, его доверие ко мне было безгранично, он только попросил передать от него Смарагде роскошный букет роз и ушел.

Я поставил цветы в воду и подал проснувшейся больной прохладительное питье. Когда она увидела меня, склонившегося над нею, лицо ее выразило сильное неудовольствие.

— Я ничего не хочу принимать из твоих рук, — произнесла она слабым голосом.

— Ты должна выпить это, Смарагда, иначе не получишь букета, который принес тебе Омифер.

Услышав о букете, она протянула руку.

— Нет, я не дам тебе его, пока не выпьешь.

Смарагда проглотила напиток до капли, и тогда я подал ей цветы, которые она прижала к своим губам.

— Благодарю, Смарагда. Эти розы из моего сада, но от этого они не сделаются хуже, и тебе нечего пренебрегать ими. Во всяком случае не кто иной, как сам твой милый Омифер, привез тебя сюда для исцеления.

Смарагда оставила при себе мои цветы и скоро опять заснула.

Последовавшие затем дни были для меня счастливым временем, несмотря на страшную эпидемию, которая опустошала всю страну. Немногие из египетских семейств избежали этого бедствия, и отчаяние населения доходило до крайности.

Мать моя много заработала продажей приготовленных мною лекарств. Но сам я прятался от всех, нетерпеливо выжидая той минуты, когда Мезу отдаст приказ выступить из Египта. Я покончил уже все приготовления, чтобы увезти с собою драгоценное живое сокровище, похищенное мною у Омифера.

Организм Смарагды окончательно победил страшную болезнь, и ее можно было бы считать совершенно здоровой, если б не крайняя слабость, которая заставляла ее лежать в постели и которую я умышленно поддерживал, чтобы держать у себя молодую женщину. Я уверил ее и Омифера, что слабость эта — остаток чумы и что малейшая перемена, малейшее волнение могут причинить возврат болезни.

Радамес, этот образцовый супруг, не только не являлся за женой, но не подавал и признака жизни.

Омифер часто посещал свою возлюбленную, но, имея много дел, не мог сидеть подле нее долго.

Посещения его имели свою хорошую сторону: видя доверие и горячую благодарность ко мне Омифера, Смарагда стала относиться ко мне мягче, а иногда даже и приветливо. Впрочем, женщина всегда остается женщиной, то есть болтливой и любопытной. Смарагда скучала в своем заключении: ей хотелось знать новости, городские и придворные толки, и к своим обязанностям врача я должен был присоединить еще и обязанности рассказчика.

В долгие часы, проводимые у ее изголовья, в одно и то же время я чувствовал себя то на небесах, то в преисподней.

Чтоб не напугать ее, мне приходилось сдерживать свою любовь, придавать своему голосу спокойный тон, а лицу равнодушное выражение. Но вместе с тем я не помнил себя от радости, когда Смарагда, грациозно драпируясь складками своей белой одежды, свертывалась, как котенок, на мягких подушках кушетки и капризно-ласковым тоном говорила:

— Мне скучно, Пинехас. Расскажи мне что-нибудь.

Однако я не хотел только развлекать ее, а желал также образовать ум женщины, на которую смотрел уже как на подругу всей остальной моей жизни.

Таким образом, когда в открытое окно виднелось звездное небо, я говорил ей о далеких небесных светилах и их влиянии на судьбу людей, описывал чудную природу страны, где тайно надеялся поселиться с ней со временем, наконец, объяснял ей законы перевоплощения человеческой души, не так, как объясняли их народу, а как понимали их сами жрецы.

Смарагда слушала все это с напряженным вниманием и с блестящими от любознательности глазами. Но, увы, несмотря на пламенное мое желание хоть сколько-нибудь привязать ее к себе, я не преуспел в этом. И нередко мне приходила мысль, что мы встречаемся не впервые и что какое-то неведомое прошлое стоит между нами неодолимой для меня преградой.

Во время этих продолжительных бесед наедине я все более и более проникался упоительным ядом, забывая Мезу и чуму, которая свирепствовала за оградой моего жилища, возбуждая повсюду отчаянные вопли, стоны и жалобы. Я видел лишь одну Смарагду, к которой мог приходить во всякое время, чтобы делать над ней магнетические пассы, чрезвычайно ей полезные.

В это время случилось также одно более важное событие. Нехо от имени фараона позвал меня к царевичу Сети, также заболевшему чумой. Я вылечил его и получил истинно царскую награду. Ради щедрой платы я с тем же усердием помог некоторым родственникам государя: мне хотелось разбогатеть, чтобы получить возможность окружить Смарагду всей роскошью, к которой она привыкла. Мы ожидали с часа на час приказа выступать, но Мернефта оставался непоколебим.

Мужественно встретив вторжение чумы под кровлю собственного дворца, фараон сумел уговорить и успокоить народ. Все решились стойко вытерпеть бедствие, и евреи не получили дозволения выйти из Египта…