Читаем без скачивания Дорога неровная - Евгения Изюмова

«Мне не надо судьбы иной, той, что выдалась мне…» — Александра держала в памяти слова и ждала, когда подойдет момент вступить в песню: Михаил, зная о том, что Александра не имеет музыкального образования, в каждой мелодии «ставил» специальный сигнал — то звучал «треугольник», то хлопок в ладоши. Никто и не знал про те сигналы, они были известны только Александре и ему.

Александра стояла на сцене в лучах двух софитов, слегка дирижируя себе пальцем, чтобы не пропустить момент начала песни, её песни-исповеди. Она не видела зрителей в глубине затемненного зала, но на первый ряд падал отсвет софитов. Она пела, и вдруг показалось, что первый ряд заколыхался странным маревом, словно от весенней пахоты шел пар в солнечный день. Марево приняло очертания людей, и ближе к ней сидела ее мать! Павла Федоровна ободряюще улыбалась ей своей тихой, едва заметной улыбкой. А рядом всё яснее «проявлялись» Геннадий, Виктор, отец… Все, кто находился сейчас далеко-далеко, куда живым путь заказан. Их здесь не должно быть. «Я схожу с ума? Этого ещё не хватало!» — Александра тряхнула головой, прогоняя наваждение, и вступила в мелодию вовремя:

— «Мне не надо судьбы иной…» — она пела, словно доказывала всему свету, что она счастлива, что большая часть жизни прожита не зря.

Отзвучали последние аккорды, зал аплодировал, а она стояла, с трудом удерживая слезы, которые стремились наружу. Потом плавно, с большим достоинством поклонилась всем, кто пришел на этот концерт. Ей дарили цветы, она машинально благодарила, а сама все смотрела поверх букетов на первый ряд, но там, конечно, никого не было.

Крахмалёв стоял за кулисами и восхищенно смотрел на неё. А потом он провожал Александру домой. Апрельская ночь была по-летнему теплой. Звёзды притаились в черном небе, едва различимые, как обычно бывает на юге. И она вспомнила другую ночь, когда автобус мчался, шурша шинами, по степи в Астрахань. Небо было похоже на купол, разрисованный крупными звёздами, и они, казалось, подмигивали лучами-ресницами. Все пассажиры спали, Александре не спалось, и потому смотрела в окно, где было так темно, что под сердцем захолодало: возникло ощущение, что она одна на всем свете, автобус мчится по дороге сам по себе, без водителя, прямо к самому краю черного звездного купола, к линии горизонта, соединявшей землю и небо. Но этот край постоянно отодвигался, потому автобус так и не мог догнать линию горизонта. Тогда её придавило чувство одиночества, а сейчас она шла рядом с любимым человеком, но по-прежнему одинокая — он душой был далёк, даже звезды, и те были ближе.

Видимо, и в самом деле Бог слышит мольбы и обещания человеческие. Услышав просьбу Александры помочь Михаилу избавиться от пагубного пристрастия к алкоголю, он выполнил её так же страшно, как однажды не дал ей совершить предательство по отношению к матери, когда она хотела уйти от неё на квартиру. А может быть, это была просто фантазия Александры, но Крахмалёв избавился от своего пьяного «хобби» после смерти Марии Ивановны.

Александра не видела Крахмалёва несколько месяцев — она не хотела нарушать слово, данное в Храме, что не будет с ним видеться, если Бог надоумит Михаила бросить пить. Однажды шла по улице и встретила Германа-гитариста из кафе «Братья Блюз». Он узнал Александру и сразу огорошил:

— А у Миши мать умерла. Он так запил, что вряд ли уже выкарабкается. Слушай, Саша, ты бы поговорила с ним, убедила бы к нам в ансамбль прийти — нам клавишник нужен, а он ведь музыкант от Бога. Зайди к нему, он тебя любит и послушается.

— Нет, — помотала головой Александра, — не любит и не послушается.

— Любит, только не той любовью, как тебе хотелось бы, — ответил Герман очень серьезно, и Александра почувствовала, как заалели щёки. — Любовь бывает разной, и он любит тебя самой верной любовью — уважает тебя больше всех на свете. Зайди к нему.

Александра почувствовала, что сердце, до того бившееся спокойно и безмятежно, вдруг заколотилось, стремясь вырваться из груди. Она, забыв про свои дела, тут же поехала к Михаилу. Окна его квартиры светились, оттуда звучала музыка. Она прислушалась и с удивлением узнала одну из своих мелодий. Её сердцу стало тепло, словно укутали его мягкой пушистой оренбургской шалью. Она сделала пару кругов вокруг дома и лишь тогда поднялась на этаж, где жил Крахмалёв.

Дверь открыл Лёха Селюхин, который и познакомил её с Михаилом.

— О! Санька! Проходи, а мы тут квасим…

— Вижу, что квасите.

Александра прошла в комнату и поразилась беспорядку в ней: Михаил был аккуратист и ненавидел бардак, а сейчас всюду валялись его вещи, на столе стояли пустые бутылки, на тарелках давным-давно не было закуски, пепельница топорщилась сигаретными окурками. У стола сидел незнакомый парень и дымил сигаретой. Михаил сидел перед синтезатором и играл, закрыв глаза. Увидев Александру, покраснел, вскочил, суетливо предложил сесть, а сам рухнул в угол дивана, вжался спиной в его спинку и затих, наблюдая за ней виноватыми глазами.

— Так, Лёша, давай-ка брысь отсюда. Оба.

Селюхин покорно дернул за рукав незнакомого Александре парня. Тот встопорщился:

— Это почему — «брысь»? Бабу я ещё должен слушаться!

Селюхин опять его дернул: «Пошли!» Крахмалёв тихо произнес: «Уходи, Васька, не до тебя».

Когда Селюхин с Васькой ушли, Крахмалёв извинился за беспорядок в комнате.

Александра присела рядом с ним и сказала:

— Я все знаю. Марию Ивановну не вернешь, а ты зачем себя гробишь?

— Жить не хочется. Я мучил её, не слушал, а теперь её нет, — и заплакал.

Александра не стала его утешать. Спросила:

— Миша, ты меня хоть немного уважаешь?

Тот кивнул.

— Тогда выполни мою просьбу: бросай пить. Иди к Герману в ансамбль, он тебя примет. Иначе сопьешься окончательно и погибнешь. Мария Ивановна такой судьбы тебе желала?

Михаил долго молчал, так долго, что Александра хотела уже встать и уйти. Её душу терзала жалость к этому неплохому, но потерявшему себя, человеку. Александра понимала, что если он не захочет выполнить её просьбу, ничто не поможет: Михаил очень упрям. Она ведь тоже такая. И впервые подумала, что, может быть, просто сходство характеров не дает им возможности быть вместе: два минуса, они ведь только отталкиваются, и плюсы — тоже. Ни Бог, ни судьба — никто не виноват. Всё дело в них самих…

— Миш, пожалуйста, очень прошу, брось пить, иди к Герману в ансамбль.

— Хорошо, — произнес, наконец, — вот помяну в сорок дней, и все, — и попросил: — Посидите со мной, пока я не засну. Я так устал. Если захотите уйти, то второй ключ на гвоздике в коридоре.

Он лег, свернувшись, как обычно, калачиком, и положил голову на колени Александры. Вздохнул и вскоре заснул.

Александра сидела, гладила его по голове, как маленького. Хотелось заплакать, но слез не было: давно выплаканы бессонными ночами. Её любовь к нему была мучительна, но сладостна. Любовь, похожая на приступы хронической болезни: то заболит, то отпустит, пока не поняла — Крахмалёв не её мужчина, хотя и хотели оба сближения, но что-то тёмное, злое не дало им быть вместе. Что? Александра не знала.

Убедившись, что Михаил крепко спит, она осторожно уложила его голову на подушку, немного прибрала в комнате, освободила стол, вымыла посуду. Потом присела на несколько минут рядом с Михаилом, еще раз ласково погладила его по голове и вышла.

Она пришла второй раз к нему в сороковины. Михаил был не один. У него находился друг детства. Оба сидели за столом, на котором стояла початая бутылка водки.

— Вот, маму поминаем, — объяснил Михаил. Он был почти трезв.

Александра присела к столу, и друг Крахмалёва налил ей в рюмку водку. Александра сказала:

— Царствие небесное Марии Ивановне, а ты, Миша, помни, что мне обещал. И Марии Ивановне.

Крахмалёв кивнул.

Александра, посидев с полчасика у Крахмалёва, собралась уходить. И его приятель вдруг сказал:

— Олух царя небесного ты, Мишка. Тебя такая женщина любит, вот если бы я не был женат, — он говорил, вроде, шутливо, но глаза — серьезные. И трезвые.

Лицо Михаила стало багровым. Он, прощаясь, пожал Александре руку. И она ушла. Их пути больше не пересеклись, хотя по-прежнему жили в одном городе, ходили по тем же улицам, но в разное время — так было угодно судьбе. Александра знала, что Крахмалёв сдержал данное Александре слово и стал играть в ансамбле Германа. Жизнь его наладилась, но ей не было места рядом с ним.

А почему? Кто знает, почему хорошие люди, которые могли бы идти вместе по одной тропе, часто следуют по жизни, как корабли, параллельными курсами? Эту тайну, видимо, никому на земле не разгадать. Не разгадала её и Александра.

… Ночь была тёмная, беззвездная. И потому на душе у Александры было темно, неуютно. Она бродила по ночному городу, искала свой дом, и не могла найти, но успокаивала себя, что наступит день, и она найдет свой дом. И день наступил — весенний, теплый, ласковый. Люди ходят вокруг в праздничных одеждах, Александре же было плохо. Она ненавидела праздники. Дети — сами по себе, она — сама по себе. Конечно, они радуются её подаркам и сами дарят Александре подарки, но душевно они уже не с ней. Дети выросли, у них своя жизнь. Она не хотела «привязывать» детей к себе, но и не хотелось быть одной. Ей хотелось тот же телевизор смотреть прижавшись к чьему-то плечу. А плеча нет… И так горько на душе от этого. В такие минуты Александра уходила из дома и бродила по улицам или по парку. И никому до неё не было дела — люди равнодушно проходят мимо.