Читаем без скачивания Геносказка - Константин Соловьев

— Здесь и верно был подземный реактор? — спросил он шепотом, боковым зрением наблюдая за тем, как Гретель кутается в плащ.

— Здесь было овечье пастбище, — негромко ответила она, приглаживая отсыревшие за ночь волосы. — В те времена, когда овцы были съедобны и от них еще не отбивались огнеметами. Но реактора здесь никогда не было.

— Какой циничный обман!

— Цель оправдывает средства, — безразличным тоном произнесла Гретель.

Сейчас она казалась такой же холодной и твердой, как обмотанный тряпками мушкет. И Гензель знал, что ее слова — не фигура речи. Это был ее истинный подход к миру — бестолковому, страшному и неизведанному миру, населенному всякими букашками вроде мух, овец и людей. Цель должна быть достигнута. Средства — лишь инструмент. Инструмент можно вытереть после грязной работы и вновь пустить в дело. Или швырнуть в мусорную корзину.

Сейчас ее целью был америциевый ключ. Если для достижения этой цели требовалось обмануть или превратить деревянное существо в корчащийся пылающий факел, Гретель не собиралась переживать на этот счет. Цель должна быть достигнута наиболее коротким путем — безжалостная рациональность. Все остальное не играет роли.

«А кто я сам для нее? — внезапно подумал Гензель, делая вид, что возится с мушкой прицела. — Цель или тоже средство? Много лет я был уверен, что она любит меня. Любовь геноведьмы — странная штука, ну да черт с ней… Но что я, в сущности, знаю об этой любви? Как она проявляется? Как говорит сама Гретель, у каждой реакции должны быть свои признаки. Где признаки того, что я ей не безразличен? Что я в ее глазах не бездушный инструмент, который защищает ее жизнь и облегчает быт? Что, если она вовсе не способна испытывать какие-либо чувства, и этими чувствами я наделил ее в своем воображении?»

Чтобы отвлечься от этой мысли, он бросил взгляд на хронометр — семь минут до полудня, — но мысль вернулась назад с настойчивостью голодной мухи.

«Она позволила тебе мучиться от жажды в доме на крыше. Она позволила Антропосу почти задушить тебя. Все это ради того, чтобы сберечь собственную жизнь. Стать еще на шаг ближе к цели. Предельно рационально, что сказать. Что, если в ее прозрачных холодных глазах ты сам — просто инструмент? Удобный, привычный, даже ценный. Но все-таки — инструмент. Который рано или поздно придется бросить в корзину ради достижения цели… Просто до сих пор у нее не встречалось достаточно серьезной цели, чтобы пожертвовать инструментом. Теперь есть».

— Гретель.

— Мм…

— Гретель.

— Что?

— Почему мы остались в Вальтербурге?

Вопрос был неожиданным и неуместным, но ее бесцветные глаза взглянули на него совершенно без удивления.

— Потому что мы с тобой так решили, братец.

— Перестань. Мы оба знаем, что так решила ты. Мое желание не играло никакой роли. Это ты хотела здесь остаться. Я лишь согласился.

— Разве тебе не надо следить за полем?

— Еще шесть минут, и никого нет. Видимо, Бруттино пунктуален. Так почему?

Она погладила пальцем узкий бледный лоб. У любого человека этот жест выражал бы задумчивость. Но Гретель не использовала жестов — ей они были не нужны. Скорее всего, это было расчетливое механическое движение, призванное показать, будто она задумалась. И выглядело это даже естественно. Все-таки она научилась многому за эти годы. Прекрасная мимикрия.

— Вальтербург не хуже других городов. Здесь мало геноведьм и много работы.

— Тебя никогда не интересовали деньги.

— У меня есть исследования.

— Ты могла бы заниматься ими где угодно. Оборудовать лабораторию где-нибудь в Пацифиде и точно так же смотреть в окуляры. Или вообще поселиться где-нибудь в пустыне или дремучем лесу. Геноведьмы любят уединение, разве нет?

Две белые брови, дрогнув, сблизились на миллиметр — Гретель нахмурилась.

— Тебе обязательно нужна причина, отчего именно Вальтербург?

— Да.

— Именно сейчас?

— Да.

— Я уже привела их. Но они тебе не подходят. Раз так, придумай свою.

— Уже придумал.

Он взглянул на хронометр. Все еще шесть минут.

— И какая же она?

— Мне кажется, ты нарочно выбрала Вальтербург. Старый город, заселенный неисчислимым множеством генетически увечных мулов. Средоточие боли и уродства.

— Глупо упрекать геноведьму в садизме. Я не испытываю удовольствия от чужих мучений.

— Я знаю, ты к ним безразлична. Но я говорил не о садизме. Мне кажется, этот город — твой… личный тест. Твой инструмент, с помощью которого ты исследуешь саму себя.

— И что я ищу?

— Не знаю. Себя? Свою человечность?

Гретель немного наклонила голову, словно оценивая его слова на слух, как музыку.

— Интересно, — признала она. — Поясни.

— Возможно, ты давно запуталась в себе. Потеряла водораздел между человеком, которым когда-то была, и геноведьмой. Если он был, этот водораздел. Слишком далеко ушла в своих исследованиях. И в какой-то момент обнаружила, что сама уже не помнишь, кто ты. Что окружающий мир в какой-то момент стал настолько чужд и непонятен, что нет уже реперных точек, или маркеров, для привязки. Ты как ученый, что двинулся по тропинке Железного леса, исследуя его, но зашел так далеко, что безнадежно заблудился в чаще. И теперь отчаянно пытаешься вспомнить хотя бы направление.

— Не понимаю твоих метафор, братец. Но изящно. Только при чем здесь город?

— Ты специально поселилась среди генетически изувеченных мулов. Чтобы видеть их каждый день. Чтобы что-то постоянно напоминало тебе о том, что клетки, которые ты изучаешь под микроскопом, живут не сами по себе. Они — чья-то боль, чье-то тело, чей-то разум. Ты хочешь понять, отзывается ли в тебе на это твоя человеческая часть. Стимулируешь ее, как стимулируют омертвевшую мышцу разрядами тока.

— Ну и как, по-твоему? Мне удалось чего-то добиться?

— Я не знаю, — честно сказал Гензель. — Твое исследование длится уже семь лет. Но его результаты известны только тебе. И иногда мне даже кажется, что лучше пусть так и будет.

Гретель улыбнулась. Впервые за всю свою жизнь — без причины. Гензель ожидал, что она что-то скажет, но геноведьма ничего не сказала. Стала смотреть в поле, дыша в сложенные ладони.

Гензель рефлекторно бросил взгляд на хронометр: четыре минуты.

Стрелка почти успела отсчитать еще одну, когда Гретель нарушила установившееся молчание.

— Вопрос за вопрос, братец.

— Давай. — Он пожал плечами. — Отчего бы нет?

— Почему ты так боишься принять мою помощь?

— Глупый вопрос, — пробормотал он, с удивлением обнаружив, что этот неожиданный вопрос сумел зацепить его.