Читаем без скачивания Римские призраки - Луиджи Малерба

Я показал Клариссе самую абсурдную надпись, появившуюся несколько дней назад на пьяцца Навона, справа от газетного киоска, рядом со входом в бар: «Открой в себе животное».

— При всем желании, — сказал я, — не могу понять смысл этих слов; они даже не забавны и не правдоподобны.

— Ты ищешь правдоподобие на стенах? — сказала Кларисса, которая отвергает граффити напрочь. — Меня не интересует даже, что было в голове у написавшего этот идиотский призыв. Наверное, просто воздух, пустота.

— Согласен. Но порой идеи, которые не всегда бывают даром небес, встречаются и среди нелепостей.

— Мне кажется, стараясь расширить свой кругозор, ты слишком доверяешь римским штукатуркам.

— Это бессмыслица, согласен, но иногда и нонсенс может скрывать в себе вызов. Я хочу сказать, что сформулировать «принцип неопределенности» было вызовом.

— Ты сравниваешь стенной кретинизм с главным парадоксом ядерной физики.

— Ты права. Приношу извинения Гейзенбергу.

Кларисса

Зандель позвонил мне по мобильнику, когда мы с Джано были в «Нардеккья» — магазине старинных гравюр на пьяцца Навона.

Джано внимательно разглядывал замечательную перспективу мостов над Сеной в Париже, гравюру Шеро, которую я бы отнесла к началу девятнадцатого века. Подарок к свадьбе дочери одного нашего друга, работающего в Министерстве иностранных дел. Всякий раз, когда Джано покупает подарок, он наносит себе небольшую душевную травму, потому что почти всегда подарок нравится и ему самому. Он охотно купил бы для нашей квартиры это восхитительное изображение мостов над Сеной, но все наши стены уже заняты картинами, рисунками и литографиями, так что для себя мы не можем купить ничего.

И тут в моей сумочке начинает жужжать мобильник.

«Ты, к сожалению, ошибся номером», — сказала я, едва узнав голос Занделя. Не могла же я говорить с ним в присутствии Джано, черт побери, а Джано, к счастью, не заметил, что я сказала «ты» незнакомцу, ошибшемуся номером. Бедный Зандель, до чего обидно, не мог выбрать момент неудачнее. Бедный Зандель, а главное, бедная Кларисса. И вправду бедная Кларисса, которая отреклась от себя, едва узнав голос Занделя. А что мне было делать?

Но нельзя выдавать Джано мое отчаяние. Почти два месяца я не имела никаких вестей от Занделя, а теперь, когда он наконец позвонил, я не могу с ним говорить. Его мобильник постоянно отвечает, что «абонент недоступен». По-видимому, Зандель отключает свой телефон, и это значит, что он, скорее всего, ни с кем не хочет разговаривать. Даже не оставляет автоответчик. Кто знает, что он хотел мне сказать теперь. Никогда я уже не узнаю.

Джано весь захвачен надписями, намалеванными чьими-то руками на стенах Рима, — пустыми или провокационными, абсурдными или просто банальными, но они, однако, завладели его вниманием. Иногда он говорит мне о них, но я не нахожу ничего интересного в этом явлении, на мой взгляд глупом и бессмысленном, тогда как он верит, что эти граффити выражают подсознание города, обнаруживают его внутреннюю пульсацию, являясь своего рода невольным трансфертом, словно Рим лежит на кушетке аналитика.

— Это не столько внутренняя пульсация, сколько перманентная большая Клоака, вбирающая в себя отбросы римской и варварской субкультуры, — сказала я.

Большая Клоака течет под землей, в римском нутре, в темноте, тогда как надписи, какими бы абсурдными они ни были, выходят на свет, на стены города, и помогают нам понять, что клокочет там внизу.

— Много дерьма, — сказала я.

На том наш диалог о граффити закончился.

А теперь я не понимаю, почему Джано приписывает Мароции чтение книги Гофмансталя «Андрес, или Соединенные»,[11] которую я, по правде говоря, не читала, напуганная слишком трудным именем автора. Может быть, Джано хочет приукрасить свою героиню Мароцию, сделать ее образ более интересным и более эстетичным? Придется мне теперь прочитать эту книгу, чтобы не чувствовать себя хуже персонажа, который соответствует мне и который, правду говорю, начинает меня нервировать своей спесивой литературной легковесностью. Надеюсь только, что книга Гофмансталя не очень скучная.

Эта Мароция не дает мне покоя. Я увидела ее во сне; рано или поздно это должно было случиться. Странный диалог, почти ссора, как перед зеркалом. Мароция говорила непрерывно, слова у нее получались и ясные, и слегка расплывчатые в конце, выходило несколько путано, но в результате я могу привести диалог так, как запомнились мне основные его моменты.

«Ты гарантируешь, — говорила Мароция, — что овца — животное католическое?»

«Ничего я тебе не гарантирую. Больше того, по-моему, ты говоришь самую настоящую белиберду».

«Знаешь, мне сказал это синьор папа, а он в таких делах разбирается».

«Ну и хорошо. А я-то при чем?»

«Мы с тобой подруги или нет? Мне хочется, чтобы у нас было согласие во всем, в том числе и в вопросе об овцах».

«А с какой стати овца должна быть католичкой?»

«Разве овца не мать ягненка? Это почти что мать божественного агнца».

Я была раздражена и недовольна.

«Ягненок — сын овцы, тоже мне открытие. А Бог здесь ни при чем».

«В таком случае овца, мать ягненка, оказывается в равном положении с мадонной».

«Нет-нет, это уже святотатство. Я не согласна».

Я передаю слова, прозвучавшие во сне, который казался мне очень длинным, и пытаюсь спасти их смысл, каким бы сумасбродным он ни казался. В своем пересказе я не использовала заглавных букв и должна была убрать пунктуацию, потому что во сне не бывает ни точек, ни запятых. И теперь бесполезно терять время и отыскивать смысл в таком сне, как этот, во сне, который рисует совершенно бессмысленную и святотатственную ситуацию, спровоцированную Мароцией, поставившую меня в затруднительное положение во сне, и ставит меня в трудное положение даже теперь, когда я все это вспоминаю. Счастье еще, что люди не несут ответственности за свои сны. Я не могу поговорить об этом даже с Джано, ведь я должна притворяться, будто не знаю Мароцию, с которой познакомилась, тайно читая его книгу. Интересно, что во сне я оказалась лицом к лицу с моим «альтер эго» из романа. Могло бы получиться что-нибудь поинтереснее из этой «исторической» встречи Клариссы и Мароции, но что есть то есть.

Джано

Плохие вести о Занделе. Один мой студент, иногда подрабатывающий в его мастерской урбанистики, сказал, что архитектор раз или два раза в неделю ложится в больницу «Фатебенефрателли» на острове Тиберина для переливания крови. Таким образом подтвердилась догадка об эритроцитах. Но мне кажется, что переливание — это крайняя мера, к которой прибегают, когда лекарства уже не помогают. Я не говорил об этом с Клариссой, чтобы не усиливать ее напряженность, которую я безусловно связываю с болезнью Занделя.

Когда Кларисса в депрессии, она разряжается, переворачивая в нашей квартире все вверх дном. Вызвала обойщика и велела наклеить новые обои в столовой и спальне. Японские в столовой и голубые муаровые в спальне. Прежде чем поручить мастеру работу, она, конечно, показала мне образцы обоев, ожидая моей реакции, но я знал, что решение она уже приняла, так что мне оставалось только одобрить ее выбор и даже выказать что-то вроде энтузиазма.

— Японские обои прекрасны, — сказал я. — Так и кажется, что ты в Японии.

— Япония еще дальше Китая, спасибо, — сказала Кларисса скучным голосом.

Пока обойщики заканчивали оклейку стен новыми обоями, Кларисса, воспользовавшись тем, что мы обедали на кухне, задала мне вопрос слишком уж безразличным тоном:

— Ты не думаешь, что следовало бы справиться насчет Занделя?

— У кого?

— Не знаю. Были же у него друзья.

— Почему ты говоришь «были»? Он же не умер.

— Его не видно уже несколько месяцев. Так что он все равно что умер или почти умер.

— Попробую узнать что-нибудь в университете. У его студентов или у кого-нибудь из коллег.

Клариссу мои слова вроде бы успокоили, и она стала следить за рабочими, которые намазывали рулоны клеем и прикладывали бумагу к стенам.

— Я пытался дозвониться до него по мобильнику, но он у него всегда отключен. Ясно, что он не хочет ни с кем разговаривать.

— Странный тип этот Зандель. Вроде был другом, а теперь прервал всякую связь.

— Почему странный? Он болен, а известно же, что некоторые болезни меняют людей, иногда они становятся раздражительными, иногда скрываются.

— Какие болезни? Чем болен Зандель, мы можем догадаться, но ведь это не точно.

— Наверняка известно, что у него болезнь крови, — сказал я, — из-за облучения, которым его лечили в нью-йоркской больнице.

— Да почему ему делали эти облучения?

В вопросе Клариссы уже как бы содержался ответ.

— Нетрудно представить себе. Но сейчас, похоже, у него осталась только проблема с кровью.