Читаем без скачивания Мир в подарок. (Тетралогия) - Оксана Демченко

Ближе к вечеру, разгрузив короб вполовину, с заметно потяжелевшим кошельком, я покинула верхний город, где почти все рабы смотрели на мой убогий пропыленный наряд с презрением, свысока. Чутье, к моему облегчению, успешно заменило умение торговаться и необходимость ориентироваться в ценах. Просто надо дождаться, какую сумму назовет покупатель (или продавец) и взвесить монетки на его же внутренних весах выгоды и жадности.

Лекарь мне не понравился, и это очень мягко сказано. Не подумайте превратно, в травах понимал, сам составлял сложные и действенные мази и настойки. Платил вполне честно.

Обширная и благополучная клиентура уважала этого специалиста совершенно заслуженно. Одна беда: людей он не любил и не ценил. Шансы на выздоровление сильно зависели от толщины кошелька и положения в обществе. Меня лекарь принял весьма надменно, заставив стоять во дворе у порога, откуда молоденький раб передавал хозяину в лавку травы на пробу и обратно мне – деньги и свою долю презрения. Последние три монеты и вовсе бросил в пыль, захлопнув тотчас дверь. То есть сельской травнице место указать не поленился, получая от того немалое удовольствие.

Я приняла игру обоих без обиды, даже монетки подобрала. Но Торриту, не без ответного удовольствия, отомстила. Правда, бедняга так об этом и не узнал. Просто ни сребролиста, ни других уникальных трав из моей котомки он даже не пощупал. Для других людей поберегу. Чудеса природные на золотые монеты сухого аптекаря менять противно.

Найденный мною с заметными усилиями в тесном и кривоватом лабиринте улочек, вопреки советам не слишком добрых людей и насмешкам нищих и рабов, проход к городскому рынку открылся, наконец, за очередным поворотом постепенно расширившейся улицы. Солнышко красило серые стены переливчатыми розоватыми бликами. Духота и пыль потихоньку оседали, суета торгового дня сменялась вечерним запустением. Большая часть лавок уже закрылась. Продуктовые ряды стояли пустые.

Я шла и глазела, как настоящая провинциалка, забирая постепенно к хорошо заметным по пестрым вывескам постоялым дворам, разместившимся у дальнего края площади. Пора искать место ночевки. От постоянно сдерживаемого дара в голове отчетливо звенели залетные комары, доводя до окончательного отупения. Мысли стали плоскими, серыми и убогими, подстать городу. Завтра пройдусь по скотным загонам, будет о чем поговорить с Дари. Может, еще загляну к дешевым рыночным лекарям. Да, обязательно с утра куплю сандалии. Босиком топтать заплеванные мостовые просто омерзительно.

Мои ленивые размеренные соображения о предстоящем дне резко оборвались, когда под руку скользнула худенькая детская фигурка, вывернувшись из–за угла лавки. Я покачнулась и еще не успела обернуться, чтобы рассмотреть толкнувшего меня ребенка, наугад пока выбирая варианты от хулиганства до воровства, когда за спиной раздался вскрик и звук падения, а прямо перед носом из–за того же поворота возникла волосатая грудь, достойное украшение упомянутых скотных рядов и размером, и запахом. Рожденный ею рев был соответствующий, на низких частотах и совершенно нецензурный. Пока дикий бык на двух ногах сметал меня к стене лавки, я узнала детально собственную позорную родословную и все ужасы короткой оставшейся жизни.

Спина уже нащупала острый кол, на каких крепили веревки с товаром в ряду с вяленой рыбой. Тут бы и окончилась очередной раз моя новая бурная жизнь, а с ней и безнадежная затея по спасению мира, если бы не Риан с его клубками воспоминаний. Тело невозможным образом вывернулось, забыв предупредить меня о своих намерениях, кол, чуть перемещенный мягкой рукой, заплел бугаю ноги. В грохоте и хрусте мы осели наземь, ломая то ли деревяшку, то ли кости. Рев стих. С двух сторон разом стали слышны торопливые, срывающиеся в бег, шаги и голоса перекликающейся рыночной стражи, спешащей к месту потасовки.

Зрелище им представилось очень занятное.

Я сидела на брюхе заросшего двухметрового дикаря, уперев колено ему в грудь, и самозабвенно орала. Возражений не было. Кто же возражает с кинжалом у горла…

– Только посмей еще слово сказать о моих родителях, мерзавец! Стража!!! Да есть в этом городе порядок, в конце концов, по рынку средь бела дня не пройти, бестолочи вонючие убить грозят, мало того, чести лишить прилюдно!

Что я несу? Ладно, главное, громко и вдохновенно, за все обиды минувшего дня. Вот и стража прониклась. Стоят, слушают с интересом, сочувствуют кому–то из нас. Только вот хватать пока моего трофейного быка не торопятся. Я убрала кинжал в ножны на поясе и перевела дух. Сломался все–таки дрын, а гороподобный обладатель железных костей постыдно прикидывался бессознательным. Его, наконец, подняли и встряхнули. Ага, открыл глаза. Продолжим требовать возмездия, пока он не пришел в себя. Кто первый высказался, тот и прав. Я прислонилась к стене и, не сдерживая вполне настоящей дрожи в руках, всхлипнула тихонько, жалобно. Пусть сочувствуют.

– Он из–за угла набежал, кричал страшно, что убьет меня. Ла–адно, я травница, с детства по лесам да дорогам, ко всякому привычная. А другую бы до смерти зашиб. Душег–у–уб!

Бугай, кажется, меня только теперь и заметил, выпучив глаза от изумления. Потом лихорадочно покрутил головой и уперся взглядом во что–то чуть в стороне, ткнул туда обличающе пальцем и принялся торопливо лепетать неожиданно высоким, сорванным от шока голосом.

Он честно купил на постоялом дворе комнату и девку, а та укусила, потом пнула его и бросилась бежать. Ее, рабыню бесстыжую, на всю ночь запроданную, он и собирался жизни лишать. А девка совсем строптивая, у нее и на рубахе красный да белый клоки на спине, чтоб не сбежала. Потому воспитать ее должен, забить до покорности надлежащей. Право имеет, а штраф хозяину по утру заплатит. Дрянь проучить надо непременно, повторял он в сотый, наверное, раз, обращаясь к страже и забыв думать обо мне. В доказательство предъявил охране руку с синеющими уже следами зубов. Здорово она его, до крови.

Я обернулась и наконец смогла рассмотреть виновницу переполоха, принятую мной то ли за воришку беспризорного, то ли за рыночного шутника. Проклятый город. Искала настоящих несчастных рабов? Вот и получай. Захотелось тихонечко выть, как в день, когда я впервые услышала историю Карна.

Девчонка запнулась о палку, такой же кол, что я изломала, тормозя бугая. Падая, она о камни разбила лицо и лишилась половины переднего зуба. Щека заплывала синью, почти незаметной на перепачканном кровью и грязью лице. Но и в таком виде я прекрасно разглядела, что ей от силы лет десять–одиннадцать. Худая – одни кости. Серая ветхая рубаха, единственная ее одежда помимо кожаного ошейника с бляхой хозяина, разорвана впереди сверху донизу, висит клочьями, почти не прикрывая щуплое грязное тело.

Смотрела рабыня на нас прямо, в упор, так и не поднявшись с мостовой, потому что это уже не имело значения. Глаза – огромные, темные, с неправдоподобно длинными ресницами, совсем как у Иртэ, оказались совершенно спокойными, наполненными густой вязкой безнадежностью и осознанием скорой и мучительной смерти. Сделать больше ничего нельзя, она это знала. И ждала приговора.

– Ну и сладкая жизнь у тебя, мужик, – зло оскалилась я, – купил мелкую девку, не совладал и не уговорил, так забить можно. Что ты руки к ней тянешь, со мной не рассчитавшись! Мои проблемы побоку, или как? Да здесь одних попорченных трав на пять золотых! А про обгаженных твоим языком несдержанным моих родителей и угрозы вообще разговор отдельный.

– Много хочешь, сопля безродная, – огрызнулся он в ответ, но поддержки не встретил. Орал дурак, налетев на меня, громче громкого, слышали все. А в цене трав ничего не понимал, да и не врала я. Пришлось, поскрипев извилинами, сменить тон: – Чего хочешь–то? Денег при себе нет, потом могу…

– «Потом» – это не твой случай. Денег с тебя мне не получить, тут и думать нечего. Но вот ночь я тебе, родной, попорчу славно. Ведь… куда она тебя пнула? Ох, бедняжечка, так и есть! Тебя с такой жуткой воительницей в одной комнате все равно оставлять нельзя. – Я деловито указала пальчиком на рабыню: – Мне эта раба без надобности, но и тебе она не достанется. Иди, в одиночестве укус зализывай.

Кто–то из стражи захихикал одобрительно. Месть моя им показалась забавной, а отсутствие дополнительных претензий давало возможность замять происшествие без шума. Бугая отпустили. Ворча невнятно, он потоптался на месте, плюнул в утраченную собственность, промазал, от огорчения озлился вконец и понесся прочь, взяв резвый старт. Низкий рев мы услышали уже с другого конца рынка, из безопасного, далекого от стражи места. Пусть покричит. Убедившись, что порядок восстановлен и претензий никто больше не высказывает, охрана продолжила обход, прежде посоветовав мне поскорее найти спокойное место для ночлега.

Маленькая рабыня уже встала на ноги и покорно замерла, ожидая распоряжений новой госпожи. Ее заметно колотило, то ли от пережитого шока, то ли от обыкновенного голода. Бежать–то ей в городе некуда, запоздало поняла я. От отчаяния бросилась прочь, дороги не разбирая. Смерти искала? Вполне нормальный выход из безвыходного положения.