Читаем без скачивания К достижению цели - Михаил Моисеевич Ботвинник
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пригласил я с собой Флора (нужен был авторитетный свидетель — разве Алехин не связан с белоэмигрантами? Осторожность необходима). Но Александр Александрович еще со времен Ноттингема относился ко мне сердечно. Шахматист Алехин чувствовал мое восхищение — это его обезоруживало: только мы увиделись перед турниром в Амстердаме, он завязал беседу о новой звезде — Смыслове (Алехин нашел ошибку в одном опубликованном Смысловым анализе!). И сейчас он был приветлив к нам обоим (ведь ранее он собирался играть матч с Флором. Флор, конечно, переживал, что сейчас не он, а другой договаривается о матче, но не подавал виду).
За чашкой чая (к удивлению Флора, чемпион оплатил счет, Флор меня предупреждал, что Алехин скуповат) условия были быстро согласованы: если матч состоится в Москве, то за три месяца чемпион должен быть приглашен в какой-либо турнир (для приобщения к московским условиям); Алехин был готов играть и в другой стране (только не в Голландии!) — решать вопрос о месте соревнования он предоставлял мне. Призовой фонд — 10 тысяч долларов (не так уж много, ведь будет экономия на моей доле приза, мне-то денег не надо).
«А сколько должны получить вы?»
«Две трети — в случае победы».
Это несколько затрудняло мою задачу; проще было просить твердую сумму, независимо от результата матча.
«То есть шесть тысяч семьсот долларов?» «Да, конечно».
«Эта сумма достаточна и при ином исходе матча?» Алехин засмеялся и кивнул головой.
Условились, что я направлю формальный вызов по указанному им адресу в Южную Америку (Алехин где-то в Тринидаде собирался покупать земельные участки), если вопрос будет решен положительно, и что, когда все будет согласовано, о матче будет объявлено в Москве. До этого все держится в строжайшем секрете. Крепкое рукопожатие, и мы расстались, чтобы никогда более не увидеться.
После турнира было проведено совещание участников — уникальное в истории шахмат. Одновременно в зале было семеро участников (Алехин и Капабланка присутствовали по очереди). Обсуждался вопрос о создании «Клуба восьми сильнейших» с тем, чтобы клуб утвердил правила проведения матчей на первенство мира. Алехин был согласен, чтобы призовой фонд состоял из 10 тысяч долларов за одним исключением: Капабланка должен собрать 18 тысяч долларов (10 тысяч золотом — на таких условиях был проведен их матч в 1927 году)... Каждый член клуба имеет формальное право вызвать чемпиона. Файну и Эйве было поручено подготовить и разослать проект правил (никто не предлагал привлечь ФИДЕ к решению этого вопроса).
Обратный путь был далеким — через Бельгию, морем до Скандинавии, поездом на Стокгольм (познакомились с А. М. Коллонтай — остались впечатления о ее приветливости и энергии, несмотря на возраст) и через Ботнический залив и Финляндию — на Ленинград.
Еду в Москву отчитываться о командировке. Звоню уже знакомому помощнику Булганина и на следующий день сижу в кабинете председателя правления Госбанка и рассказываю об итогах турнира и о своих планах. Булганин не прерывает, внимательно слушает: «То, что вы мне рассказали, изложите в письме на имя председателя Совнаркома, я доложу лично. На конверте напишите мое имя и сдайте в экспедицию Госбанка». Совет был исполнен.
Вернулся в Ленинград и после Нового года тяжело заболел. Стоматит, температура за 40. Звонок, входит фельдъегерь: «Получите телеграмму (правительственная)». Читаю: «Если решите вызвать шахматиста Алехина на матч, желаем вам полного успеха. Остальное нетрудно обеспечить. Молотов».
Лишь несколько лет назад, вспоминая этот эпизод, я случайно произнес текст телеграммы с кавказским акцентом и понял, что скорее всего она продиктована Сталиным. Это его стиль: особенно характерно «желаем» (а не желаю) и «нетрудно обеспечить»!
Как будто вопрос решен; в действительности все оказалось не так уж просто...
После болезни поехал я в Москву — причин было немало: следовало представиться новому председателю Комитета физкультуры Снегову, согласовать текст формального вызова на матч, убедить комитет провести чемпионат СССР не в Киеве, а в Ленинграде (я продолжал находиться под наблюдением врачей) и т. д.
Являюсь на Скатертный для беседы с завотделом шахмат В. Снегиревым: «Как вы отнесетесь к тому, что будет провозглашен лозунг — догнать Ботвинника?» Это что-то новое. До сих пор я считал, что должен завоевать первенство мира для Советского. Союза; теперь, оказывается, 27-летний гроссмейстер должен играть не сильнее своих товарищей! Снегирев внимательно слушает меня...
Далее беседа со Снеговым — впервые чувствую, что не могу найти общего языка с лицом, от которого зависит моя шахматная деятельность. Молчание, перемежающееся недружелюбными замечаниями. Все же месяца через два мое письмо Алехину было комитетом отправлено, одновременно было объявлено о проведении чемпионата в Ленинграде.
Недружелюбие Снегова было первым проявлением противодействия матчу с Алехиным, которое иногда ослабевало, иногда усиливалось, но продолжалось семь лет — вплоть до смерти чемпиона мира. Тогда я не выяснял, чем это было вызвано. Сейчас думаю, что суть дела была в обычном человеческом чувстве — зависти. С одной стороны, наши ведущие мастера мечтали о том, чтобы чемпионом мира стал советский шахматист, с другой — многие из них сами надеялись прославить советские шахматы; некоторые же считали, что если не они, то пусть лучше никто.
Конечно, можно разглагольствовать о том, что это нехорошо, но так было. Никто из них не высказывал, естественно, своих мыслей прямо. Нет, они рассуждали о том, что Ботвинник слаб и во всех случаях проиграет матч Алехину (то есть опозорит советские шахматы), или о том, что Алехин имеет такую политическую репутацию, что советский шахматист не может с ним встречаться за шахматной доской, и, более того, советские шахматисты (и в первую очередь Ботвинник) должны выступить против Алехина и потребовать, чтобы он был лишен звания чемпиона, и т. п. Конечно, эти мастера действовали таким образом в исключительных случаях, предпочитая прятаться за спины своих приятелей самого различного общественного положения.
Даже Крыленко, который всегда действовал, исходя из общих интересов, не сразу понял, что суждено мне было сделать для советских шахмат. 1931 год, финиш чемпионата СССР. Фойе Политехнического музея заполнено до отказа: все хотели быть очевидцами встречи Ботвинник—Рюмин (я уже успел проиграть в турнире дважды и отставал от лидера на пол-очка; Рюмин шел без поражений). В дебюте получаю перевес, Рюмин жертвует
