Читаем без скачивания Русский диверсант - Сергей Михеенков

— Тогда ответь мне на один вопрос и — по рукам.

— Спрашивай.

— Ты действительно хочешь вернуться назад?

— Посмотрим. Еще вопросы есть?

— Нет.

— Давай руку. Чего дрожишь? — поймав руку напарника, засмеялся Подольский. — Наше задание пустяковое. В бой не ввязываться. И мост рванем только в том случае, если нет охраны.

— Я этого не знал.

— Теперь знай.

— А чего я еще не знаю?

— Коридор на выход. Но тебе его и не надо знать.

— Он на карте помечен?

— Нет. — Подольский остановился и подождал, когда Гордон догонит его. — Так что не вздумай выстрелить мне в спину. — И снова засмеялся своим жестким смехом, который не выражал никакой радости.

Накрапывал дождь. Ветер рванул из-под ног клоки соломы и понес по жнивью. В поле было холоднее, чем в лесу. Но на ходу было все же жарко. Гордон потрогал револьвер, лежавший за пазухой, и сказал:

— Ты думаешь, группа Самарина перестрелялась?

— Тише.

Они подошли к огородам, залегли в бурьяне, прислушались. Пахло полынью, росой и укропом. Дождь пошел сильнее. Ветер утих. Деревня будто вымерла.

— Подольский, — позвал Гордон, — если Самарин сдался или попал в плен и если карту с маршрутом он не успел уничтожить, то в деревни нам входить нельзя. Во всех деревнях, по всему маршруту могут быть засады.

— Эта деревня не входила в маршрут Самарина.

— А что нам в таком случае здесь делать?

— Ночевать. Ночевать мы будем в лесу или в стороне от маршрута группы Самарина. Эта деревня вполне подходит для ночлега. Если нам здесь не помешают.

Это было уже не первое задание Подольского за линией фронта. Но впервые он шел командиром группы. Вопросы Гордона насторожили: напарник что-то задумал. Но и сам он теперь боролся с нахлынувшим смятением: вот он наконец-то в расположении своих, без присмотра, сам себе командир, можно выйти к первому попавшемуся посту, все рассказать, ведь на нем нет крови. Не стрелял он ни пленных кавалеристов под Всходами, ни партизан во время зачисток лесов. Но зачтется ли там это? Зачтется, скорее всего, другое. То, что он дезертировал из Красной Армии, что добровольно вступил в казачью сотню, которая оказалась вовсе не сотней, а карательным отрядом, что теперь и вовсе служит в русской роте специального назначения, которая на самом деле является абвергруппой под названием «Scwarz Nebel» — «Черный туман». Группа пока в стадии формирования, и чем им прикажут заниматься, какую работу выполнять, еще не до конца ясно. Но, судя по первым заданиям и по тому, что включено в программу обучения, заниматься придется диверсиями, глубокой разведкой, проведением карательных акций в партизанских районах. Смирнов знал настроение добровольцев. Большинство из них действительно поверило тому, что пишут в листовках: сдавайтесь, штыки в землю, переходите на нашу сторону для борьбы с большевиками против райкомов и колхозов. Бей жида-большевика, морда просит кирпича… Но действительность оказалась иной. Никакой Русской освободительной армии нет. Немцы, которые формируют в ближнем тылу русские роты, к фронту их близко подводить и не думают. Всюду суют нос. Проводят регулярные проверки, иногда похожие на обыски. Используют как спецкоманду для выполнения всяких грязных дел. Легко сказать: перейти к своим… Один раз он уже пытался это сделать. Ничего не вышло. Полуживого в лесу подобрал немецкий патруль. Когда очнулся, увидел, что кругом лежат и стоят оборванные, заросшие многодневной щетиной люди в красноармейской форме. Вонь, смрад, стоны раненых. Когда погнали колонной дальше, окликнул переводчика. Тот сразу все понял. В дороге его отделили от колонны, посадили в телегу и повезли в другую сторону.

Кто я теперь, думал Подольский, слушая за спиной хруст шагов напарника. Когда-то, еще год назад, был курсантом Подольского пехотно-пулеметного училища Степаном Смирновым. А теперь? И кто он, этот бывший боец Красной Армии Галустян по кличке Гордон. Замашки-то не рядового солдата. Да и армянином от него не пахнет… Все мы тут со смутным прошлым, о котором никто никому не рассказывает. Большинство таких. Редко кто верит Радовскому. Господин майор, похоже, и сам не особо верит в то, что говорит перед строем и в учебных классах. Новая Россия… Без большевиков и немцев… Это каким же образом? Главное, что никто в роте не задает ему этих трудных вопросов. Значит, ответ у каждого свой. А то, что скажет Радовский, никого не волнует.

Они подошли к деревне. Рассветало медленно, как рассветает в непогоду. Но даль уже проступила: сонное сжатое поле, склоном уходившее в пойму небольшой речушки, на той стороне обрамленное хмурым лесом, ближе к дворам, за самыми огородами два стожка, между ними почерневший, придавленный узкими тележными колеями проселок в две колеи. Куда он ведет?

— Подождем здесь, — сказал Подольский и достал карту.

Нужно было сориентироваться, чтобы определить дальнейший маршрут.

— Ну что, Подольский, где мы? Правильно хоть нас выбросили?

— Правильно. Если эта деревня называется Малый Хутор, а речка Ржанка, то вон та дорога уходит как раз на Большой Хутор. Там — первый мост. Там — шоссе.

— Хорошо ориентируешься, Подольский.

— Чему учили…

— В Подольске, что ли? — кусая соломинку, как бы между прочим поинтересовался Гордон. — Или там?..

— И там, и там. А вот где, Гордончик, тебя учили?

— Там же, где и тебя, — усмехнулся Гордон.

— Меня? — Подольский достал бинокль и некоторое время смотрел на крыши деревенских дворов, на околицу, на сарай возле речки. — Меня учили в Подольске. А тебя?

Гордон вскочил на колени, сунул руку за пазуху. Но Подольский тут же сбил его на жнивье, придавил к земле, перехватил руку и до хруста выкрутил ее.

— Тихо.

В это время из глубины деревни раздался ровный стукоток мотора, и через мгновение на околице показался мотоцикл с коляской. Мотоциклистов было двое. Один, в танкистском шлеме и черном комбинезоне, сидел за рулем и о чем-то громко говорил своему товарищу. Тот болтался в люльке, видимо, еще хорошенько не проспавшись.

— К девкам ездили. Живет же, гвардия…

— Руку, с-сволочь, сломал… — скрипя зубами, стонал Гордон.

— Руку — не шею.

— Ты что имеешь в виду? — сразу насторожился Гордон.

— А ничего. Лежи тихо, отдыхай. Еще раз дернешься, придушу. И прикопаю. Понял? Понял, говорю? — И Подольский грубо толкнул Гордона.

— Понял, — ответил тот.

Подольский Гордону всегда казался подозрительным. Возможно, эту их взаимную неприязнь, которая, впрочем, ни разу не выплеснулась наружу, и учитывал командир роты майор Радовский, включая их в одну группу: оба будут следить друг за другом, не доверять, опекать. Оба потом сделают подробные доклады, не забыв упомянуть и об ошибках и промахах напарника. Да, господин майор — психолог неплохой. После гибели своей радистки стал замкнут. Уже реже заходил к ним в казарму. Не присаживался сыграть партию в шахматы. Почти ни о чем не расспрашивал. В его присутствии Гордон не мог отделаться от ощущения, что Радовский знает о его прошлом, догадывается, что его легендированное имя и есть настоящая фамилия бывшего младшего политрука стрелковой роты Гордона. В роте царили антисемитские настроения. Чего он только не услышал за это время о своих соотечественниках. Донимал своими пошлыми байками и Подольский. Вдобавок ко всему его не оставляла мысль о том, что Старшине он нужен для особой операции. В тыловом лазарете в одном из ближайших сел вновь появился Профессор. Его видели то в Слободке, где немцы похоронили тело командующего 33-й армией генерал-лейтенанта Ефремова, то в полицейской управе Климова Завода, то в компании офицеров танкового полка, который оборонял этот участок фронта. Значит, Профессор не ушел. Более того, как и прежде, когда эту местность контролировала Западная группировка 33-й армии, появлялся то в одном населенном пункте, то в другом. Встречаться с ним Гордону не хотелось. Он боялся этой встречи, которая, он это чувствовал, рано или поздно произойдет. Ему казалось, что встреча с Профессором снова перевернет его жизнь, и чем все это кончится, еще неизвестно. Значит, надо было делать так, чтобы задуманный сценарий Радовского-Старшины не состоялся, во всяком случае, чтобы он, Гордон, оказался выведенным из этого сценария. И вот судьба посылает ему случай. Судьба… Нет, не судьба, а сам господин Радовский. И теперь, когда линия фронта осталась позади, помеха у него всего лишь одна. Всего одна. Правда, довольно серьезная — Подольский. Так что господину майору в изобретательности не откажешь. Подольский, конечно же, уже напрягся. Но пусть думает, что то, что произошло, — это все, на что он, Гордон, способен. Ведь и его душу кошки скребут, и он сомневается. И в любой момент готов последовать инстинктивному порыву невольника — бежать. Какой он доброволец, Гордон понял давно. Давно бы пятки смазал. Да только вот случая подходящего не выпадало. Этот — первый. Хотя через линию фронта Подольский уже и летал, и ходил. Но всегда в составе групп не менее десяти человек. А в таких группах каждый приглядывает за каждым. Вдвоем с Подольским уходить нельзя. Помешает. Одному легче будет придумать новую легенду. Прикинуться больным. Как же называется эта болезнь, когда человек теряет память? Однажды они с Профессором разговаривали на эту тему. Парамнезия… Редупликация… Вспомнил, конечно, вспомнил. При этом заболевании человек не просто теряет память, но у него могут возникнуть так называемые ложные воспоминания. Симулировать такое состояние будет непросто. Конечно, непросто. А что сейчас просто? Просто только — умереть. Уходить надо одному. И как можно скорее. Пока Подольский не освоился в новой обстановке. Редупликация… Парамнезия… Ложные воспоминания… Вот верный выход. С этого момента Гордон жил только одной мыслью.