Читаем без скачивания В поисках молодости - Антанас Венцлова

Университетская жизнь, чем дальше, тем больше погружалась в рутину. После нескольких лекций в душных аудиториях кружилась голова, и хотелось бродить по городу, полному осеннего тумана или снежинок, в мелькании которых мчались извозчичьи сани. Обдавали теплом рестораны и кабаки, сверкали заграничными товарами витрины магазинов… Мимо шли люди. Одни торопились, другие тащились медленно, потирая руки без перчаток… Было скучно, постыло, хотелось движения, шума, неожиданных шалостей…

Случай вскоре представился. Приближалось 15 февраля — семилетний юбилей университета. Дата не особенно внушительная — обычно студенты праздновали ее, сложившись на пиво в ресторане, неподалеку от нас. В этом году «Студент» напечатал специальную статью, в которой призывал всех прикинуть, чего не хватает студенчеству, что ему нужно, и тем или иным образом все высказать. Высказать, конечно, не в стенах университета, а публично, на улицах и площадях.

Но правде говоря, я забыл о 15 февраля, но, проходя мимо Центрального здания университета, увидел уже на улице огромную толпу студентов. Они о чем-то горячо рассказывали, спорили, размахивали руками:

— Полиция… Представляешь, гады, нас — бананами… Арестовали…

Оказывается, студенты, то ли послушавшись призывов «Студента», то ли вняв чьим-то уговорам, сегодня утром собрались в актовом зале университета. Здесь они устроили митинг, а потом повалили толпой на улицу. Одни хотели спокойно пройти по Лайсвес-аллее, другие собирались двинуться к театру и потребовать, чтобы удешевили билеты для студентов. Так или иначе, толпа была большая, и она прошагала по центральной улице до перекрестка, у которого находился полицейский участок. Из участка выскочили полицейские и стали нагло разгонять студентов. Безоружные студенты вступили в схватку с полицией — началась драка. Власти таутининков как огня боялись любых демонстраций, и это шествие им, наверное, показалось чем-то серьезным. Полиция оказалась сильнее и разогнала студентов. Многие вернулись в университет, притащив с собой с улицы одного «заложника» — полицейского.

Я вошел в большую аудиторию, где студенты один за другим поднимались на трибуну, протестуя против полицейского произвола. Сказалось, что несколько студентов уже сидели под арестом. Кто-то потребовал избрать делегацию и послать ее в участок с требованием выпустить арестованных.

Я стоял на виду, и меня тоже избрали в делегацию. В нее попали и Райла и еще несколько студентов. Когда мы вошли в участок, мы увидели сидящего за столом приземистого начальника Гоштаутаса — краснолицего, с бычьей шеей. Зло взглянув на нас, он промычал:

— Какого черта? Демонстрация, да?

— Мы требуем отпустить арестованных товарищей! — сказал я, сделав шаг вперед.

— Ах вот как! Вы уже требуете? Бунтуете, да?

Он тут же вызвал полицейского и велел запереть нас в канцелярии.

Мы долго сидели в неуютной комнате, курили, рассказывали анекдоты. За стеной страшными словами ругались пьяные проститутки. Зарешеченное окно выходило во двор, за дверью стоял полицейский с винтовкой. Нас клонило ко сну, но делать было нечего — мы взобрались на канцелярские столы и задремали. Поутру нас отпустили домой.

У меня был билет на дневной спектакль. В перерыве я увидел в фойе Тумаса и подошел к нему:

— Профессор, вчера полиция арестовала наших товарищей… Блазас и другие сидят в кутузке. Вы не могли бы замолвить словечко, чтобы их выпустили?..

Тумас явно нервничал, он даже покраснел.

— Знаю, знаю, — раздраженно сказал он. — Демонстрация против власти… А Блазас всем студентам затуманил мозги.

Я объяснил, как все получилось: студенты, не вынося духоты в аудиториях, вышли, чтобы спокойно пройтись по улицам, и тут полиция… Потом мы пошли требовать, чтобы отпустили друзей, и тогда Гоштаутас нас, как каких-нибудь бандитов…

Тумас слушал меня и постепенно отходил. Вскоре он уже хохотал. Ему показалось смешным, что студенты сами арестовали полицейского и затащили в университет.

— Что поделаешь, голубчик, после спектакля придется идти к коменданту… Что они там, на самом деле… Молодежи не понимают….

Обретя надежду, что друзья будут выпущены, я вернулся в зал досматривать последнее действие.

Но товарищей не выпустили. Мало того. Ночью кто-то долго стучал в нашу дверь. Наконец служанка открыла, и в мою комнату вошли два охранника. Одного из них, с выпяченной челюстью, я часто видел на Зеленой горе, когда там жил. Они велели мне встать и одеться, а сами стали рыться в моих книгах, переворошили чемоданчик под кроватью, прощупали постель. Разбуженный среди ночи, я чувствовал себя неважно. Мы вышли на улицу. Перед домом стоял вооруженный полицейский. Страха я не испытывал, было смешно и мерзко. «Вот как ведут себя у нас со спокойными гражданами», — думал я. Меня отвели на Лесную улицу, в здание охранки. Сидевший за столом субъект зевал, курил, потом долго меня расспрашивал о том, что я знал и чего не знал, и, составив протокол, велел мне подписаться.

Под утро полицейский повел меня в какой-то двор у гарнизонного костела. Миновав двор, мы оказались в длинном коридоре, в одной стене которого было несколько дверей, а в каждой двери — крохотное оконце. Другой полицейский, дежуривший у столика, отпер одну дверь и втолкнул меня в камеру, которая была битком набита людьми. Скорчившись на нарах вдоль стен, а кто и лежа просто на полу, все спали. Когда я вошел, кто-то открыл глаза:

— О, доброе утро, еще один к нам! Что слышно в городе?

Я увидел Блазаса, Райлу (его, как и меня, арестовали во второй раз) и еще нескольких студентов нашего факультета. Были тут и незнакомые лица. Меня встретили шутками и прибаутками, уступили краешек скамьи. Я чувствовал себя сносно, даже вскоре перестал ощущать страшную духоту.

В углу камеры сидел молодой студентик Шоломас Абрамивичюс. Он угощал всех сахаром, который вчера принесла его мама. Блазас серьезно сказал:

— А ты, Шоломас, не бойся. Они только смеются, что тебя расстреляют… Без суда у нас никого не расстреливают. Вначале суд, а потом, если уж надо…

Камера хохотала. Оказывается, кто-то сказал, что первокурсника Шоломаса, которого вместе с другими случайно задержали во время демонстрации, расстреляют, и это так напугало паренька, что тот стал звать маму. Мама вчера, как нарочно, пришла, принесла ему сахар и еще что-то. Шоломаса выпустили в коридор, и, когда он бросился в мамины объятия, полицейский крикнул:

— Нельзя, нельзя, — и грубо растащил их, чем привел Шоломаса в еще большее смятение.

Позавтракав густой и вязкой кашей, мы сидели в камере. Делать было нечего. Кто-то придумал, что для того, чтобы убить время, каждый должен рассказать о своей первой любви. Истории были всякие — то длинные и сентиментальные, то циничные, выдуманные, но все равно время шло быстрее.